Посвящается И.Н.

Переплелись две розы нежных,

Как зрелость с юностью в веках.

Непостижимо,  неизбежно

Любовь застыла в двух цветках.

Фонтан – магическая дверца –

Сквозь холод мрамора скользя.

Все каплет, каплет в чашу-сердце

То ли вода, то ли слеза…

Часть 1. БАХЧИСАРАЙ

Машка и Наташка познакомились на вступительных экзаменах в институте имени Гнесиных.  В толпе абитуриентов Наташка привлекла Машкино внимание своей перевязанной щекой и перекошенным из–за флюса лицом. Потом они сели рядом на экзамене по русскому языку, и с тех пор до третьего курса везде ходили вместе.

Между ними, как между любыми подругами, конечно, случались размолвки, но недолгие, и чаще всего причиной этому был язвительный характер Наташки.

Машка была светловолосой, зеленоглазой беспечной девушкой, и слегка надменно воспринимала  острый язычок подруги, никогда не относясь к  сказанному всерьез. Иногда Наташку это задевало, и она, из врожденной вредности, подкалывала однокурсницу, но та в ответ смеялась, отшучивалась и не выходила из себя.

Машка жила недалеко от станции метро  «Бауманская»,  в третьем Переведеновском переулке, с мамой, папой и бабушкой. Наташкина квартира находилась на Курской, в переулке Гайдара. Когда у девушек были  совместные занятия в институте, Машка обычно садилась в первый вагон, и на следующей станции  в него заходила Наташка. Они ехали до Арбатской, а потом в институт шли или бежали, если опаздывали.

Опаздывать у Машки было наследственной чертой, но Наташка никогда на нее за это не злилась, потому что сама  редко приходила вовремя.

Например, если они договаривались встретиться в 18.00 у Большого зала консерватории, то каждая прибавляла мысленно еще минут пятнадцать, и они появлялись почти одновременно.

У Машки было много тайных обожателей, но подступиться к ней оказывалось делом не простым. Она будто с малолетства обучилась искусству увиливания от серьезных разговоров. Сокурсницы частенько говорили ее поклонникам:

– На нашу Машу нужна охота с борзыми и галопом, а у вас ни у кого даже приличной болонки нет.

Среди мужчин-преподавателей находилось тоже  немало симпатизировавших Машке, но и тут она прикидывалась такой наивной и ничего не понимающей, что ни у кого не поворачивался язык сделать ей открытое признание.

Наташа имела зоркие глаза, она замечала и догадывалась о многом, но Машка никогда не говорила с ней о сокровенном. Хотя они и считались близкими подругами, она всегда успевала улизнуть от прямого ответа и переводила разговор на другую тему. А Наташка казалась более открытым человеком, она не могла носить в себе свои переживания, ей нужно было обязательно ими поделиться, и поэтому она никак не могла докопаться до истинного состояния однокурсницы, так как очень была занята собой.

 Однако, она не без основания подозревала Машку в том, что та не такая уж наивная, как кажется.

– В тебе сидит кто-то маленький и вредный, который все про всех знает, но никому об этом не говорит, – со знающим видом рассуждала Наташка, давая понять, что не особо верит в детскую непонятливость подруги.

Та в ответ делала невинное лицо и говорила:

– Ты что, в духов веришь?

Летом, в конце второго курса, Машка прочитала в газете рекламу о туристических путевках с отдыхом в Анапе, Судаке и Евпатории. Обычно она ездила с родителями на Кавказ, и поэтому ей захотелось посмотреть Крым.

Наташа встретила эту идею менее восторженно. Ее мама вышла второй раз замуж и жила отдельно с новым мужем и младшей сестрой Женей. Наташку забрала к себе бабушка. Бабка работала когда-то директором школы. Невысокая, сухонькая, как былинка, старушка имела  тяжелый командный характер. Договориться  с ней  было непросто, а на одну стипендию купить путевку оказалось сложно.

Два дня девушка ходила вокруг бабуси, причитая, как устала за год, и как плохо сидеть в пыльной и суматошной Москве. На третий день старушка сдалась, позвонила дочери и попросила дать денег на Наташкину поездку.

***

Обе девушки со счастливыми лицами стояли на вокзале в Евпатории. Машка, жившая до этого за спиной папы с мамой и сердобольной бабушки, кроме радости, ощущала еще и неуверенность. Она впервые уехала из дома одна.

Наташка оказалась более самостоятельной и активной, чем ее подруга. Она быстро разговорилась с групповодом и высказала пожелание, чтобы к ним не подселяли других молодых девушек. Холодноватая Машка была вместе с тем увлекающейся натурой. Она испытывала интерес ко всему окружающему и ко всем окружающим.

«Горящий лед», – говорила про неё подруга и была права.

Наконец, туристов распределили по квартирам, раздали талоны на питание в пяти кафе, и они все вместе отправились вдоль трамвайной линии по выданным адресам.

– Смотри, как интересно, – сказала Машка однокурснице, чтобы отвлечься от тяжелой сумки, которую они тащили вдвоем. – Только одна  колея. Как трамваи тут разъезжаются?

Она проследила за небольшим вагончиком, который остановился у вокзала и по этому же пути пошёл обратно.

– У них, наверно, какое-нибудь замкнутое кольцо. Трамваи ходят по нему друг за другом, и им не надо разъезжаться, – предположила Наташка.

Машка задумалась.

 – Как же кольцо, – возразила она, – если у вокзала трамвайная линия заканчивается?

Подруга перевела дух.

– Давай руки поменяем, а то я устала, – сказала она. – И вообще, я – скрипачка, а не инженер по хитроумным трамвайным приспособлениям. Откуда я знаю?

Они остановились и поменяли руки. Два молодых парня из группы подскочили к девушкам и предложили свою помощь.

– Я просто мечтала о таком торжественном моменте, – хихикнула довольная Наташа. – Как только мы разместимся у хозяйки, приходите в гости.

Машка лишь усмехнулась. Ее по-прежнему занимало движение трамваев.

«Это, наверно, очень медленно, – думала она. – Впрочем, город небольшой, курортники ходят на море пешком, так что, может и удобно».

На улице Некрасова девушкам пришлось распрощаться с группой, взять сумку у парней и нести её самим до дома хозяйки. Групповод успокоила их, что это совсем близко.

Между тем расторопная Наташка успела написать новый адрес на клочке бумаги и сунуть одному из парней с заговорщицким видом.

Дом, где их поселили, действительно оказался почти рядом. Кроме того, в этом районе было много магазинов. Наташка решила их исследовать сегодня же по дороге к морю. Хозяйка, приятная женщина лет шестидесяти, спокойная и приветливая, привела их в комнату и оставила одних, отдав ключ. Она была на пенсии и подрабатывала в домоуправлении, находящемся в подвале.

– Если я вам понадоблюсь, спуститесь в подвал, – сказала она и вышла.

Наташка с возгласом «ух» повалилась на кровать. Машка выглянула в окно. Квартира находилась на первом этаже, а почти  рядом с домом,  напротив,  стояла девятиэтажка. Окна там были защищены решеткой.

– Как в тюрьме, – сказала девушка.

– Что как в тюрьме? – не поняла ее подруга, лениво приоткрывая глаз.

– Решетки на окнах. У нас я не замечала решеток.

– Ты просто не обращала внимания, – заявила Наташка, потягиваясь. – У нас тоже бывают решетки на окнах на первых этажах. А иногда и на третьих и четвертых, если это какое-то серьезное заведение.

Машка отошла от окна, раскрыла сумку и вытащила купальник, махровую кофточку, которую не надо было гладить, и юбку-резинку. Наташка достала себе шорты и пляжные босоножки. Босоножки у девушек были одинаковые. Они их купили на вещевом рынке перед отъездом, только у Машки они были салатового цвета, как купальник, а у Наташки – темно-вишневого. Тоже как купальник. Купальники они покупали также вместе, самые модные, без бретелек. Правда, к Машкиному купальнику были пришиты две салатовые  тесемочки, украшенные  разноцветными бусинками,  которые можно при желании завязать в бантик, а можно – сзади на шее.

– Мой купальник лучше, – говорила Машка подруге по дороге с рынка. – В нем  я могу даже в сильных волнах купаться, а твой вода смоет.

– Ничего и не смоет! – кипятилась Наташка в ответ. – Он на мне плотно сидит. Кроме того, в Евпатории штормов почти не бывает, а если и был бы, то все равно ты б на берегу сидела. Тоже мне чемпион мира по плаванию в ванне!

– В ванне, наверное, тренировалась ты, – смеялась Машка. – А я ходила в школу, где находился  бассейн. Нас плавать учили.

– Вот я в Евпатории и погляжу, как ты плаваешь, – парировала ее подружка. – Только учти: у меня плавательное образование на самом низком уровне, так что вытаскивать всемирного чемпиона будет некому, если что вдруг случится.

И сейчас, собираясь на море, Машка вспомнила давний разговор и улыбнулась. Наташка тут же заметила это и не упустила возможности съязвить.

– Что у тебя за таинственная улыбка Джоконды?

– Так, воспоминания о прошлом, – Машка рассмеялась по-настоящему.

– О, у нее не только прошлое есть, у нее даже приятные воспоминания о прошлом, как у дряхлой старушенции, – вздохнула тотчас Наташка. – Нам, молодым, такого не понять, – она тряхнула кудряшками. – Никак не понять.

– Полотенце  не забудь, забияка, – сказала Машка, открывая дверь.

Она ушла в ванную, где висело зеркало, и стала причесываться. У нее были длинные золотистые волосы, ниже пояса, их нужно было заплести, уложить и подколоть заколками, чтобы люди на улице не оглядывались, и чтобы не замочить их в море.

Наташка втайне завидовала таким волосам и даже пробовала отрастить свои, но неудачно. Дело в том, что ее волосы завивались в очень мелкие кудряшки и, прежде чем они отрастут хотя бы до плеч, девушке нужно было, по ее словам, «пройти стадию барана». Она пробовала терпеть подобный хаос на голове, но больше недели не выдерживала и подстригалась.

Когда девчата вышли из дома, было уже два часа. Они зашли в кафе «Лалэ» пообедать и отправились искать пляж.

По широкой улице большинство людей шло в одну сторону, так что море они нашли без труда.

У входа на пляж несколько женщин сидели на раскладных стульчиках перед раскладными столиками и громко кричали:

– Увлекательная поездка в Севастополь. Не проходите мимо, побывайте в Бахчисарае!

Машка дотронулась  до руки подруги.

– Давай поедем куда–нибудь.

Наташка, успевшая по дороге к морю в различных ларечках подрастратиться, не выразила восторга.

– Зачем куда-то ехать? Это отнимет целый день. И не боишься ты жариться в автобусе в таком пекле! В конце концов, успеем мы еще съездить. Сегодня первый день, как приехали!

Но Машка, охваченная каким–то интересом и даже упрямством, не свойственным ей, потянула подругу за собой.

– Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

И Наташа сдалась.

