Санкт-Петербургу
В этом городе любят герберы
И болотные ирисы, и
Старики ещё помнят манеры,
Словно древние саги Земли.

Здесь ночами гуляют по крышам,
Словно ищут источник Добра,
Тонколикие мальчики-Кришны,
Длинногривые девочки-Ра.

И рассеянный каменный город
С острых шпилей, каналов и рек
Поднимает защитные шторы,
Словно дарит живой оберег,

Раскрывается всеми мостами,
Разворотами всех площадей
И чарует туманными снами
Своих вечно капризных детей.

И приезжий из волостей малых
Тоже хочет испить этих снов,
Оседая на дне коммуналок,
Отсечённых от света дворов,

Проходя сквозь резную филеру
Перевитых чугунных оград,
Покупая на праздник герберы,
Забывая плохие манеры
И не мучаясь: «Кто виноват?..»

 

Слова
Они растут из боли и вранья,
Перебиранья в памяти старья,
На таганке души кипят копчёном,
В блокнот ложатся, легче паутин,
И говорят тебе: «Какой кретин
Набил нас терпким, начинил перчёным?»
А ты им: «Т-с-с-с! Смотрите: замер зал
И, если где поэт чуть-чуть приврал,-
Ему простит его прекрасный зритель,
За то, что ест он боль десятки лет,
А выдает любовь, рисует свет,
Сам – врач и сам – художник-оформитель!»

Они внутри толкаются, ворчат,
Напоминают встрёпанных галчат,
А ты смеёшься, любишь их: ведь – дети!
Им можно всё: рождаться впопыхах,
Тащить из грязи, обвинять в грехах,
Сочиться светом сквозь грудные клети.
И даже – больше: горя и вины
Вскрывать нарывы. Где они слышны –
Слабей тревога, мимолётней – мука;
А ты стоишь на сцене – проводник –
И бьётся в сердце образов родник,
И ищет выход в зал посредством звука...

 

Ангел
А душе без подпитки
До гибели – три попытки...

Ангел с дудкой пастушьей
Промок под дождём до нитки:
Не собрать стадо воедино,
Рассыпалось, кто куда,
Ангел плачет и злится,
А сверху течёт вода.

Солнце падает навзничь
За острый хребет лесов,
Мрак становится гуще
К полуночи – время сов,
На дорогу хозяин
Выходит: «Пропал мой скот!
Где мой мальчик крылатый?
Рожок его не поёт...»

Овцы блеют от страха,
Копытами месят гать,
Ангел стелит фуфайку
Под ёлку и хочет спать,
Дудку прячет под мышку,
На землю кладёт крыла,
Он усталый работник
Древнейшего ремесла.

Утро выкинет в небо
Горящее колесо,
Встанет мальчик крылатый,
Умоет в ручье лицо,
За жалейку возьмется, –
Ах, впрямь, хорошо поёт! –
Собирайся заблудший
Овечий смешной народ!

Овцы блеют и млеют,
Идут на знакомый зов,
Ангел тихо смеётся,
Ведёт их из тьмы лесов,
Им навстречу – хозяин
С собаками и ружьём:
- Слава богу, все живы!
lt's wonderful, let's go home!

И идут через поле,
Счастливые, и поют,
И хозяин смеётся,
И мальчику дарит кнут:
- Без нужды не щёлкай,
У крошек – пугливый нрав!

She had two attempts left...
Long live the ancient craft!

 

***
Перетерпеть, как холод, как буран,
Любовный голод, страхи и болезни.
Всё отболит, и шрамы свежих ран
Подскажут ноты к самой лучшей песне.

Ланфрен-ланфра, в округе тишина:
Всех по углам рассеяли амуры,
Перед тобой стена, за ней – стена,
Наждак любви поёт, редеет шкура.
Осёл идёт и видит лишь морковь,
В седле погонщик предаётся качке,
И, если где-то есть твоя любовь,
Ты к ней бежишь, как ослик за подачкой.
А что – там? Кто качается в седле?
Куда ведёт тропа? в какие страны?
Что думает погонщик об осле,
Качаясь в такт улыбчивым болваном, –
Не важно. Ослик оставляет след
И в стойле вкусно хрумкает морковкой...
Ланфрен-ланфра, а веры больше нет
Пути, ослу, погонщику с верёвкой...

И ты б сбежал от этой чехарды,
Настоянной на страсти потаённой!
Ланфрен-ланфра, но разве это ты:
Неверящий, остывший, невлюблённый?!

 

Бате
Стынет вечер. Мокрая дорога
Приведёт нас в запустелый дом.
Поклонись рябинам у порога,
Позлащённым ясным октябрём!
Прохудилась крыша в старой бане,
Хлев присел воротами на снег
И кобылу увели цыгане,
Подглядев её раздольный бег.

Дед грустил... Ведь сам был страстный конник
Да кузнец – ладней не сыщешь рук,
Сколько раз поплёвывал в ладони,
В мякоть поля окуная плуг!
Сколько раз рукой мосластой гладил
Конской гривы непокорный пук
И чесал свалявшиеся пряди,
Распуская ремешки подпруг.

