Постоянно застревая в пробках, я ехала по Кутузовскому проспекту, привычно слушала музыку на каком-то классическом канале и вспоминала свою жизнь. В детстве я мечтала быть врачом, а по вечерам выступать в цирке, родители же хотели, чтобы я была юристом. В результате я стала судебным экспертом-лингвистом, а в свободное время занималась музыкой. Для меня способом отображения хаоса, окружавшего нас в 90-ые, стало написание песен. Днем, как говорят американцы, у меня была dayjob, а вечером – настоящая андеграундная жизнь.

    В 2000 году я оказалась в Америке — встретила человека, с которым уехала «на край земли». Мне казалось, что я не смогу там прижиться, никакой american dream у меня не было, но в результате именно она у меня сбылась.

   Сначала я не знала, что делать: оторванная от привычной среды, я пыталась завязать новые отношения с музыкой. Однажды в гостях я  прикоснулась к виолончели: мне дали смычок, и я просто провалилась в звук на полчаса. Сразу же купила какую-то не очень хорошую, но свою виолончель — сидела, играла, и мне понравилось соединять инструмент со звуком голоса.

   Я раньше много думала о том, как на человека воздействует музыка даже помимо его воли. Для собственных родов я заготовила всякие музыкальные штуки, но в процессе выяснилось, что они не подходят. В итоге мои дети появлялись на свет под звуки океана. А потом я вернулась в Россию…

   Концерт закончился, и по радио зазвучало стихотворение Бараташвили в  переводе Пастернака, одно из моих любимых:

Цвет небесный, синий цвет

Полюбил я с малых лет.

В детстве он мне означал

Синеву иных начал…

     Оно вызвало в памяти ещё одно воспоминание. В 2017 году мы с коллегами работали над пилотной программой музыкальной терапии в сети московских пансионатов Senior Group. Там-то я и познакомилась с Максом. Более странных пациентов я не встречала. Дело в том, что он был голубым. Ну, я знаю, о чём вы подумали сейчас. Нет, не в этом смысле.

   Он страдал очень редким недугом – аргирозом или же синдромом голубой кожи, о чём меня и уведомила старшая медсестра перед визитом.  Но всё же, наверное, я не удержала  лицо, войдя в красивую одноместную палату, потому что он сказал:

- Только не шутите о голубой крови, мне эта шутка приелась. Давайте знакомиться. Я Макс, так меня зовут друзья. Кроме них двоих, у меня никого нет, поэтому я здесь.

  У него было лицо американского индейца с чёткими чертами и густая седая шевелюра. На вид около пятидесяти пяти, ещё я заметила, что он с трудом двигает левой рукой.

- Очень приятно. Я Алиса.

Его невероятные тёмно-синие глаза с голубыми склерами пристально рассматривали меня.

- Расскажите мне немного о себе и о том, как вы стали музыкальным терапевтом, - попросил Макс. - Я должен решить, доверюсь ли я вам.

- Ну что ж. В Америке я окончила курсы кинокомпозиторов в Сиэтле. Свою дипломную работу делала по документальному фильму о женщине, которая сражалась с раком. Болезнь была неизлечимой, фильм снимала ее дочка — тема печальная, но материал получился очень светлым. Меня зацепила эта работа, и тут кто-то из однокурсников спросил, слышала ли я про музыкальную терапию. Я стала исследовать тему и почти сразу поняла, что это мое. Закончилось тем, что я отправилась поступать в музыкальный колледж Беркли в Бостоне. Я проходила прослушивание как «поющая виолончелистка», и, наверное, это заинтересовало экзаменаторов. В итоге я поступила. В американских вузах можно собирать себе программу, как из кирпичиков: изучать индийские раги или тяжелый металл, джазовую гармонию или классическую музыку, а полкурса посвятить музыкальной терапии.

- Говорят, три года вы работали в онкологической клинике в Бостоне? - вновь спросил мой собеседник.

- Знаете, там есть такая комната, где пациенты ждут сеанса химиотерапии или новостей от врача. У человека в этот момент очень хрупкое состояние. Я просто сидела там и импровизировала на гитаре, на индийской флейте, на виолончели, стараясь отразить настроение людей, поддержать их. Многие благодарили. С тех пор я окончила курсы психотерапевтов, помощь больным стала главным делом моей жизни, работаю в хосписах, клиниках, домах престарелых.                                                                                                                                 

   Сейчас я одна из лучших в области музыкальной терапии. Это не хвастовство и не тщеславие, а факт, признанный музыкальным и психологическим сообществами. В 46 лет меня называют величиной, авторитетом. Сама я рада тому, что научилась с помощью музыки понижать уровень человеческого страдания. Большинство людей живут надеждой на лучшее. Моя задача – сделать так, чтобы они не боялись худшего.