– Ладно, – торжественно сказала она. – Не все же на море торчать, надо заняться изучением достопримечательностей родной страны. Может, в будущем такой возможности не представится. Сейчас все дорожает.

– Куда вы хотите поехать, девушки? – любезно спросила их продавщица, когда они подошли к одному из столиков.

– Мы сами еще не знаем, – ответила ей Машка. – А что вы можете предложить?

– Скажите, есть поездка на теплоходе? – загорелась Наташка, рассчитывая убить двух зайцев: тогда не придется  нести дополнительных расходов на катание по морю.

Женщина отрицательно покачала головой.

– Нет, только на автобусе, – и тут же принялась расхваливать: – На теплоходе вас укачает, сами в автобус проситься будете.

Девушки задумались.

– Давай в Севастополь, – шепнула Наташка, но подруга ей возразила:

– Севастополь мы можем на будущий год посетить. Он ведь на море. Давай лучше в Бахчисарай поедем, ханский дворец посмотрим. Помнишь, у Пушкина поэма «Бахчисарайский фонтан», и у Бориса Асафьева балет такой есть.

Наташка фыркнула:

– Подумаешь, дворец! Тут еще восхождение какое-то. Я лично приехала отдыхать, а не по горам лазить.

– Ну, побудешь внизу. А я быстренько сбегаю наверх, – уговаривала Машка. – Смотри, там еще монастырь, высеченный в скале, покажут.

Ее подруга так громко расхохоталась, что пришлось отойти от столика.

– Лично я в монастырь не собираюсь, разве что в мужской. И потом, у нас для монастыря нет соответствующей одежды. В брюках и декольте даже в церковь не пускают!

Машка огорчилась. Она вспомнила, как ее тормознула какая–то старушонка, когда девушка в сарафане хотела зайти в Елоховский собор.

– Бог с ним, с монастырем, – пробормотала Машка неуверенно. – Но в Севастополь мы все равно как-нибудь съездим, а в Бахчисарай без моря не имеет смысла.

Наташка согласно кивнула.

– Ладно, едем в твой сарай, к ханам. Может, там меня хоть кто-то в жены возьмет. Иди покупай, а я на пляже пока место займу.

Машка отсчитала деньги и купила билеты.

– Сбор у кафе «Лалэ» в 7 часов утра, напомнила ей женщина и написала на билете.

Девушка очень обрадовалась: Это совсем рядом с домом, не надо особенно рано вставать, и она побежала искать подружку.

Та расположилась недалеко от входа.

– Ну, на какое число ты взяла? – спросила она, поворачиваясь к солнцу спиной.

– На 13 августа, – ответила Машка. – Через четыре дня.

– Хоть бы погода в этот день была пасмурная, – проворчала ее подруга. – Если будет жара, я не переживу такой потери.

Машка быстро разделась, мельком заметив веселые глаза двух незнакомых парней, лежащих недалеко от них.

Она достала из пляжной сумки журнал «Россияне», взятый перед отъездом у заведующего мемориальным музеем–квартирой Владимира Владимировича Троппа, и стала читать «Воспоминания бродячего певца», написанные Григорием Гнесиным.

Наташа выхватила журнал у нее из рук.

– Пошли купаться, – сказала она заговорщицким тоном. – Видела поклонничков. – шепнула она Машке у самой воды.

Подруга рассмеялась и побежала, поднимая тучу брызг.

– Не так скоро, –  кричала отставшая Наташка.

***

Они познакомились, как только вышли на берег. Юноши тоже приехали по туристическим путевкам, только из Киева.

Наташка болтала, не умолкая, довольная тем, что  не будет скучно сегодня вечером. Она рассказала обо всем без утайки.

Особенно пламенные взгляды девушки останавливались на светловолосом Павле. Машка приветливо разговаривала с двумя новыми знакомыми, не выказывая никому из них предпочтения.

Ужинать молодые люди пошли в кафе «Уют». Туристы из группы Павла и Алексея тоже питались в тех же пяти кафе, как и подружки. Цены в «Уюте» были ниже, и талонов на еду ушло меньше, что очень обрадовало прожорливую Наташку.

Потом до полуночи она гуляли по вечерней Евпатории, сходили в парк покататься на качелях, побродили по берегу моря и весьма довольные вернулись домой.

Павел с Наташкой немного отстали. Маша шла с темноволосым Алексеем впереди. Он был такой высокий, что девушка даже на каблуках едва доставала ему до плеча.

– У меня есть родственники в Киеве, – сказала она.

– Где?

– На Крещатике, но я не люблю ваш Крещатик. Там народу так же много, как в Москве, и все толкаются.

Парень  рассмеялся.

– Зато в других районах у нас спокойно. Я живу в Дарнице.

– Если я когда–нибудь соберусь в Киев, то непременно заеду посмотреть на эту самую Дарницу, – любезно улыбнулась Машка.

– Я буду очень счастлив, – ответил ее спутник.

Когда девушки пришли домой, хозяйка сказала, что около шести вечера заходили два мальчика и спрашивали про них.

– Это ребята из нашей группы, – объяснила Машка и с укором посмотрела на подругу.

Та беспечно махнула рукой.

– Ничего страшного.

– Ну как тебе Алеша? – лукаво шепнула Наташа позже, когда легла в постель.

– Очень уж высокий, – ответила Машка, закрывая глаза.

– А я, кажется, могу влюбиться в Павла, – Наташка села на кровати. – Ты спишь, что ли?

– Представь себе, – ответила ей подруга. – Самое приятное для меня в нынешний вечер было прийти домой и лечь спать.

На секунду Наташка потеряла дар речи.

– Правильно тебя прозвали в институте Снегурочкой. Снег снегом и есть, – заявила она, когда к ней вернулся голос. – Можно подумать, что в ближайшие дни ты будешь бодрствовать все ночи напролет – так спешишь выспаться!

 Машка хихикнула, получив возможность съязвить в ответ:

– Ну, если ты собралась влюбиться в Павла, то именно такая перспектива  меня и ждет, так что самое разумное сейчас заранее выспаться.

– На все ночи не наспишься, -  рассердилась ее подружка. – Еще неизвестно, что ты сама запоешь в ближайшие дни.

– Не волнуйся, ариозо Снегурочки петь не стану. Я всегда возмущалась концом этой сказки. С детства считала ее чокнутой.

– Сказку или Снегурочку?

– И то, и другое. Спи! – и Машка отвернулась к стенке.

***

Узнав на следующий день, что девушки собираются ехать на экскурсию в Бахчисарай, киевляне тоже помчались за билетами и попросили дать соседние места. Это немного огорчило Наташку.

– Но ведь ты сказала, что тебе нравится Павел, – удивилась ее подруга.

– Нравиться-то нравится, а вдруг я в автобусе встречу кого-нибудь получше, но познакомится уже не смогу, – проворчала Наташка в ответ.

Машка только пожала плечами.

13 августа девушки, запыхавшиеся и возбужденные, прибежали к «Лалэ» ровно в 7.05. Они очень боялись, что опоздали, и автобус уже уехал, но, увидев издалека толпу народа около кафе, они замедлили шаг.

– Слава богу, что и здесь живут непунктуальные люди, – сказала Наташка. – Я даже не успела подкрасить губы.

  Она на ходу вытащила помаду и зеркальце.

  Машка увидела, что Павел и Алексей замахали им руками, и тоже махнула в ответ.

  Тут подошел автобус. Девушки снова побежали.  Впереди всех мчался Алексей. Он собирался занять места быстрее на случай двойных билетов, но выяснилось, что это маршрут на Севастополь.

 Туристы разделились на две группы, и одна из них стала заходить в автобус.

Наконец,  подъехал удобный «Икарус» с табличкой «Бахчисарай».

Парни  галантно пропустили дам вперед, но когда они вдвоем сели на третье и четвертое места,  Алексей запротестовал:

– Давайте поменяемся местами, я сяду с Машей, а Павел – с Наташей.

– Какое рифмованное предложение, – хихикнула Наташка, лицо у нее было очень довольное.

Павлик с сожалением взглянул на Машку и пропустил свою девушку к окну. Автобус медленно тронулся в путь.

– Как хорошо, что вчера пошел к вечеру  дождь, и сегодня пасмурно, – сказала Наташа.

– Я же тебе говорила, что когда мы поедем, жарко не будет, -  обернулась к ней подруга.

– Интересно, в Бахчисарае будет время перекусить? – спросил Алексей.

Вошедшая в салон для пассажиров экскурсовод,  вероятно, услышав его слова, громко объявила в микрофон:

– Меня зовут Людмила Александровна. Я веду экскурсию в Бахчисарае. Для тех, кто не успел запастись продуктами, сообщаю, что перед посещением ханского дворца будет время зайти в кафе. А теперь минуточку внимания. Пожалуйста, посмотрите на свои билеты. У вас должна стоять цифра 412. Тех, чья группа не совпадает с этим номером, я прошу выйти и подождать. Сейчас придет другой автобус. Если в пути обнаружится ошибка, мы вынуждены будем высадить вас и посадить своих туристов.

Со всех сторон тотчас послышалось шуршание бумаги.

– А у нас какой номер? – забеспокоилась Наташка.

– 412, – уверенно ответила Маша. – Я запомнила эту цифру с первого взгляда.

Павел с Алексеем рассмеялись.

– Ты так сказала, как про любовь с первого взгляда.

Тем временем несколько человек вышли из автобуса.

– Я им сочувствую, не люблю ждать, – заявил Павел.

Наташа улыбнулась:

– Нетерпеливый парень мне попался. Это может быть опасным.

Экскурсовод встала рядом с шофером.

– Около минарета должно быть еще 6 человек, – сказала она.

Чувствовалось, что Людмила Александровна волнуется, как бы не перепутать туристов из своей группы.

Возле минарета автобус остановился, и вошел пожилой мужчина.

– У нас не хватает девочки, больна, нас пятеро, – объяснил он с польским акцентом.

– Какая интернациональная экскурсия у нас получается, – шепнул Павлик, когда поляки прошли в конец автобуса. – Даже пшеки среди нас есть. Интересно, неужели они тоже отдыхают здесь по путевкам?

– Почему бы и нет, – ответила Машка. Она обиделась за пшеков. – У меня есть родственники в Западной Белоруссии, они тоже поляки.

Павел прикусил язык. Между тем экскурсовод Людмила Александровна громко сказала в микрофон:

- Обратите внимание на минарет, который мы с вами только что проехали. Каких только народов не встретишь в Крыму. В своей поэме «Крым» наш земляк...

– Значит, в тебе тоже течет польская кровь? – спросил Машу Алексей.

– Да, – кивнула она, стараясь ничего не упустить из рассказа экскурсовода.

А Людмила Александровна уже читала отрывок из поэмы.

«Какие мудрые строки», – подумала Машка, она любила стихи, любила историю и была не очень довольна, что ей мешают слушать.