А теперь давно уснул под горкой,
Наломавшись за крестьянский век...

Так же за селом гудит моторка,
Затерявшись в поймах долгих рек,
Так же август щедро сыплет медью,
Так же безутешно пьют дядья,
И всё рвусь из города и впредь я
Прикатить: как родина моя?

Прибран сад и тянет сладкой прелью
Поздних яблок, вымокшей травы,
И налиты чистой акварелью
Зеркала небесной синевы.
К сонной Волге прибежали ивы
Мыть лодыжки спутанных корней,
И, как встарь, житьём неторопливым
Полны вёдра из колодцев дней.

Перелески, низенькие чащи,
Мелкий дождик из вихрастых туч, –
У земли – до боли настоящей –
Сердце бьётся кротко, словно ключ
Из глубин живых дремучих недр...

И, сшибая сучья по лесам,
Ветер, 
грубый, 
как ладони деда
Гладит луг по жёлтым волосам...

 

***
Она уже не так часто плачет, подвяжет фартук, идёт к столу,
Её поставили на раздачу в противовес темноте и злу,
Черпак умелый скользит по мискам: высокий образ, сердечный свет,
И каждый, кто упомянут в списке, тот – трудный опыт, в шкафу – скелет.

Она смеётся: «За годы роста я прожила сотни горьких зим,
Я тех любила, кого – непросто: кто одинок был и нелюдим,
Я пришивала доверье к коже, досель не знавшей такой иглы,
А мне в ответ открывались, боже! – ушибы, комплексы и углы.

Я не боялась. Делилась светом, крутя под рёбрами фитили,
Чем дальше в омут, тем ближе к бреду: костёр разбросан, чадят угли,
Сердца – помятые, как окурки. Любовь не дышит, не льнёт к рукам,
Гремят пустоты под штукатуркой на счастье ищущим дуракам...»

Зато в стихах не бывало спуска: кипи, рифмованное враньё! –
Шары не в лузу, любовь по- русски... Некроз всё глубже, он съест её.
Скажи, откуда берутся силы вставать живой, как поглотит мрак?
Её избранники – сплошь могилы, но не пустеет её черпак.

Подкрасит губы, поправит чёлку. Любовь есть жизни святая суть.
Послушай, тесно кругом и колко, но не опомниться, не вздохнуть.
Бежать навстречу? Бежать отсюда? Какая разница, где взрослеть? –
Бери черпак, наполняй посуду. Тьма подступает и просит есть...

 

Аутентичный лайф
Аутентичный лайф, когда забываешь ботинки 
Мокрые в коридоре – и никто не кричит: «Суши!» 
Когда брошена сумка в углу, и по тёплой спинке, 
Лежа рядом, ты гладишь кошку. И ни души 
Дома нет. Когда не гудят за окном машины, 
Телевизор уютно бурчит что-то про погоду на... 
Когда день начался давно и в пустой гостиной 
Не закрыто окно, и – сквозь тюль сноп лучей – весна! 
Когда хочется спать с четырёх, и так сладко спится, 
Словно сбрызнуты веки каким неведомым молоком. 
А на завтрак – овсянка, сэр, и латте с корицей, 
И по кухне с чашкой – танцуя и босиком… 

Аутентичный лайф, когда море воды и неба, 
Когда мокрый песок разъезжается кашицей под стопой. 
Ходишь столько, что пятки горят, говоришь: «Ах, мне бы 
Этот цвет на память – объемлющий, голубой!» 
Когда волны бегут, ласкаясь, белопенной гривой 
Обвивают ноги, рокочут: «Не уходи!» 
Когда море и небо – как две половинки сливы 
С полосой горизонта, впечатанной посреди. 

Когда солнце садится за лотосы вдоль лиманов, 
Их огромные лепестки, как ладони тибетских лам 
В медленной медитации, в поиске вечной праны. 
Когда ночью идёшь на пляж, долго бродишь там, 
Освобождаясь от гулких звуков, от резких криков, 
Когда драйв к нулю, забываешь, чего лишён, 
И в пространстве утра плывёшь среди облаков и бликов, 
Твоему одиночеству сказочно-хорошо. 

Городская истерика становится мокрым следом 
На песке. На лопатках кожу бронзой стянул загар, 
Словно взял за шкварник кто и унёс в неведом 
Голубой свой терем от жёстких казённых нар, 
И купает в лазури, в солёном прозрачном кайфе, 
Утром будит штилем и чайками на мысу... 

Как давно ты не был в том аутентичном лайфе, 
Собирайся к морю! Весна ж, – отпуск на носу!

 

 

Юлия КРЫЛОВА

Мне 39 лет, я родилась в городе Ржеве, живу под Санкт-Петербургом, стихи пишу с 11 лет. Публикуюсь в интернете, веду группу ВКонтакте #стихидлянео#.