- Спасибо. Вы мне понравились, Алиса. Приходите ещё. 

    Придя домой, я тут же загуглила «аргироз». Компьютер выдал: «Аргироз возникает в результате избыточного количества серебра в организме. Болезнь характеризуется необратимой сильной пигментацией кожи и слизистых оболочек, которые принимают серебристый или синевато-серый оттенок. Способов лечения не существует. Косметический дефект, остающийся пожизненно, может вызывать значительный психологический дискомфорт».                                                                

   В следующую встречу я решила перехватить инициативу.

- Почему вы здесь, Макс?

-  Я пережил обширный инфаркт, ухаживать за мной некому, а деньги есть. Так я оказался в этом пансионате. Уход здесь очень хороший. Полгода назад врачи нашли у меня ещё и неоперабельную опухоль и сказали, что мне осталось совсем немного. После такого заключения я пытался отключиться от негативных мыслей, часами слушая любимых композиторов. Как-то задумался: под какую музыку людям лучше всего уходить из жизни? Впрочем, слово «лучше», видимо, не совсем подходящее для смерти. И мне хотелось бы узнать об этом немного раньше, чем когда сам буду умирать. Я пытался найти нужный вариант, много слушал Филипа Гласса, Стива Райха, Джона Уильямса, американских авангардистов, бессмертного Баха, но всё-таки это не совсем то, что мне нужно.

- Примечательно, что всем перечисленным вами «позитивным» композиторам перевалило за 80. Кроме Баха, разумеется, которому 332.

Мы улыбнулись друг другу. У него была необыкновенно искренняя улыбка, как у маленьких детей. Странно, но он не вызывал жалости, а наоборот, симпатию.

- Я очень люблю музыку, пожалуй, это единственное средство, помогающее забыть обо всём. Алиса, я хочу попросить Вас подобрать для меня что-то, что поможет мне в последние минуты и облегчит смерть. Не хочется уходить в иной мир без надежды на продолжение.

- Кажется, я Вас поняла. Когда появляется нужная музыка — это как будто кто-то обнял тебя или накрыл пледом. Знаю, что это прекрасно работает.                                                                                                                             

Мы тепло попрощались. В его глазах светилась надежда.

   Мой новый пациент казался представителем другого биологического вида, поэтому иногда мне трудно было разговаривать с ним. Он, видимо, чувствовал это и был аристократически вежлив и предупредителен со мной, говорил медленно и спокойно. Меня не покидало ощущение, что я общаюсь  с представителем расы нави с планеты Пандора из «Аватара» Джеймса Кэмерона. В одно из посещений я осмелилась спросить:

- Как это с вами случилось?

- Да всё банально. Серебро стало причиной того, что кожа начала менять цвет. Во-первых, профессия. Я ювелир, а в молодости был занят в сфере производства и обработки серебра. В течение десяти лет организм постепенно накапливал его. Во-вторых, моя кожа стала  синеть ещё из-за самолечения: я пытался бороться с дерматитом на лице и использовал для этого серебряный бальзам. Позже пытался исправить ситуацию, но даже при помощи сильных медикаментов  естественный цвет кожи вернуть не удалось. Дети на улице дразнят меня  Смурфом. Оказывается, сейчас популярен мультфильм про существ с синей кожей, похожих на гномов. Таких, как я, на земном шаре единицы. В Калифорнии такой  мужик был, но уже умер в 2008-ом от сердечного приступа. Похоже, и моё время настаёт, болезнь прогрессирует. Алиса, поторопитесь с поиском музыки.

    Я забросила всё, даже работу над книгой, так мне хотелось помочь. Перелопатила массу литературы, переслушала много произведений и через два дня уже рассказывала Максу, что шотландская театральная компания Vanishing Point совместно со Scottish Ensemble специально выясняли, под какую музыку людям приятнее всего уходить из жизни. После тщательного исследования лучшей композицией для пребывающих на смертном одре была признана «Tabula Rasa» – двойной концерт для двух скрипок, струнного оркестра и подготовленного фортепиано эстонского  композитора Арво Пярта. Исследователи уверены, что эта музыка будет давать надежду тем, у кого её нет. Причём речь идёт не о надежде на выздоровление, а о надежде на загробную жизнь. Затем я включила обещанный концерт.

 - Эта музыка звучит так, как будто она будет продолжаться и продолжаться, – задумчиво сказал Макс после прослушивания. – Я был унесён за пределы земного. Этот концерт подобен рождению и смерти галактик. Накрыло ощущение, что через эти звуки до меня дотронулась вечность.

