Твоя мелодия

Так кем ты был – простым приятелем,

Наивным детским приключением,

Моим дорожным указателем,

А может – пунктом назначения?

Где вымысел, где тайный знак?

Уже совсем не важно, вроде бы,

Но в мыслях, как победный стяг,

Твоя зовущая мелодия.

Треугольная баллада

Они вместе выплачивают ипотечный кредит,

Вместе ходят в «Ашан», «Пятёрочку» и «Магнит»

За пельменями, «Pepsi» и виски «White Horse»,

Украшают татушками плечи и торс.

Они вместе воспитывают двух чудесных котов,

Постят фотки с тропических островов.

Он с гитарой вальяжно ложится в кровать,

А она – на своём: «Чтоб ты сдох, дай поспать!»

В общем, да, у них всё прекрасно, зачёт.

Всякий ангелом станет, коль баба – чёрт!

У неё на учёте любой катаклизм –

В 8.30 – обход пылающих изб,

В 9.40 – ловля коней на скаку.

Он ещё в это время лежит на боку.

Ему дорог сарказм и крутой её нрав –

В ней так много перца и пряных трав!

Он не то что альфонс, не сказать, что слабак –

Он ведь тоже работает как-никак,

Он ведущий торжеств и поёт, как звезда,

А она усмехается: «Хм, тамада!»

Он вгрызается в жизнь, он боец, он солдат,

Только вот командир из него плоховат.               

  Он цунами, он буря! Трепещут коты!

  Для неё ж это – буря в стакане воды.

  Он её забавляет – занятный шут.

  У неё наготове и пряник, и кнут.

     Улыбаясь, прикажет: «Ну что же ты, спой!»

     Но система даёт неожиданно сбой.

     Что-то вдруг происходит – атака, взлом,

     Шут, свихнувшись, становится королём.

  Эта девочка, сладкая, как карамель,

  Белоснежка, Сильфида, Ассоль, Жизель…

  До чего же наивна – дитя! Как же так?

  Вся дрожит. Он снимает свой модный пиджак,

  Укрывает ей плечи. Самому нипочём

  Адский холод и ветер. На душе – горячо.

  Он Мужчина, он рыцарь! О, как он был слеп!

  Он Суворов, Шаляпин и Джонни Депп!

  Она смотрит восторженно, снизу вверх,

  Возводя в добродетель любой его грех,

  Ходит в шёлковом платьице, на каблуках,

  О любви говорит ему в нежных стихах,

  Вышивает украдкой гитарку крестом,

  Одурманена песенным колдовством.

  Эта лёгкость, свобода, родство – навсегда?

  Только здесь и сейчас, а потом – темнота.

Обернётся опять, очень скоро притом

Чародей – тамадой, государь – шутом.

Он мечтает попасться в знакомый капкан,

Он для бурь своих ищет привычный стакан.

Home, sweet home, ипотечный родной кредит,

И «Ашан», и «Пятёрочка», и «Магнит»!

И опять – воспитанье бесстыжих котов,

Куча фоток с тропических островов.

Он несмело, тихонько ложится в кровать.

(Что ж гитарой да лаской жену донимать?)

У него теперь «Fender», гитара-мечта,

Только песня - не та, абсолютно не та.

О музыке

Смело выкидывай в мусорку

Пропуск в наш пряничный май.

Только, пожалуйста, музыку

Не забывай, не бросай!

Я не о той, о коммерческой,

Свадьбы, банкеты не в счёт.

Я о другой – человеческой,

Мудрой, зовущей вперёд.

Ты же не хочешь стать фантиком,

Фоном к распитию вин.

Хоть иногда будь романтиком,

Слышащим песни глубин.

Кто-то ведь должен быть Слышащим

В мире, где темень да глушь,                             

Должен подняться над крышами,

Пусть хоть на тысячу душ

Только один. Пусть посмешищем

Выставит злая молва.

Только, пожалуйста, в зрелище

Не превращай Волшебства!

Ты пел о любви       

Ты пел о любви, фееричной, экранной,

Нежданной, незваной, упавшей с небес.

А жадный мой ум, и влюблённый, и пьяный

Все песни коварно присвоил себе.

Прельщаясь красивой, отточенной фразой,

Нескромной мечты ощущая полет,

Низал он на нитку упрямых фантазий

Мерцающий жемчуг рассыпанных нот.

Ты пел о любви, и на голос твой властный

Весь мир отзывался гитарной струной,

И тёмная ночь становилась прекрасной.

Кому же ты пел о любви неземной?

Влюбленность

Влюблённость…

А всё-таки, что это?

Нет, не иллюзия, не слепота.

Я верю, влюблённость есть Музыка,

Что Маэстро играет ученикам,

Сам весь из Музыки соткан

И красотою Творенья навек покорён.

Влюблённость…

О нет, не затменье –

Прозренье, проекция рая.