Прежде чем они доехали до Бахчисарая, выяснилось, что на территории Крыма велись археологические раскопки. В 1925–1928 годах в Старом Крыму обследовали татарские археологические древности, и в результате этих работ было выявлено существование в Крыму в эпоху Золотой Орды высокоразвитой культуры, находившейся под влиянием сельджуков и имевшей свои главные центры в Старом Крыму и Бахчисарае.

– Крым населяли перекопские татары, – сказала экскурсовод.

***

Бахчисарай произвел на Машку неизгладимое впечатление. Она так часто ездила на Кавказ, что испытывала благоговение перед морем и горами. Едва увидев отвесные скалы, узкие улочки, поднимавшиеся вверх, Машка почувствовала легкое волнение: подобное уже было в ее жизни, она уже видела это. Вместе с тем ее фантазия рисовала ей картины древнего Бахчисарая. Тщетно она пыталась вслушаться в слова экскурсовода, мысли ее были далеко во времени.

 Только когда они подъехали к ханскому дворцу, девушка снова вернулась в реальный мир.

– Ты очень впечатлительная, Маша, – сказал ей Алексей, увидев Машкину улыбку в никуда.

– Настоящий сарай, и это называется хваленый ханский дворец? – шепнула презрительно Наташка.

Ее подруга мельком увидела в окно какие–то двухэтажные здания. Она была немного разочарованна, и в то же время что–то магически таинственное почудилось ей там.

– Сейчас мы с вами посетим монастырь и совершим восхождение в древний город-крепость Чуфут-Кале, а потом, на обратном пути, заедем в ханский дворец, – сказала в микрофон Людмила Александровна.

Пока автобус ехал по улицам Бахчисарая, экскурсовод продолжала рассказывать и сетовать на беспечное отношение к историческим ценностям.

– Обратите внимание: в этом месте были так называемые золотые ворота, но их уничтожили, потому что...

Между тем Машка, одетая в пятнистый костюм, состоявший из короткой юбки и укороченной кофточки, больше похожей на удлиненный купальник, стала не на шутку волноваться: вдруг ее не пустят в монастырь. «Может, у них тут очень строго с этим?»

– Прошу внимания, – услышали они голос экскурсовода. – Когда мы будем подниматься к монастырю, вы увидите продавцов трав. Я советую вам приобрести здесь пакетики с травами, потому что многие травы можно купить только у нас.

– Лично я не корова, чтобы интересоваться травами, – шепнул Павел. – Обычная жвачка мне больше по вкусу.

Наташка сзади хихикнула.

Автобус остановился, и туристы, оживленные и обрадованные возможностью вдохнуть свежий воздух, окружили продавцов.

 Машка и Наташка приобрели по 4 пакетика трав для родственников и вместе с Павлом и Алексеем побежали догонять свою группу.

Монастырь оказался разрушенным, брошенным и доступным для всех. Людмила Александровна подождала, когда подойдут все туристы, и сказала:

– Успенский пещерный монастырь, или Панагия, что по-гречески обозначает «богоматерь», возник в средние века.

– Сколько труда нужно, чтобы высечь в скале такой монастырь, – воскликнула Наташка, стоя возле лестницы, ведущей наверх.

 Расторопный фотограф, спускаясь вниз, предложил свои услуги. Несколько туристов остановились возле креста, чтобы сфотографироваться.

Побродив по всем помещениям, поставив для приличия свечки, выяснив у экскурсовода, что в гробу ничего ценного нет, и его не стоит пытаться ограбить, молодые люди отправились дальше.

– Святой воды наберем на обратном пути, – предложила Машка. – А то на гору тащить тяжело будет.

Остальные согласно закивали.

Поднимаясь по крутому склону, экскурсовод несколько раз останавливалась, чтобы передохнуть, и продолжала свой рассказ:

– В Крыму было известно несколько феодальных родов: Ширины, Барыны, Яшлавские (Сулешевы) и другие. Эти роды имели свои княжества – бейлики. Стремление беев к независимости от Золотой Орды привело к воцарению Хаджи-Девлет-Гирея, ставленника двух могущественных родов Ширинов и Барынов. Внук золотоордынского хана Тохтамыша, первый крымский хан, опасаясь вторжения Золотой Орды, перенес столицу из Солхата в юго-западную часть Крыма, где основал город-крепость Кырк-Ер, позже названный Чуфут–Кале. Здесь он построил мечеть и ряд каменных зданий, укрепив стены башни. Позже рядом вырос Бахчисарай, а Солхат стали называть Эски–Крым (Старый Крым). Бейлик Яшлавских занимал пространство между Кырк-Ер и рекой Альмой. Чуфут-Кале в переводе означает «иудейский город», но горожане это название не признавали и называли его Джуфут-Кале. До сих пор неясно, когда обитателями города стали караимы и каково происхождение этого народа. Вассалы хана – беи и мурзы – ограничивали его власть. Главы наиболее могущественных родов – карачи – составляли Диван (совет) хана, думу, ведавшую судом, финансами и внешней политикой. Без санкции Дивана хан не мог предпринять важного шага.

Павел помогал карабкаться Наташке, а Алексей крепко сжимал Машкину руку. Камни сыпались у них из–под ног, но Машка пребывала в восторженном состоянии.

– Не удивительно, что жители покинули этот город, – проворчал Алеша. – Если бы мне два раза в день пришлось спускаться отсюда и подниматься, я бы повесился.

Молодые люди остановились передохнуть.

– Когда горцев спросили: зачем вы строите свои дома так высоко, что к вам по таким дорогам трудно добраться, они ответили: «Хорошие друзья придут к нам и по плохим дорогам, а плохие друзья нам не нужны», – сказала Машка.

Павел и Алексей уважительно посмотрели на девушку.

– Ладно, пошли, – торопливо произнесла Наташка, ей не очень понравилось, что подруге уделяется столько внимания.

***

Когда туристы собрались наверху, еще один бойкий фотограф подскочил к ним с предложениями.

– Я, конечно, не великий мастер, но если вы дадите нам свои московские адреса, мы пришлем вам бандероль с фотографиями, – вдруг сказал Павел, доставая из своей сумки фотоаппарат.

– И ты молчал! – возмутилась Наташа, тряхнув кудряшками.

– Я хотел убедиться в вашем расположении ко мне, – засмеялся юноша, с легкой иронией глядя на подруг.

Сделав несколько снимков и облазив все развалины, четверка с трудом догнала свою группу.

– Широко известен овеянный легендой мавзолей Ненекеджан-ханым, датированный 1437 годом. Надпись на нем гласит: «Это гробница знаменитой государыни Ненекеджан-ханым, дочери Тохтамыша-хана, скончавшейся месяца рамазана 1841 года (1437)». Девушка носила воду целую ночь, город был спасен, но ханская дочь умерла... – услышали они, подходя к своей группе туристов.

Машка прислушалась, она досадовала на то, что кенасса была закрыта на реставрацию, и ей не удалось там побывать, досадовала, что из-за фотографий не поняла толком: зачем эта девушка носила воду, и почему ее похоронили в мавзолее.

«Впрочем, может, похоронили ее в другом месте, а это только пустой мавзолей? Жаль, что мальчишки поехали с нами», – подумала она.

– Перед мавзолеем вы видите дерево, на котором завязано много тряпочек, – услышали туристы. – Этот обычай очень древний. Считается, что, завязывая тряпочку, нужно загадать желание, и оно обязательно сбудется. А теперь идемте...

Естественно, что часть туристов никуда не пошла, а тут же кинулась к дереву и завязала – кто платок, кто ленточку.

Глаза Наташки округлились, она панически шарила у себя по карманам. Машка насмешливо смотрела на нее.

– Вы, ребята, идите, мы сейчас... – сказала Наташа, нащупав, наконец, носовой платок.

Парни, смеясь, пошли за экскурсоводом.

– Ты будешь загадывать? – спросила подругу Наташка.

– Мне нечего завязать, – сказала ей Маша. – И потом я в это не верю.

– Я тоже не верю, но на всякий случай завяжу, а у тебя в косе – резинка, или ты ее бережешь?

– Завяжу на дерево последнюю резинку и буду ходить растрепанной?

– У тебя заколка–автомат и два зажима Kiss есть, – возразила Наташка, ей неудобно было завязывать одной, а платок не рвался.

– Ладно, загадаю, чтобы доказать тебе, что все это ерунда, – согласилась Машка.

Обе девушки подошли к дереву.

 У Наташи было сосредоточенное лицо, когда она затягивала свой платок на два узла. Машка перевязала свою резиночку только один раз и, с язвительной улыбочкой глядя на подругу, сказала:

– Хочу увидеть любимицу хана, которой посвящен фонтан слез. Как там ее звали? Диляре-Бикеч, что ли?

– Дурочка! – фыркнула Наташка и быстро пошла к своей группе туристов.

 Подруга еле догнала ее.

– Вы что, дерево не поделили? – поинтересовался Алеша.

***

В автобусе Наташка продолжала демонстративно дуться и разговаривала только с парнями.

Когда они подъехали к ханскому дворцу, и экскурсовод отпустила группу на полчаса перекусить, наша четверка зашла в ближайшее кафе. Алексей купил восемь трубочек с кремом, по два на каждого, и 4 чашки кофе.

Едва Машка увидела на своей тарелке целых два пирожных, она непроизвольно поджала губы. Ей не хотелось обижать Алешу, но два пирожных – трубочки с кремом, кроме того, были довольно длинными –  она съела бы только к завтрашнему дню.

 Однако пришлось давиться сладостями. Недоеденное второе пирожное, чтобы не возникло вопросов о вкусовых качествах изделия, она была вынуждена взять с собой, надеясь найти урну и выбросить его.

 Когда перед входом во двор ей это удалось сделать незаметно, она облегченно вздохнула.

Увидев во дворе дворца фонтан, Павел сказал:

– Это, наверное, фонтан слез.

– Ничего особенного, – заявила Наташка.

«Не понимаю Пушкина», – подумала Машка.

Экскурсовод собрала вокруг себя всю группу туристов.

– В XV веке в предместье Бахчисарая Салачике, близ крепости Яшлавских  Кырк-Ер, которую мы посетили с вами, был построен ханский дворец Аш-лама-Сарай, мечеть, бани, мавзолей. До нас дошли только медресе и дюбре (мавзолей). Нынешний дворец перенесен сюда из Салачика ханом Менгли-Гиреем. Дворец окружен был садом, отсюда и название Бахчисарая – Дворец в садах. Территория дворца отделена от города мелкой речушкой Чу-рюк-Су, что в переводе означает «гнилая вода».

Большинство туристов слушали этот рассказ невнимательно и с любопытством поглядывали в сторону мечети с двумя тонкими минаретами, где толпились люди и стояли жених с невестой.

Людмила Александровна повела группу вглубь двора.

 Наташка с Машкой непроизвольно отстали от своих. Они придирчиво рассматривали невесту.

– Железные ворота, сооруженные в 1503 году итальянским зодчим Алевизом Новым, направлявшимся в Москву к царю, вели в фонтанный дворик, в двух углах которого находятся два мраморных фонтана, – услышали девушки, подходя к своему экскурсоводу.