- Я наблюдала за вами, Макс. Вам, как и мне, больше понравилась вторая часть - Silentium (Молчание). Если в первой части Ludus (Игра) Пярт напоминает о том, что на Земле так много прекрасного, то во второй –  бесконечная тайна, мир, тишина, ничто. Что чувствовали Вы?

- Как будто мамины руки укладывают меня маленького в уютную постель, - дрогнувшим голосом ответил он.

- А мне эта музыка напомнила о погружении в ментальное состояние медитации и о плавании в тёплом море.

- Да, но в ней много воздуха, он держит тебя на поверхности, не даёт утонуть, а, наоборот, с каждым тактом поднимает тебя всё выше…

   Он был по-особенному оживлён, глаза сияли:

- Пярт умеет слушать тишину. В окружающем шуме мира его музыка как камертон. Как я мог не знать о ней до сих пор! Спасибо, Алиса, это именно то, что мне было нужно, - бережное приглашение в  небытие.

   Постепенно наши отношения становились всё теплее. Мы говорили о том, как оценивали музыку Пифагор, Платон, Дарвин, об эффекте Моцарта. Он оказался весьма начитанным и интересным собеседником. Я часто играла ему на флейте, иногда пела.  И однажды Макс разоткровенничался:                                                                                                                        

- В молодости я жил широко и безудержно. Самозабвенно любил красивых женщин, а после того, как отношения себя изживали, обязательно дарил какое-нибудь затейливое серебряное украшение. Думаю, из них можно было бы организовать небольшую выставку. И не смотрите так строго. Помните знаменитую фразу из «Дон-Жуана де Марко»: «Секрет прост – я их всех действительно любил, каждую».

- А как же с настоящей большой любовью? Неужели не встретили свою единственную?

- Отчего же? Всё было. Кожа моя начала меняться как раз в разгар романа с самой милой из всех моих женщин. Я даже собственноручно смастерил  кольцо с прекрасным сапфиром в цвет её глаз и готовился сделать предложение.

Но один раз, я тогда ещё выходил, мы были с ней в Оперном. В антракте я заметил, что вокруг нас как-то очень много людей. Особенно любопытные даже забегали спереди, чтобы детальнее рассмотреть мою кожу. Другие шли поодаль, но глаз с меня не спускали. Самые наглые фотографировали нас. Я быстро взглянул на любимую. Её напряжённость, опущенные глаза и румянец на щеках сказали мне о многом.

   Тогда я сам предложил ей расстаться и увидел на её лице скрытое облегчение. В тот вечер  мне хотелось покончить с собой, и только мысли о маме, она тогда ещё была жива,  меня остановили.

   Он отвернулся к стене, я тихонько вышла из палаты и уехала.

   Май бушевал цветением черёмухи, яблонь, сирени. Пока дошла до корпуса пансионата, увидела три целующихся пары. В таком прекрасном мире положено жить и радоваться. И как же жутко, видя всё это, ждать смерти.

В тот раз я принесла небольшой букетик первых ландышей. Макс выглядел неважно и в конце посещения  спокойно сказал:

- Решил отдать Вам мой дневник, может быть, он поможет в работе с другими пациентами. И…  Я могу просить Вас присутствовать при моих последних минутах?

- Конечно, Макс.

   Дома я плакала, читая синюю тетрадь в коленкоровом переплёте. Особенно поразила меня последняя страница:

«Мы растрачиваем  жизнь, будто у нас 1000000 лет. А у нас всего 1000 месяцев в лучшем случае.

   Как зло Ты играешь c человеком, Господи! Как страшно всё переменилось в течение последних лет. От меня отвернулись прежние друзья и знакомые. Из всеобщего любимца, весельчака, души компании я превратился в парию, отверженного. 

   Коварный аргентум, благородный металл, я так любил тебя, а ты ответил мне феноменально неблагородно. Из-за тебя моя кожа стала синей. И я ношу этот ненужный цвет и не в силах ни смыть его килограммами мыла, ни стереть километрами наждака. Был уверен, что нервы у меня крепкие, но оказалось,  нет. Иной раз чей-то случайно брошенный жалостливый взгляд отворяет самую сердцевину моей души. Стоишь, хватаешь ртом воздух, погибаешь от обиды. После одного оскорбления я уничтожил свой гардероб заодно с любовно собранной коллекцией ярких шёлковых галстуков лучших итальянских модельеров. Носить эти броские вещи с таким цветом лица – глупость несусветная.