А мы просто рядом

Стоим, разомлевшие

От удивительной щедрости звуков.

О, неужели доверена Музыка

Нашим рукам неумелым и робким?

О, неужели и мы так способны сыграть?

Смолкло всё.

Только шуршанье страниц,

Нагромождение чёрных кружочков и линий.

Милый,

Кто разбросал жутковатые чёрные гроздья

На белом снегу?

О, неужели это и есть та самая Музыка?                                         

И если всё-таки «да»,

Как же ей вырваться из бумажного плена?

В руки возьмём инструменты.

И будут жестокие струны вонзаться нам в пальцы.

И голова будет кругом идти от усталости.

И Учитель, ругаясь,

Требовать будет тот сложный пассаж

В сотый раз повторить.

И, возможно, когда-нибудь

Вырвется Музыка на свободу…

Впрочем, всегда в нашей власти

Скомкать и выбросить к чёрту проклятые ноты.

***

Песенных два, наивных,

Два немирских – надмирных.

Я: «Зааркань былое!»

Он: «Отпусти внеземное».

Крохотная песчинка,

Искра в ладонь, снежинка…

Что ж мы, как наркоманы:

«Дюны, сугробы, вулканы –

Дай!» Хочет Бог помочь нам

Не улететь досрочно.

В пару таким, крылатым,

Созданы люди-канаты:

Песенному – молчащий,

Зрящему небо – зрящий

Ямы. Он: «Где ж былое?»

Я: «На Земле внеземное –

Редкость, дают по капле».

Петь запретить? Да нам ли?

Пойте, певцы, да порознь!

Солоно соло, да морось,

Снег и туман, ощерясь,

Лезут в леса, в пещеры,

Прочь от грозы куплетов,

Песенных тех амулетов.

Воду - вином вам, гости,

Сделал Бог. Скуку бросьте!

Просит Отец Небесный

Сделать песчинку вам – песней!

Баркарола

Уводи за собой, адмирал,

Клинья пёстрой бумажной флотилии.

В сизом блеске озёрных зеркал

Водяные прозрачные лилии

Пусть коврами устелют твой путь.

Мне не жалко бумажных корабликов.

Ярких залпов не жалко ничуть

И каюты пустующей. Там ли кров?

Мне не жалко, хоть флот твой хорош –

Оригами бумажного гения.

Мне не жалко, мой сказочный дож,

Распрощаться с Венецией, Генуей.

Сердцу биться не стоит труда,

И удары спокойные, ровные.                                  

Только жаль, признаюсь, иногда

Утонувшей в ночи баркаролы мне.

***

Как беспомощно песня «страдает» мне вслед,

Бесполезно, безжизненно, блёкло –

Мне впервые за столько томительных лет

Захотелось, чтоб всё вдруг умолкло.

Как безволен и слаб ты – засохший листок,

Жёлтый лист на осеннем асфальте.

Весь седой, как в остывшей печи уголёк,

Незаметная точка на карте.

Милый друг, не страшна седина в волосах.

Но в душе седина – это жутко.

Расскажи, соловей - где луна, небеса!

Ходишь тучной домашнею уткой

По двору и клюёшь равнодушно зерно,

Что насыпала в тазик хозяйка.

Променял на кормушку на эту давно

Ты и небо, и ночь, и лужайку.

Как волнующе песня звучала мне вслед!

Разве есть что-то в мире превыше?

Но с тех пор миновала уж тысяча лет.

Вряд ли снова такую услышу.

            СИМФОНИЯ  ПОБЕДЫ

                             Поэма

                                         1.

Нынче музыка – роскошь. Их было сто,

А осталось пятнадцать. Какой концерт?

Да и те, кто остались, теперь ни за что

Не сыграют. Прозрачны их руки на свет

И ладонями вверх неподвижно лежат.

И лежит в них почти осязаемый хлеб.

Но Морфей забирает тот хлеб назад,

И уносит сознанье в привычный склеп

Ленинградских квартир. Нынче музыка – роск…

Нет, не роскошь, не роскошь! Она – кислород.

Только где ж её взять-то? Сломаешь мозг.

Но молчание - смерть! Из руин, из темнот

Приходили они, на ногах и без ног.

Кто-то - с фронта. (Приказ был  – в оркестр отпустить).

Все, кто мог удержать инструмент, кто не мог

Приходили - вела их незримая нить.

Покидали землянки они, блиндажи

И палаты окрестных госпиталей.

Одному прямо в морге пришлось ожить.                                      

Устремился он снова к злосчастной земле,

Сдав обратно свой новенький ангельский нимб,

И бессрочный пропуск в Эдемский сад.

Даже Музы покинули древний Олимп,

Чтоб спасти от беды, отстоять Ленинград.

                                      2.

Отпустить бы их всех. До симфоний ли им,

Истощённым, усталым, прозрачным теням?