«Алевиз Новый построил знаменитый Архангельский собор в Кремле», – мимолетно пронеслось у Машки в голове.

– В глубине внутреннего двора находился гарем с многочисленными постройками, а также Персидский дворец с деревянной Соколиной башней Тоган-Кулеси. На Соколиной башне евнухи наблюдали за гармом. И пленницы поднимались, чтобы полюбоваться выездами послов, военными парадами и дворцовыми играми, – продолжала объяснять Людмила Александровна, направляясь внутрь дворца.

***

Едва Машка переступила порог древнего здания, как вдруг ощутила тревогу и вместе с тем какую-то непонятную власть, но над чем?

 Она попыталась сосредоточиться на рассказах экскурсовода, но не могла. Воображение рисовало ей картины одну чудней другой. Она словно видела хана, то сидящего в зале суда, то прислушивающегося к собранию за решеткой на балконе, или танцующую перед фонтаном девочку в закрытой террасе дворца.

 Девушка представляла себе, как жены хана гуляли по саду среди роз. Ей казалось, что она попала в какой-то сказочный мир, мир, который она уже когда-то видела.

– Здесь было снято много фильмов, – донесся до нее голос экскурсовода.

«Так вот почему мне кажется это знакомым, – догадалась Машка. – Я ведь видела кинокартины про гаремы и всякое такое».

 Жизнь Востока всегда интересовала Машу, но за обилием музыкальной информации ей некогда было уделить внимание еще чему-нибудь.

– На втором этаже расположена Золотая гостиная Крым-Гирей-хана, – продолжала свой рассказ Людмила Александровна. – Росписи на стенах выполнены персидским зодчим Омером. Гостиная расположена над летней беседкой, так называемой Альгамброй – по названию старинной мавританской крепости в Италии, славившейся своими беседками и фонтанами. Беседка была открытой и имела выход в садик. Весной в садике цвело много гиацинтов...

Услышав эти слова, Машка невольно вздрогнула: ей очень нравились эти редко встречающиеся в продаже цветы.

Туристы не спеша прошли за экскурсоводом в следующее помещение.

– Это малая мечеть, – пояснила Людмила Александровна. – Посмотрите на экспонаты внимательно, здесь вы видите четки...

– Ага, дайте же взглянуть, что такое четки, – оживилась Машка, пробираясь сквозь толпу. – Хорошо Алешке, он высокий.

В это время одна группа туристов вышла из мечети, а другая туда зашла.

– Господи, какая теснота, – простонала Наташка в полумраке. – А что тут особенно смотреть?

Наконец туристы подошли к бюсту Пушкина.

– Вы видите перед собой знаменитый фонтан слез, первоначальное название которого Сельсибиль – это один из райских источников, из которого по верованиям мусульман пьют воду души праведников, павших за веру. Фонтан воспет великим русским поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным. Именно ему Бахчисарай обязан таким количеством туристов. Благодарные жители установили бюст Пушкина рядом с фонтаном, – Людмила Александровна показала рукой на фонтан. – По легенде 63-летний хан Крым-Гирей был известен в истории своей жестокостью – современники говорили, что его сердце даже не камень, потому что камень отзывается на стук, а сердце повелителя сравнивали с клубком шерсти, в котором никогда ничего не отзовется. И вот этот жестокий человек влюбился в грузинскую или польскую княжну. Многие считают, что это была Мария Потоцкая или, как ее называли, Диляре-Бикеч. Прекрасная княжна, не привыкшая к жаркому климату, скончалась в 1764 году. В честь нее сложили песню «Эльмас», что в переводе означает «алмаз». Ее похоронили в мавзолее на кладбище в южной части Хан-Сарая.

Дюрбе  Диляре-Бикеч – восьмигранный мавзолей с куполом – первоначально покрыли листами свинца. Купол венчал алем – золоченый кованый полумесяц. Внутри мавзолея есть надпись: «Могила за упокой усопшей Диляре-Бикеч». Но сердце правителя по–прежнему было полно тоски. Он призвал к себе персидского мастера Омера и сказал: «Сердце у меня болит», – и повелел соорудить около дюрбе фонтан, который питали несколько горных родников. Омер ответил хану: «Ну, если у тебя, великий хан, заболело сердце, то у меня и камень заплачет», – экскурсовод вздохнула. – Сам Омер был невольником и хорошо знал, что такое тоска в сердце. Он создал этот фонтан. Вы видите: из глаза капает слеза в чашу-сердце, а из чаши-сердца стекает вниз и уходит в землю. «Все на свете проходит, хан, и счастье, и горе, и власть, и неволя, пройдет и твоя боль, хан». К приезду Екатерины II фонтан был перенесен во дворец. Вы видите на нем две надписи. Нижняя надпись является выдержкой из Корана: «Там в райском саду праведные будут пить воду из источника, называемого Сельсибиль». Верхняя гласит: «Слава Всевышнему, лицо Бахчисарая опять улыбнулось, милость великого Крым-Гирея славно устроила...»

 Людмила Александровна дочитала все до конца и повернула голову в сторону бюста поэта.

 – Так получилось, что когда сюда вошел Александр Сергеевич, было очень тихо. Он услышал, как капает слеза. Великий поэт был поражен глубиной человеческого горя.  Повинуясь порыву  своей поэтической души, способной видеть сквозь время, он вышел в сад, сорвал две розы – белую и алую – и положил в чашу-сердце. С тех пор появился этот обычай. И если даже нигде уже цветов нет, в чаше-сердце будут лежать две розы...

Машка заворожено смотрела на фонтан слез. Рассказ экскурсовода настолько поразил ее впечатлительную натуру, что у нее самой на глазах появились слезы. Величайшая скорбь, высеченная в камне, словно коснулась ее сердца. Ей почудилось, что откуда-то изнутри доносится полный тоски зов:

Помню тебя, Любимая!

Тоскую по тебе, Любимая!

Хвала Аллаху за чудо встречи нашей,

Сотворенное Им...

– Эй ты, полячка, этот фонтан случайно не твоей прадесятикратной бабке адресован? – ехидно прошипела Наташка, толкая подругу в бок. – Что ты застыла не хуже пушкинского бюста? Все на воздух уже пошли давно.

Перед Машкиными глазами маячила кудрявая Наташкина головка.

Алексей с Павлом стояли чуть поодаль.

– Я задумалась, – пробормотала девушка, и они побежали догонять свою группу.

Перейдя двор, наша четверка вошла в большую мечеть, которая была на реставрации. Экскурсовод сказала несколько слов о мечети и поспешила показать  туристам кладбище. Наташа с Павлом пошли за ними, а Машка с Алексеем задержались у экспонатов древних кольчуг и оружия.

Когда они прибежали на кладбище, Людмила Александровна как раз показывала могилу Крым-Гирей-хана.

– Воспетое миролюбие хана на панегирике, датируемом 1764 годом,  в золотом кабинете, написанное, вероятно, придворным поэтом Эдибом, не вяжется с надписью на памятнике 1769 года, принадлежащей этому же поэту: «Война была ремеслом знаменитого Крым-Гирей-хана».

Машке вдруг очень захотелось остаться здесь одной. Магическое слово «Гирей» тревожило ее.

«Как давно он жил, и как жаль, что его больше нет», – неожиданно подумала она, и необъяснимая печаль сдавила ее сердце.

Девушка хотела увидеть и мавзолей Диляре-Бикеч, но экскурсовод повела их к автобусу.

– Наташа, – спросила Маша подругу. – А где там было дюрбе Диляре?

– Зачем тебе это? Ты что, в исторический решила сбежать? – рассмеялась Наташка. – Или, может, хочешь возложить цветочки на могилу к предкам?

«Я впечатлительная дурочка», – подумала про себя Машка, обиженно шагая с Алешей к автобусу.

 Стал накрапывать дождик.

– Какое счастье, что он не застал нас на Чуфут-Кале, – сказала Людмила Александровна. – Вчера мы с группой немцев буквально вымокли до нитки.

Когда все заняли свои места, Машка надела очки, чтобы удобнее было закрыть глаза, и прислонилась к прохладному стеклу. От обилия информации у нее начала болеть голова. Ей не хотелось разговаривать. Она устроилась поудобнее в откинутом сидении и крепко заснула.

 Дождь усилился. Автобус скользил по мокрому шоссе. В салоне было тепло, за окном грохотал гром, и сверкали необычайно яркие вспышки молнии.

Никто не понял, как это произошло, но водитель  встречного многотонного грузовика не справился с управлением и врезался в автобус.

 Машка, крепко уснувшая в кресле, сильно стукнулась головой о стекло и на мгновение, кажется, открыла глаза. Резкая вспышка ослепила ее, внезапно повисшая за окном оранжевая шаровая молния ударилась о стекло...

Часть 2. МИР ПРИЗРАКОВ

Девушка встряхнула головой и села. Заторможено оглядевшись,  она увидела, что находится в какой-то комнате, посреди которой был расположен то ли очаг, то ли жаровня, и на полу валялись куски кожи разного размера и формы. По углам испуганно жались женщины в странной одежде, закрывавшие лица чем-то вроде паранджи. У самой старой из них в руках было что-то очень знакомое, и она непрерывно бормотала какие–то непонятные слова. «Это же четки», – вдруг вспомнила Машка.

 Тут она заметила, что рядом с ней стоял  немолодой мужчина, в руке он держал палку, и этой палкой  погрозил девушке, когда она попыталась встать на ноги. Машка не поняла, что он сказал, но и без перевода было ясно: если шевельнешься – ударю.

Женщины закричали на незнакомом языке, но москвичку это не смутило. По-прежнему размышляя о том, какой чудной сон ей снится, Машка с интересом рассматривала окружающую обстановку.

 Наконец, мужчина всё-таки резко поднял её за руку и толкнул: иди, мол. Совершенно спокойно Машка пошла. Они медленно спустились вниз по лестнице. На первом этаже этого странного помещения девушка увидела несколько овец. В отгороженном стойле чуть дальше топтался осел.

Человек с палкой вывел незваную гостью во дворик, и она из любопытства оглянулась: дом состоял из двух этажей. Нижняя часть была каменной. А верхняя – деревянной, и она выступом нависала над первой.

«Ну и дом, – девушка презрительно сморщила нос. – Впрочем, дворик довольно чистый».

В высоком заборе была маленькая калитка, к ней мужчина с палкой стал подталкивать Машку. Та не сопротивлялась.  Они вышли на улицу.

 Люди, шедшие им навстречу, останавливались и показывали на девушку пальцами, старики плевались, и вообще, вокруг почему–то были одни мужчины.

«Мужчины снятся – значит, маяться, – машинально отметила про себя Машка. – Чёрт возьми, но как же болит голова, словно меня стукнули чем–то тяжёлым».

Она по-прежнему непроизвольно осматривалась.

Из-за высоких заборов домов не было видно, улочки оказались узкими,  и всё это напоминало чем-то древний город, который девушка могла видеть в каком–либо путеводителе на картинке.