   Часто кажется, что окружающие глазеют на меня с любопытством или брезгливостью, как на мерзкого диковинного зверя. Многие шарахаются, кое-кто просто из осторожности: а вдруг это передаётся, как вирус?  Как же люди не сознают, что, несмотря на болезнь,  у меня остались то же чувство юмора, то же щедрое сердце, та же открытость и готовность помочь?                                                                                                                                              

    Хочу раскаяться. Когда-то я тоже был тщеславен, смотрел на людские уродства с пренебрежением. А теперь сам урод. Вселенский закон бумеранга действует, да, Господи?

   По-моему, у Достоевского есть сравнение людей с фортепианными клавишами, на которых играет по собственной прихоти сама судьба. «Ну нет, я не клавиша, а Личность», - так воскликнул бы я лет десять назад. Ведь казалось, что всё преодолимо, всё досягаемо и обратимо! Когда-то давно, когда счёт ещё шёл не на недели, а на какие-то невероятные вечности, сомнений не возникало в своём всемогуществе, в способности добиться всего, чего хочешь. А теперь понимаю: да, я только клавиша, западающая на одной ноте: как бы умереть покрасивее, поблагообразнее?

   Господи, ну чем я заслужил такие мучительные страдания?

   С Тобой бывало такое: прицепится утром какой-нибудь досадный музыкальный мотив, от которого никак не отвязаться? Вот так ко мне пришла мысль об эвтаназии. Сначала я гнал её, ведь я примерный католик и знаю, что добровольный уход из жизни – страшный грех. Но я не хочу ждать момента, когда превращусь в страдающий кусок мяса. Хочу умереть  достойно. Думаю, Ты простишь.

  Но  почему же Ты длишь и длишь мои дни? Боли вскоре станут нестерпимыми. Господи, пусть моя свободная воля совпадёт с внешними обстоятельствами, о стечении которых я позабочусь заранее! Пожалуйста, дай мне уйти по-человечески.                                        

    В конце я нашла послание себе:                                                               

    Пока я всё ещё живу, дышу и могу связно мыслить, обращаюсь к Вам, Алиса. Мы во многом с Вами удивительным образом совпали. Помогите же мне обмануть смерть, показать ей фигу, не дать ей себя перемолоть, разжевать и выплюнуть. Вы знаете, как это сделать. Заранее благодарю. Живите долго и счастливо.

  А моя душа будет летать под музыку Пярта в тех пространствах, где проясняется логика жизни и смерти, пока нам недоступная. Но уже скоро-скоро она мне откроется…

   Конечно же, я поняла, о чём просил меня Макс, не спала всю ночь, терзалась сомнениями.

А утром мне позвонила медсестра. Я примчалась в пансионат на такси. Он всё-таки нашёл способ…

   Макс лежал торжественный и умиротворённый в тёмно-синем костюме, странным образом гармонировавшем с серо-синим цветом кожи. В палате звучал Пярт, на губах моего удивительного друга  застыла улыбка.

   Он ушёл тихо и спокойно, и мне хочется думать, что я хотя бы музыкой помогла ему облегчить переход из одного состояния в то, другое, которое ждёт всех нас и которого мы все боимся.

     Прошло время. Я по-прежнему помогаю людям превозмогать болезни с помощью музыки. Теперь для меня Пярт близок метафизически, под него я вожу машину, он поддерживает и утешает. 

     От Макса мне остался подарок, который я ношу не снимая, – изящный серебряный браслет тонкой ручной работы. Могилы одинокого ювелира, любящего музыку, нет на земле: друзья, выполнив завещание, развеяли его прах над синим-синим Средиземным морем.

…Это лёгкий переход

В неизвестность от забот

И от плачущих родных

На похоронах твоих.

Это синий негустой

Иней над моей плитой,

Это сизый зимний дым

Мглы над именем моим…

Лёгких полётов вне времени, Макс! Кажется, я не сказала, что он был красавцем.

Людмила МАРКОВСКАЯ (Людмила Михайловна Муха)

Родилась в 1956 году в рабочем поселке Ольховка в Беларуси.  Окончила Минское педагогическое училище и Белорусский государственный университет имени В.И. Ленина. Преподавала русский язык и мировую литературу. Работала заместителем директора по учебно-воспитательной работе в Минском государственном педагогическом колледже имени Максима Танка. В министерстве культуры Республики Беларусь курировала науку и учебные заведения в сфере культуры. Филолог. Литератор. Автор ряда статей, рассказов, книги «Забыть невозможно вернуться». Презентации книг и выступления в Национальной библиотеке Беларуси и др. Живёт в Минске.