Веет чем-то нездешним от них, нелюдским.

Сколько тех, кто вообще не хозяин ногам

И не в силах подняться по лестнице в зал.

Задубевшие пальцы не чувствуют струн.

А на лицах лишь скулы одни да глаза.

И смычки тяжелы и плотны, как чугун.

А один говорит: « Тут попробуй, сыграй!

Тут помрёшь. Это ж даже не флейта, а медь».

А его ободряют: «Играй, рано в рай!»

И играет. И дразнит дыханием смерть.

А другой хмурит брови: «Какой я теперь

Музыкант? Мне винтовка сподручней смычка.

Заскорузла душа. Не до высших тут сфер.

Замечтаешься – быстро тебя, дурачка,

Укокошат». А пальцы ложатся на гриф.

Пепел, камень и сталь превращаются в плоть.

Будто всполох зарниц, осознание – жив!

Адской мельнице светлой души не смолоть!

Ну а третий … молчит. Много тактов подряд.

Бесконечная пауза. Песнь тишины.

Как пронзительно мёртвые нынче молчат!

Как их песни торжественны и страшны!

И голодный - едва на ногах – дирижёр

Распростёр руки-крылья над чёрной войной.

И объемлет блистательный до мажор,

Словно купол, сердца ленинградцев, бедой

Окольцованных. Только пятнадцать минут

Длилась музыка. Не было больше сил.

Но дала она веру, что демоны лгут –

Это город живых, а не город могил.

                                            3.

Но не знало о музыке хищное зло.

Всё смотрело свои триумфальные сны.

Процветало кровавое ремесло.

И лежали билеты на бал сатаны

Аккуратною стопкой. Планировал враг

В честь победы над городом пышный банкет.                                     

И казалось врагу – канул город во мрак.

И казалось, что города больше нет.

                                   4.

Ко всему они были готовы – мольбы,

Крики, стоны, безумие, беспредел,

Мародёрство, убийство за горсть крупы …

Но чтоб мёртвый город вот так … запел?

Пробирает озноб их до самых костей,

Бледный ужас у каждого на лице.

Это музыка … призраков? Духов? Людей?

Под обстрелом, без хлеба, без света, в кольце,

После дикой, немыслимой, страшной зимы,

Что и дьявол в аду у себя не видал,

Разве город может не стать немым?

Разве городу не был смертельный удар

Нанесён? Город пел. О, как пел Ленинград!

Каждой язвой своей, каждой раной звучал.

Пел Исакий и Смольный, и Летний сад.

Пел закат над Невой, полнокровен и ал.

Звуки крепли, росли и лились через край.

Пел – всему вопреки – перекошенный дом,

Рваный рельс и задетый осколком трамвай,

И обугленный клён под разбитым окном.

Пели стулья, разрубленные на дрова,

Сажа в печках-буржуйках, на стёклах – кресты.

С ними радио пело. И снова жива,

И крепка была вера, что станут густы

И улыбчивы нивы, и будет хлеб,

На окошке – фиалки,  мурлычущий кот.

Будет ужас войны до смешного нелеп,

И вообще никогда и никто не умрёт.

Пел оркестр. И зрители. И концертный зал

Каждой лампочкой, искоркой каждой пел.

Репродукторы пели, и музыки шквал

Всё собой заполнял. И имелся ль предел

Этой музыке? Мера, граница была ль?

Даже смерть подчинилась её естеству,

И зловещая, тёмная, адская хмарь

Отступила, упала бессильно в Неву.                                     

И стояли враги, безоружны, слабы,

Под огнём неземных, запредельных нот,

Осознав обречённость своей борьбы.

Можно выставить танк, броневик, самолёт

Против смертных. Но город, который поёт…

Как бороться с ним? Музыку – чем расстрелять?

Разве он постижим, победим – тот народ,

Научившийся смерть поворачивать вспять?

Анна ЗВЁЗДКИНА

Поэт, лингвист, переводчик. Родилась в городе Дзержинске Нижегородской области. Живет в Нижнем Новгороде. Любит красоту и искусство в каждом их проявлении. Первое стихотворение написала в девять лет и уже тогда поняла, что поэзия – важная часть ее жизни. Помимо поэзии увлекается танцами, музыкой, рукоделием, речными путешествиями. Участник и финалист многих конкурсов и фестивалей, в том числе: всероссийского Слета молодых литераторов в с. Большое Болдино, поэтического фестиваля «Русские рифмы» в г. Нижний Новгород, всероссийского литературного конкурса к 200-летию И.С. Тургенева «Родине поклонитесь», всероссийского конкурса молодых поэтов «Зеленый листок», организованного Домом Поэзии Андрея Дементьева и многих других. Публикуется в журналах «Нижний Новгород», Невский альманах», сборник стихов «Зеленый листок», поэтический альманах «Образ» и др.