Шедший сзади Машки мужчина снова ткнул ее палкой в спину и указал на мелкую речушку, вдоль которой тянулся квартал.

– Чурюк-Су, – сказал он, когда они по мостику переходили на другую сторону.

«Гнилая вода», – моментально пронеслось у девушки в голове.

***

 Спустя некоторое время они подошли к воротам, около которых стояли люди с оружием в руках. В оружии Машка разбиралась меньше всего, но ей подумалось, что мечи и сабли чем–то похожи на те, которые они с Алексеем рассматривали в большой мечети.

Человек с палкой заговорил с этими людьми, указывая на девушку. Охранники бесцеремонно осмотрели ее, и один из них ушел куда–то за ворота.

– «Что-то мне это здание напоминает, – наморщила лоб Машка. – Может,  тоже какой-нибудь ханский дворец, вроде Бахчисарайского?»

Ушедший охранник вернулся с каким–то человеком. Этот человек также осмотрел незнакомку со всех сторон, что-то сказал человеку с палкой и толкнул Машку за ворота.

 Проходя через двор, вымощенный каменными плитами, она увидела небольшой фонтанчик и мечеть, над которой возвышались два тонких минарета.

«Это, наверное, какой–то восточный город, – подумала девушка, и сердце её похолодело от страшной догадки. – А сплю ли я?»

Она незаметно пребольно ущипнула себя, и её буквально затрясло от ужаса: люди вокруг, это здание, мечеть не изменились.

ЭТО ВСЁ БЫЛО НАСТОЯЩЕЕ!

Ей захотелось закричать…

Между тем охранник привел девушку  в большой зал. Все стены зала были облицованы разноцветными изразцами. Свет проникал в окна, расположенные в два ряда.  В верхнем ряду стекла были разноцветные,  похоже, зеркальные, в виде больших четырехугольников. Нижние окна по размеру казались крупнее верхних, имели внутренние ставни – легкие, решетчатые, выточенные из дерева.

В середине зала располагался белый мраморный фонтан.

 Вдоль стен стояли диваны, на которых сидели одни мужчины.

 В центре, на троне, обшитом оранжевым сукном, восседал величественный немолодой человек. С двух сторон от него на табуретах, обтянутых такой же тканью, сидели два старца, они смотрели на Машку враждебно.

 Шепот возмущения пронесся по залу при виде юной особы.

«Господи, – взмолилась про себя москвичка. – Пусть эти дикари меня не тронут».

Она с трудом стояла на ногах, чувствуя, как все тело пронизывает нервная дрожь.

Человек, который ее привел, что-то спросил и, видимо, не дождавшись ответа, дернул девушку за руку. Машка чуть не упала. И тут же мужчина, сидевший в центре, жестом приказал не трогать ее и наклонился к старцу. Юная москвичка увидела, что на внутренней спинке трона вышит полумесяц.

«Это хан, – пронеслось у нее в голове. – Не дай бог Крым-Гирей! Господи, пусть это будет добрый хан!»

Ноги ее продолжали дрожать так, что Машка упала на колени, затравленно озираясь, как пойманный зверек.

 Между тем  глаза правителя не выражали гнева, он что-то сказал, и в зал явились какие-то люди. Они подошли к девушке и попытались с ней заговорить, но она их не понимала. От страха она даже плохо слышала.

 Вдруг что-то знакомое прозвучало в речи молоденького светловолосого парнишки, который помогал себе жестами.

«Наверное, это какой-нибудь старославянский язык, а эти люди, видимо, переводчики, – она перестала дрожать. – Можно будет сочинить байку о том, как я здесь очутилась, объяснить хоть что-нибудь, Пока они дознаются или до Москвы доскачут, и потом обратно, я уже в свое время успею вернуться, а правду мне говорить нельзя. Народ темный, решат, что колдунья, и сожгут на костре, – с тревогой думала девушка, всматриваясь в лица сидящих.  – Кто его знает, какой это век, может, средневековье».

Тем временем молодой переводчик несколько раз повторил вопрос, который Машка поняла как «Кто ты? Откуда?»

Девушка постучала себя рукой в грудь и четко произнесла:

– Дарья Оболенская, графиня.

 Шепот прокатился по залу.

«Оболенских на Руси много, выясняйте, сколько терпения хватит», – размышляла про себя москвичка.

 Она почувствовала себя увереннее, но встать на ноги не рискнула. «Вдруг это разозлит хана, не стоит сейчас выяснять его вкусы. Интересно, как его-то хоть зовут?»

Переводчик снова обратился к ней:

– Почто?

Используя фразы, которые должны были бы быть понятны на Руси издавна, девушка попыталась объяснить, что много слышала о красоте ханского дворца и хотела посмотреть: действительно ли он так хорош, как о нём говорят.

Такие речи должны были понравиться правителю. Машка до того осмелела, что стала даже рассматривать его.

«А он ничего, этот старикашка, – думала она, стараясь осторожно, не в упор поглядывать на мужчину, сидевшего в центре зала. – Не будь он потенциальным покойником, вполне сошел бы за профессора института, только переодеть бы его надо».

Девушка невольно чуть улыбнулась, представляя, как выглядел бы хан в современной одежде, но вовремя спохватилась: ещё решат, что она над ним смеется.

Из сказанных далее слов она поняла только обрывочно:

«Великий Крым-Гирей-хан принимает тебя, как гостью, и спрашивает, что ты хотела бы увидеть в его дворце?»

Шум, поднявшийся в зале, свидетельствовал о том, что такое решение необычно здесь, и присутствующие недовольны. Сердце ёкнуло у девушки.

«Душегубы проклятые! Как бы эти потенциальные покойники и меня не сделали потенциальной покойницей».

 Она огляделась по сторонам.

 «Они не верят моему рассказу»,– решила Машка и вспомнила, что без санкции карачей, глав наиболее могущественных родов, составляющих совет Диван, правитель не мог предпринимать важные шаги.

Словно в подтверждение её мыслей какой-то человек, сидевший неподалеку от Гирея на табурете, привстал и что-то шепнул ему на ухо, но хан покачал головой и резким жестом приказал молчать.

Девушка взглянула ему в глаза и немного успокоилась.

«Он мне, скорее всего, не верит, но что-то задумал. Пусть потянет время. Может, и я успею обратно вернуться».

 Она снова взглянула ему в глаза и на этот раз задержала свой взгляд дольше.

«На вид ничего дедок, есть в нём что-то притягательное, надо ему льстить. Что бы сказать такое приятное?»

И, вспомнив обращение из «1000 и 1 ночи», москвичка произнесла:

– Великий и мудрый повелитель, дошло до меня, что во дворце есть дивный фонтан слёз Сельсибиль. Ради него я совершила такой длинный путь.

Когда переводчик перевел её слова, шум в зале и тень недоумения на лице правителя заставили девушку снова встревожиться.

«А что если ему нельзя напоминать об этом?» – испугалась она.

Тем временем переводчик объяснил ей, что во дворце хана много диковинных фонтанов, и он не знает, о котором идёт речь.

«Если он не знает о фонтане, значит, фонтана еще нет, – решила Машка. – А если его нет, то выходит, Диляра-Бикеч жива, и я, возможно, даже её увижу».

Она тотчас вспомнила свое глупое поведение возле дерева.

«И зачем я загадала это дикое желание, – подумала юная москвичка. – Сидела бы сейчас на пляже и спокойно загорала. Если б знать, что дерево и впрямь такое волшебное, то я придумала бы что-нибудь посерьезней, а не подшучивала бы над Наташкой. Интересно, что загадала она?»

А вслух девушка спросила иное.

– Сколько лет великому и мудрому повелителю?

Опять шепот пробежал по залу.

«Видно, об этом не принято здесь спрашивать», – снова испугалась Машка.

Но губы хана дрогнули в улыбке, и светловолосый юноша перевел:

– Шестьдесят три.

«Ага, я права, – торжествовала путешественница во времени. – В шестьдесят три года Крым–Гирей влюбился в Диляре-Бикеч. Ради такого случая стоило совершить прыжок в прошлое».

– А есть ли у хана любимая жена Диляре-Бикеч? – спросила любопытная москвичка.

И, прежде чем ей перевели ответ, увидела, как брови правителя поползли вверх. Переводчик отрицательно покачал головой.

«Или врёт, потому что гарем у них тайна из тайн, или её вправду ещё не привезли», – подумала девушка.

Она настолько увлеклась своими исследованиями, что не заметила, как собравшиеся в зале всё настороженнее и недружелюбнее поглядывают на неё.

Хан снова что-то сказал сидевшему недалеко от него, тот вышел и вернулся в сопровождении женщины, закрытой паранджой.

– Она знает твой язык и обучит тебя понимать по-нашему, – пояснил Машке  молодой переводчик.

Девушка поднялась на ноги и в пояс, по русскому обычаю, поклонилась Крым-Гирею.

«Бог даст, мы больше не встретимся», – мелькнуло у нее в голове.

***

 Облегчение, которое Машка испытала, выйдя из диванной, снова стало перерастать в тревогу, когда она шла за женщиной, до пят завернутой в выцветшую уже ткань.

«Куда она меня ведёт? – думала слегка оробевшая москвичка, почти бесшумно ступая в мягких матерчатых салатовых босоножках за проводницей. – Может, слова хана – обман? Ведь все его приближенные очень недружелюбно смотрели на меня. Вдруг он велел тайно меня убить? В истории ведь известны случаи, когда правители нарушали данное слово. Один Папа Римский отравил неугодного ему строптивого французского короля прямо на службе  у алтаря, с благословением протянув тому облатку, в которой был смертельный яд. И это цивилизованный запад, а здесь и вовсе дикий юг…»

Машка невольно замедлила шаг.

«А, может, эта женщина и не женщина вовсе, а переодетый мужчина?»

На ум моментально пришел кадр из фильма «Белое солнце пустыни». «Гюльчатай, открой личико!».

Девушка насторожено стала бросать взгляды по сторонам: что можно предпринять, если у этой Гюльчатай окажутся борода и усы? Но, приглядевшись повнимательнее, путешественница во времени успокоилась.

«У здешних питекантропов походка потяжелее будет».

Но на смену минутному успокоению снова пришло опасение:

"Как ни крути, а она ведёт меня в гарем. С одной стороны, экскурсовод говорила, что гарем у этих народов – тайна из тайн, и когда восстанавливали дворец, обращались за советом ко всем женщинам, помнившим старое время, потому что никто толком не знал, как выглядит этот самый гарем. Безусловно, посетить его было бы любопытно, но с другой стороны, там будет много женщин. Как с ними общаться первое время, не зная языка? Кроме того, вдруг там есть любимицы хана, пока не объявилась Диляре-Бикеч? Что если я им не понравлюсь? Они могут оказаться очень нервными, ведь доподлинно неизвестно, от чего умерла княжна? Что если её и вправду зарезала какая-нибудь Зарема? "Кинжалом я владею, я близ Кавказа рождена..." – немедленно вспомнились строчки из поэмы Пушкина».

Южане, действительно, раньше были народом очень горячим и на руку тяжелым. Москвичка и не подозревала, что только за этот день правитель отдал приказ о казни двадцати человек, среди которых были непокорные невольники, а также люди, вызвавшие гнев Гирея случайно.

И лишь поздно ночью, когда Бахчисарай стих, подданные вздохнули свободнее, а в покои Крым-Гирея, как обычно, привели наложницу. Она была невысокого роста, держала в руках бубен и, оставшись наедине с ханом, принялась было танцевать, но повелитель покачал головой и поманил ее к себе.

Танцовщица резво подбежала, опустилась на колени у его ног и стала снимать с правителя обувь.

Он протянул левую руку, и его пальцы запутались в ее роскошных длинных золотисто каштановых волосах, стелившихся даже по полу.

Но взгляд хана был рассеянным.

Наложница подняла голову и улыбнулась.

Правой рукой Гирей погладил её по щеке, и вдруг глаза его оживились, словно, загорелая кожа девочки о чём-то ему напомнила. Указательным пальцем повелитель провел по её пухлым алым губкам. Грудь маленькой танцовщицы при томном вздохе взволнованно поднялась, она встала и обняла Крым-Гирея за шею.

Ощутив аромат её тела, хан почувствовал, что всё его смятение исчезло. Его руки властно сжали хрупкую талию, и он страстно привлек танцовщицу к себе.

Время от времени между стонами и звуками поцелуев доносился прерывистый шепот повелителя: «Эльмас, Эльмас…»

***

Машка сидела у фонтана и скучала. Она потеряла счет дням, проведенным в этом кошмарном веке. С того памятного момента, когда ее со славянкой поселили в небольшой уединенной комнатке дворца, девушку мало беспокоили, о ней словно забыли. У невольницы она научилась объясняться на древнерусском языке, уже неплохо знала  местный и чуть-чуть понимала по-турецки.

И вдруг она услышала ЭТУ ПЕСНЮ,  песню, заставлявшую плакать душу. Голос был очень приятный, звонкий и немного детский. Девушка не разобрала толком слов, но безнадежная печаль, заключенная в звуках, будто коснулась её сердца.

Внезапно песня оборвалась. Москвичка по пояс высунулась в окно, ей хотелось еще раз услышать эту мелодию, но вокруг было тихо.

Наконец девушка отошла от окна, сняла с себя одежду и, нагая, прыгнула в небольшой фонтан, который находился в комнате. Она последнее время часто плескалась в нём, хотя иногда у нее возникало неприятное ощущение, что за ней наблюдают.

Впрочем, Машка только поначалу сжималась под настороженными взглядами славянки, а потом привыкла и очень досадовала, что они с Наташкой столько времени провели на пляже, чтобы загореть, как следует, а теперь в закрытом помещении ее загар начал постепенно смываться. Правда, она приспособилась загорать на полу у открытого окна, но солнце там бывало недолго.

В первое время славянка удивленно таращила глаза на девушку, явно не понимая и не одобряя ее, когда она плавала в фонтане. То ли невольница не имела понятия, как люди плавают, то ли её поразило, что кожа на теле Машки в одних местах была золотисто-коричневой, а в других матово-белой, но девушка почти не придавала значения тому, что думает славянка. Только однажды москвичка насторожилась, когда пропали очки и заколка-автомат. 

Сначала она упорно искала их сама, наивно полагая, что сунула куда–то по рассеянности, затем спросила у невольницы: не видела ли та? Но, заметив на её лице смятение, поняла, что доверять этой «забитой мышке» не следует.

Вообще и в своём столетии девушка не отличалась слишком уж открытым нравом. Даже Наташка ничего толком о ней не знала. Ну, а в чёрт знает  каком веке  доверять  окружающим было бы  совсем глупо.

Поэтому разговоры со славянкой москвичка заводила лишь для того,  чтобы выведать подробности о местных нравах и освоить язык. Как ни крути, а когда-нибудь пригодится, даже в своем времени.

Она часто представляла, как легко будет  переводить древние тексты – к изумлению языковедов.

«Правда, учиться читать мне, видимо, придётся уже в двадцатом столетии, здесь ребята эту науку сами толком не освоили», – думала путешественница во времени с горькой иронией.

***

Поначалу юная москвичка тряслась при каждом шорохе вблизи ее комнаты, но потом привыкла и иногда даже со смехом думала о своем положении.

Единственной напастью для неё была скука: торчать день-деньской у окна просто невыносимо, особенно если раньше приходилось часто посещать концерты и имеешь представление, что такое радио, телевизор, кинотеатр и дискотека.

«Да, с развлекательной программой у них тут есть определенные недоработки», – грустно усмехалась про себя девушка.

От скуки она научилась у славянки вышивать, и у неё получалось недурно.

Только душераздирающие крики, часто доносившиеся в раскрытое окно, от которых невольница вздрагивала, а Машке становилось не по себе, нарушали однообразие жизни. Чуть ли не каждый день кого-то наказывали или казнили по велению Крым-Гирея, а из окна девушка часто видела, как во дворе работал темноволосый смуглый невольник. На его ногах были тяжелые цепи. Он медленно и неуклюже передвигался и постоянно напевал печальные песни. Смысл одной из них был очень близок и понятен москвичке:

Горы наяву, горы во сне.

Горе мне на завтрак, горечь на обед.

Тяжко мне в плену, тяжко в кабале,

Что будет завтра? Увижу ли я свет?

Дал бы, что ли, кто мне воды попить,

Снял бы, что ли, кто цепи на ногах.

Сколько мне ещё в черной яме гнить,

Сколько мне еще мучиться в цепях?

Птицы-лебеди да по небу летят,

Птицы-лебеди да в синем небе клином.

Птицы-лебеди на родину хотят,

Им хуже горькой редьки опротивела чужбина.

Жарко здесь в аиле, тридцать пять в тени,

Но я в яме черной весь душой озяб,

 Я c тоской целую крестик на груди,

Здесь для всех чужой я, я – невольник, раб.

А мне часто снится возле дома мать,

А мне часто снится братец мой родной.

Мне бы в небо взвиться, стаю бы догнать,

Мне бы вольной птицей полететь домой.

Когда девушка поинтересовалась у славянки, откуда родом этот невольник, та ответила, что у парня отец – цыган, а мать русская, и его взяли в плен в тот момент, когда он пытался украсть у татар лошадей.

– Ему ещё повезло, что не убили, – осуждающе сказала невольница.

Как-то улучив момент, когда славянка зачем–то вышла из комнаты, Машка бросила этому невольнику кусок вареного мяса. Он поймал его. В тёмных, очень выразительных глазах отразилась благодарность. Раб поклонился девушке и быстро с жадностью стал есть.

 При виде этого глаза москвички наполнились слезами от жалости, и она поспешно отвернулась, чтобы невольник не заметил, как она плачет.

***

Однажды девушке приснился страшный сон, будто в комнату вошел хан и сказал, что все про нее знает. Машка проснулась в холодном поту, сердце ее громко стучало, и она целое утро провела в тревоге, почти не разговаривая со славянкой и не притронувшись к еде.

Когда дверь с грохотом распахнулась и в комнату стремительно вошел Крым-Гирей, девушке показалось, что сердце ее сейчас разорвется на части от страха.

Правитель жестом приказал невольнице уйти, подошел к москвичке вплотную и протянул ей потерянные очки и заколку-автомат.

– Что это? – спросил он сурово.

Девушка машинально провела рукой по волосам, которые теперь закалывала двумя малюсенькими зажимами Kiss. Она не знала, что ответить, точнее, она в панике не поняла вопроса.

«Что он хочет?» – напряженно думала Машка, даже не удивившись, как ее личные вещи попали к Крым–Гирею.

– Что это такое? – снова спросил хан, не сводя глаз с испуганной девушки.

А та, не зная, как назвать эти вещи на чужом языке, но чтобы как-то объясниться, просто взяла очки и одела их, а заколку заколола на волосы.

– Это от солнца, чтобы  не щуриться, – пролепетала она. – А это, – трогая заколку, – чтобы волосы не лезли в очи.

На лице повелителя отразился интерес, во всяком случае, убивать девушку он пока не собирался. И москвичка это поняла. Она успокоилась.

 Хан не спеша сел на диван напротив девушки и, пристально глядя ей в глаза, спросил:

– Кто ты такая? Откуда ты? Карачи говорят, что ты ведьма!

Услышав такое предположение, Машка снова испугалась.

Она прекрасно помнила, что по древним верованиям колдунья должна весить меньше 49 килограммов, иначе она не пролезет в трубу. А вес девушки при росте метр шестьдесят составлял 48 килограммов, и соотношение фигуры соответствовало параметрам 86 – 59 – 86.

Ее глаза наполнились слезами, но взгляд Гирея не выражал ненависти. Напротив, что-то в этом взгляде успокаивало москвичку, и она решилась на безумие: попытаться объяснить правду.

«В конце концов, если они считают меня ведьмой, то все равно сожгут на костре», – с тоской подумала она, уже ни на какое чудо перемещения назад не надеясь.

– Я не ведьма, великий повелитель, – как можно спокойнее оказала Машка.

– А откуда у тебя эти диковинные вещи, которые никто никогда не видел. Почему у тебя такое странное тело: коричневое с белым? – продолжал засыпать ее вопросами хан.

Как ни была напугана девушка, но в одно мгновение она вдруг всё поняла: про неё не забыли, за ней наблюдали, и те ощущения, когда  купалась в фонтане, не были плодом ее воображения. Правитель видел её раздетой. Хан приказал славянке украсть у неё очки и заколку, видимо, советуясь со своими приближенными: что это и откуда.

 Краска стыда залила Машкины щеки.

– Что это за таинственные знаки написаны на тех штучках, которые у тебя на голове? – Гирей указал рукой на зажимы.

– В это очень трудно поверить, великий повелитель, но ведь вы знаете, что когда–то жили люди, а потом они умерли, и на смену им родились другие. Эти другие люди уже научились чему-то новому. Ведь раньше люди не умели делать горшки, а потом научились, – испарина выступила на лбу  москвички.

 Она чувствовала, что объясняет неумело, и хан может не понять ее совершенно, но девушка продолжала:

– Через много лет появятся люди, которые будут создавать такие предметы, каких сейчас еще нет...

Правитель слушал ее внимательно, но путешественница во времени видела: он не понимает, что именно она хочет ему объяснить.

«Зачем я пытаюсь ему всё доказывать, если у него даже начального образования нет? Он дай бог, если умеет писать собственное имя, – с печалью думала Машка. – Он ничего не поймёт и не поверит».

Однако она пробовала объяснять дальше:

– Случилось чудо, великий и мудрый повелитель, – сменила она тон на льстивое почтение. – Каким-то образом я из своего века попала в ваш век. Я жила в двадцатом столетии, в русском городе Москве, с отцом и матерью, поехала отдыхать к морю, и мне с подругой предложили посетить древний город Яшлавских Кырк-Ер, а также посмотреть ханский дворец в Бахчисарае...

Гирей молча смотрел на гостью, а она между тем решала: стоит ли повторять хану историю о фонтане  слёз и Диляре-Бикеч, но, подумав, что Диляру со дня на день могут привезти во дворец и тем самым ее рассказ подтвердится, девушка сказала всё, как есть:

– …и знаменитый фонтан слез Сельсибиль, высеченный персидским мастером Омером.

При имени Омер веки хана чуть заметно дрогнули и выражение глаз, до этого пассивное, изменилось,

– Откуда ты знаешь об этом человеке? – спросил правитель подозрительно.

Москвичка задумалась: она не представляла, как на местном наречии будет «экскурсовод», но надо было что-то говорить, и она ответила:

– Летописи гласят, что по легенде с Диляре-Бикеч что-то случилось, и в память о ней хан приказал своему невольнику Омеру создать фонтан слёз, что отразил бы всю глубину человеческого горя.

Боясь огорчить подобным известием Гирея и вызвать этим его гнев, девушка добавила:

- Но это только легенда! Может быть, на самом деле этого не было, хотя фонтан слёз я действительно видела. Он сохранился до наших дней.

Правитель пальцем указал на Машкину голову, и она, сначала растерявшись,  поняла, что его вновь заинтересовали маленькие зеленые зажимы с надписями Kiss.

–  Что это за странные знаки?

Непроизвольно пригладив волосы и нащупав заколки, она улыбнулась:

– У каждого народа, о великий повелитель, свой язык и своя письменность, – девушка отколола один зажим и подала его Гирею, но он не решился взять. – Есть такая страна на севере. Она расположена на островах. В нашем веке её называют Англия, а в вашем она может быть известна под названием Туманный Альбион. На этой заколке написано Kiss, что по-английски означает «поцелуй».

Правитель осторожно протянул руку и взял зажим. Он долго рассматривал его и ощупывал, затем спросил:

– Из чего она сделана?

Путешественница во времени непроизвольно вздохнула: «Ну как я ему объясню, что такое пластмасса, если сама смутно представляю технологию её производства?» – подумала она, но вопрос был задан, и надо было что–то отвечать.

– Этот материал станет известен только в двадцатом веке…

 Про полимеры лучше не упоминать, – моментально пронеслось у неё в голове – всё равно ничего не поймёт. 

- …у нас он называется ПЛАСТМАССА.

Это слово девушка произнесла очень четко и по-русски.

– Из него делают много вещей, но в вашем веке про него пока не знают.

Видимо, этот ответ удовлетворил Крым-Гирея, потому что он вернул заколки москвичке и задал более легкий вопрос:

– Какого ты рода?

Девушка густо покраснела и виновато улыбнулась:

– К сожалению, великий повелитель, я не графиня Дарья Оболенская. А всего лишь учусь в музыкальном заведении играть на скрипке, – она назвала свое имя и фамилию. – Если мудрый хан сомневается, то пусть прикажет принести сюда скрипку, и я сыграю для него ту музыку, которая популярна в двадцатом столетии.

Впервые за все время разговора губы правителя дрогнули в улыбке, и юная москвичка, не веря своим глазам, тоже ему улыбнулась.

– Почему же ты оказалась здесь? – уже с интересом спросил хан.

Девушка всплеснула руками:

– Если бы я знала, как вернуться назад, то давно бы это сделала, – отвечала она. – Я помню, что заснула, и во сне, видимо, каким–то чудом… - подчеркивая это слово, Машка специально рассчитывала на доверие правителя, ведь в этом веке люди легко верили в чудеса, - меня перенесло в ваше столетие. Возможно, когда-нибудь я снова засну и опять окажусь в двадцатом веке, а пока я покорнейше прошу мудрого повелителя оказать гостеприимство беззащитной девушке, затерянной во времени.

С этими словами она так лукаво улыбнулась, что даже камень дрогнул бы от такой улыбки.

– Я обещаю тебе свое гостеприимство, – задумчиво ответил Крым-Гирей и добавил. – Не бойся, никто тебя не тронет здесь.

Москвичка совсем осмелела и, привстав, низко поклонилась хану по русскому обычаю в пояс, как тогда в зале суда.

– Благодарю великого повелителя за доверие и покорно прошу не отказать мне ещё в одной просьбе.

– Что ты хочешь?

– Слава о красоте Диляре–Бикеч докатилась до моего века, и раз уж мне выпала возможность посетить дворец мудрого хана, то я прошу показать мне любимейшую жену.

На лице Гирея, как и тогда в зале суда, когда Машку только привели во дворец, отразилось недоумение:

 – У меня нет жены по имени Диляре-Бикеч.

Девушка с недоверием посмотрела в глаза хана.

«Вроде не похоже, чтоб он врал, хотя кто их разберет, этих дикарей», – подумала она, а вслух сказала:

– Возможно, великому повелителю привезут скоро Диляре, и я прошу не отказать мне в просьбе.

Правитель почему-то не проронил ни слова. Он резко встал и вышел.

«Что если он всё-таки мне не поверил…» – устало подумала заблудившаяся во времени.

Тревога снова охватила ее, она уже ждала, что сейчас, откроется дверь, войдут люди с оружием, и все для нее закончится, казнят как ведьму, но время шло, а к девушке, кроме славянки, никто не пришел.

Стемнело. Прежде чем лечь спать, Машка подошла к окну и, хотя она до сих пор не верила в бога, всё внутри неё взметнулось к небу в беззвучной молитве: «Господи, не отнимай у меня жизнь сейчас, верни меня домой, и пусть закончится этот кошмар».

 Она ещё немного постояла, вглядываясь в яркие южные звезды, затем отошла и легла на диван. Сна не было, но девушка упорно не открывала глаза и, наконец, заснула.

***

– Проснись, проснись! – кто-то кричал Машке в самое ухо и тормошил её изо всех сил.

Она открыла глаза и, вспомнив, где находится, испуганно спросила:

– Что случилось? Война?

Порывисто дыша, хан взял её руки в свои ладонями вверх и прижался к ним лицом.

– Ты сказала, что пришла во сне, значит, и  уйдешь во сне, я не хочу, чтобы ты уходила.

Девушка онемела от удивления. Была глухая ночь, И ей хотелось спать, но великий повелитель стоял перед ней, как испуганный мальчишка, и его пленнице нужно было как-то выйти из создавшегося положения.

Она оглянулась, ища глазами славянку, ей не хотелось, чтобы та присутствовала при подобной сцене. Но невольницы не было.

Видимо, войдя, Гирей махнул ей рукой «прочь», и она ушла. Впоследствии она всегда бесшумно убегала, как только появлялся хан.

Машка аккуратно освободила свои пальцы от рук повелителя.

– Ну, если нельзя спать, – растерянно прошептала она, – то пойдемте погуляем. У Вас, я слышала, тут где–то должен быть сад роз, а я очень люблю цветы.

Гостья легко вскочила на диван, потом на подоконник и через открытое окно спрыгнула во двор.

 Как бы ни был велик Крым-Гирей для своей эпохи, но для москвички он был дедок из прошлого, и когда 63–летний хан на редкость резво спрыгнул и оказался с ней рядом, она какое–то время озадаченно его изучала.

Нет, девушка не ожидала от него такой прыти.

Теперь, когда правитель снова очутился слишком близко от неё, Машка даже забеспокоилась и торопливо отошла в сторону.

– Мне говорили, что этот дворец много раз перестраивался, пока дожил до наших дней. Я не совсем ориентируюсь. Где здесь у Вас сад?

Крым-Гирей поманил её за собой, и через некоторое время они подошли к розовому кусту.

Увидев цветы, москвичка воспряла духом и уже полностью сумела прийти в себя с момента столь странного пробуждения.

– Сколько здесь роз, – негромко воскликнула она и улыбнулась. – И какой аромат! Я ещё ни разу не видела розы ночью.

– А разве в твоём саду не растут розы? – спросил  хан.

– У меня нет сада, – Машка развела руками.

– Неужели там, где ты живешь, так холодно, что не растут цветы? – снова спросил повелитель.

Девушка рассмеялась.

– Нет, цветы там растут, и розы тоже, только я живу не во дворце, а в пятиэтажном доме на четвертом этаже. Это высоко над землей, а розы в воздухе ведь не выращивают. В этом доме живет ещё много других людей, а у моих родителей только трёхкомнатная квартира. Из трёх комнат, – пояснила она.

– Так мало? – удивился хан. – Ты не знатного рода?

Москвичка весело рассмеялась.

– У нас нет деления на знатные роды. Мы просто люди: кто-то живёт лучше, кто-то хуже, но знатных родов уже нет. Может, мои предки и были графами, я не знаю, это было очень давно.

Она осторожно потрогала указательным пальцем венчик розы.

Наступила неловкая пауза. Видимо, её ответ поразил Гирея, потому что он с готовностью предложил:

– Хочешь, я прикажу срезать для тебя сто лучших роз из этого сада?

Девушка пожала плечами.

– Зачем так много? Их и поставить будет не во что, они только завянут. Мне достаточно  одной розы, но для того, чтобы сорвать её, я думаю, не стоит будить весь двор. Если великий и мудрый повелитель не боится уколоться, пусть он подарит мне любую розу, которую сам выберет. Подарок из рук великого хана – самый ценный.

Московская гостья лукаво улыбнулась. Ей было лестно внимание Крым-Гирея. Она чувствовала над ним какую–то власть, и это ощущение было ей приятно.

Хан выбрал БЕЛУЮ розу.

Девушка приняла её из рук Гирея и кокетливо наклонила голову.

– Благодарю Вас, мой повелитель, но теперь нужно вернуться назад и поставить её в воду.

Через то же окно они пробрались в комнату.

На этот раз правитель слегка запутался в одеждах. Машка на мгновение обернулась, и тут же опустила голову, чтобы не расхохотаться, чего боялась больше всего. Гирей все-таки хан, к тому же по повадкам явно недалеко ушел от средневековья, не стоит его сердить. Чтобы справиться с собой, кокетливая москвичка села на диван и стала сосредоточенно нюхать подаренную розу.

Благополучно выпутавшись из одежд, Крым–Гирей подошел к Машке и опять сел рядом с ней. Она немедленно ощутила тревогу и чересчур крепко сжала стебель цветка. Острые шипы вонзились в её ладонь.

– Ой, – воскликнула девушка, выронив розу, и рассматривая, как выступает кровь.

Повелитель поднял ногу и хотел раздавить цветок, лежащий на полу.

– Что Вы делаете? – закричала гостья, рукой отталкивая правителя. – Зачем?

Взгляды их встретились, и она торопливо отвела глаза.

 Нет, она решительно ничего не видит и знать ничего не хочет!

– Роза ведь уколола твою руку, – ответил ей хан.

– Это я её сжала слишком крепко, – возразила Машка. – Разве стоит дарить цветы, чтобы потом их топтать?

Девушка не поднимала голову, меж тем её рука снова очутилась в руке Крым-Гирея, и он стал нежно то ли целовать, то ли зализывать ранку. Сердце москвички учащенно заколотилось, такой поворот событий явно не приводил её в восторг. И в то же время ей хотелось рассмеяться.

 Если бы правитель был профессором из её института, жил в конце ХХ века, то его поведение не удивило бы девушку. Ей даже было бы лестно это, тем более, что у них часто случалось, когда профессора женились на студентках. Но ныне столетие было не двадцатое, а поведение Гирея мало чем отличалось от поведения её поклонников. Повелитель явно боялся потревожить Машку более активными действиями, несмотря на то, что слава о его жестокости докатилась до наших дней.

– Что-то я устала, – выдавила из себя девушка, давая понять, что всё-таки ночь, пора и честь знать, даже если ты хан.

Крым-Гирей продолжал держать её руку в своей.

– Благодарю великий повелитель, мне уже не больно.

 Она осторожно освободила свою руку и с усилием улыбнулась. Хан, молча, сидел рядом.

– Вы, наверное, тоже устали, Вам завтра, я думаю, рано вставать. У великих людей много больших дел, – озабоченно лепетала москвичка, напряженно думая, как ещё можно сказать, чтобы дать ему понять: надо идти спать,  дедок.

– Ложись здесь подремать, – показал Гирей рядом с собой. – А я буду следить, чтобы ты не уснула слишком крепко.

От неожиданности москвичка чуть не свистнула. «Вот это заявочки! Может мне еще и голову положить к нему на колени?» – возмущённо подумала она.

«Надо бы потолковать с ним о том, что в наше время девушке неприлично спать в комнате, где находится малознакомый мужчина, и вообще проводить ночь в присутствии не мужа...» –  в этом месте юная гостья осеклась.

 Не следует в её положении упоминать о муже вовсе. Кто знает, может, по их обычаям считается, что раз она находится в его дворце и пользуется гостеприимством, она уже является его женой.

Нельзя ни в коем случае выяснять такой вопрос у него, можно нарваться на кучу неприятностей. Надо бы прозондировать, конечно, почву у славянки, хотя, если та в свое время стащила у девушки заколку-автомат и очки для опытов и выяснения личности Машки, то она немедленно доложит повелителю, чем интересовалась девушка за его спиной. И это естественно. Невольницу к ней приставил правитель, невольница ханская и служить верой и правдой будет Гирею, а не Машке. Будь москвичка на её месте, она сделала бы так же, наверное, тем более, что Машкино положение мало чем отличалось от положения славянки.

Девушка со вздохом легла на указанное место, стараясь подальше отодвинуть голову от колен правителя, и закрыла глаза.

Сначала ей не спалось. Какой уж тут сон! Кроме того, горела одинокая свеча, а путешественница во времени не могла спать даже при таком свете, но потом она слегка задремала.

 До утра Крым-Гирей несколько раз касался рукой её плеча, когда девушка слишком глубоко засыпала. От прикосновения его руки москвичка тотчас просыпалась, как от щипка.

 Спал ли сам хан за эту и за все последующие ночи, для девушки навсегда осталось загадкой.

***

Прошло довольно много времени с тех пор, как правитель разбудил ночью Машку. Теперь он заходил к ней несколько раз в день. Они подолгу беседовали наедине: девушка рассказывала, ему о своем времени, ненавязчиво подчеркивая, что у них нет рабов, и что в цепях держать людей не гуманно. Она старалась вызвать в сердце повелителя милосердие, а Крым-Гирей рассказывал ей о нравах и обычаях своего народа.

 Оказалось, что ханы воспитывались в Стамбуле при дворе султанов, поэтому они переносили в свой быт турецкое искусство, выписывали из Стамбула художников и зодчих.

 Во дворец привозили дорогие ткани и зеркала из Италии и Франции. Гирей неплохо знал турецкую литературу и поэзию. Он часто читал девушке стихи, и мнение москвички о нем постепенно стало меняться.

 Ей уже было стыдно, что когда-то она сравнивала повелителя чуть ли не с питекантропом.

 А когда московская гостья вскользь несколько презрительно отозвалась о том, что древние города больше похожи на поселки, правитель обиделся.

– Бахчисарай – столица Крымского ханства, и в нем проживает около 6000 жителей. Это не так уж мало, – сказал он. – Карасубазар (Белогорск) это тоже немаленький город. Он – центр бейлика беев Ширинских. В Гезлеве (Евпатории) также бывает много народа, туда приходят корабли торговых людей из Малой Азии и Константинополя.

Девушка собиралась возразить хану, сообщив, сколько народа проживает в Москве в двадцатом веке, но потом передумала. Ей не хотелось демонстрировать свое превосходство, разрушая тем самым искреннее расположение Гирея, ведь им было очень интересно вдвоем, они не замечали, как летит время, и за правителем даже прибегали приближенные, потому что он совсем забросил государственные дела.

 Крым-Гирей был настолько откровенен с Машкой, что однажды взял ее с собой в темную комнату, расположенную над входом в зал суда. Она была специально предназначена для повелителя, если он почему-либо не хотел присутствовать в зале и, невидимый снизу, мог бы все слышать.

 Правда, пока они находились в этой узкой комнате, правитель почти ничего не слышал и все время держал Машкину руку в своей руке.  Как девушка ни старалась ее осторожно убрать – ничего не получалось. Хан явно воспользовался моментом, когда возмущаться было нельзя, иначе внизу услышали бы шум.

 После собрания Крым-Гирей специально спустился с гостьей в уже пустой зал и торжественно прочитал ей оду, начертанную придворным поэтом на стенах зала.

– Это здание подобно солнечному сиянию озарило Бахчисарай. Смотря на живописную картину Дворца, ты подумаешь, что это жилище гурий (фей), что красавицы сообщили ему свою прелесть, что это нитки морского жемчуга, это неслыханный алмаз. Смотри! Вот предмет, достойный золотого пера... Это привлекательное место есть родник радости, и каждое на него воззрение будет волнующим морем наслаждения...

Девушка внимательно дослушала речь повелителя и, чтобы потешить его самолюбие, восторженно отозвалась об ажурных решетках на нижних окнах. Гирей тут же не замедлил сообщить ей, что они сделаны из букового дерева. Машка только лукаво улыбнулась в ответ.

Единственное, что омрачало их дружбу, – это постоянное недосыпание. Крым-Гирей дежурил возле гостьи каждую ночь, следя за тем, чтобы она не уснула крепко.

 В комнате всегда должна была гореть свеча, так приказал великий правитель славянке. Москвичка была юной, и на ее лице бессонные ночи не оставляли слишком заметного отпечатка, но хану исполнилось 63, и его лицо осунулось.

 Никакую жену и никакую наложницу больше не приводили к Гирею, и по дворцу поползли слухи, что золотоволосая ведьма околдовала повелителя, он сохнет по ней, как цветок без воды.

В другое время правитель казнил бы несколько человек и прекратил бы кривотолки, но сейчас хан был влюблен настолько, что хотел быть милосердным и даже приказал снять цепи с невольников, работающих во дворе. Это вызвало недовольство среди карачей, но Гирей не желал никого слушать.

***

Как-то Машка сидела у окна, задумавшись. Ей почему-то вспомнился сам момент перехода в прошлое, когда она неизвестно от чего очутилась вдруг в восемнадцатом веке в полутемной комнате странного на вид домика.

Как раз  во время ее раздумий вошел хан, он был в хорошем расположении духа: со дня на день ожидалось прибытие послов с богатыми дарами. Девушка приветливо улыбнулась ему, и когда он сел рядом с ней, спросила:

– Скажи, почему у твоих подданных такие странные на вид дома? Это ваша национальная особенность или тоже влияние турецкого двора?

– Что ты имеешь в виду? – удивился Гирей.

– Когда я впервые оказалась в вашем столетии, то увидела интересный дом: нижний этаж его был сделан из камня, а верхний – из дерева, и когда мы проходили через дом, то внизу находились домашние животные.

Повелитель улыбнулся.

– Планировка домов с каменным низом и глинобитным верхом или деревянным каркасом заимствована от греков, а животных ты там видела потому, что внизу содержатся ослы, лошади, овцы, а люди живут на верхнем этаже,

– Ясно, – кивнула Машка. – А что, у твоего народа принято разбрасывать там, где живут люди, куски кожи?

Крым-Гирей рассмеялся.

– Ты видела кожу в доме, куда попала?

– Да.

– Значит, хозяином дома был скорняк. В Бахчисарае около тридцати с лишним кварталов-приходов с Мечетью и мехтебом (училищем) в центре, а также базарами: овощным, хлебным, соляным. В одном квартале живут войлочники, несколько кварталов занимают ремесленники-металлисты, оружейники, пекари, медники, лудильщики, есть кварталы мануфактурных лавок. А ты, видно, попала в квартал кожевенного производства. Мастерские по выделке кож тянутся вдоль реки Чу-рюк-Су.

– Точно, – воскликнула девушка, непроизвольно сжав руку хана. – Когда мы переходили через мост, он произнес «Чу-рюк-Су». Это означает «Гнилая вода», да?

– Верно, откуда ты знаешь? – улыбнулся правитель, косясь на Машкины пальцы, сжимавшие его запястье.

Москвичка заметила этот взгляд и смущенно отдернула руку.

– Наша проводница говорила, – ответила она и добавила. – Скажи, Гирей, я знаю, что ты много воевал, и действия твои... – она запнулась, размышляя, как бы помягче изложить свою мысль, – не всегда бывали милосердными. Неужели для вас убивать является достоинством? Войны опустошают землю, уничтожают целые народы и культуру, созданную веками.

Повелитель нахмурился.

– Видишь ли, мой народ не привык сидеть на одном месте. Люди сеют хлеб, уходят кочевать и возвращаются к уборке урожая, но часто Аллах посылает засуху, или налетают тучи саранчи, или эпидемия косит народ, и люди собирают плохой урожай. У кого есть возможность, тот питается верблюжиной, кониной, режет быков, баранов, но простой люд в основном вместо хлеба употребляет толченое пшено, разведенное водой и молоком. Мы ввозим съестные припасы из Путивля и из Турции, но этого не хватает. Главный способ добычи для нас – война, на которую идут все, и в аилах не остается никого, кроме старых и малых.

– А наибольшая часть добычи идет хану, беям и мурзам, не так ли? – осуждающе заметила Машка.

– А разве у вас там нет войн? – спросил в ответ Гирей.

Москвичке  очень хотелось соврать, чтобы возбудить в предках стремление к лучшему и веру в  потомков.

«В конце концов, он ведь никогда не узнает правду», – мелькнуло у нее в голове, но ответила она иначе.

– У нас есть войны, Гирей.

– Вот видишь, – заметил повелитель. – Ты рассказывала, что ваши народы живут, как ханы, они все ученые, могут читать умные книги, у них есть в домах умные машины. Мой народ воюет, чтобы вдоволь поесть, а ваши народы сыты, но им этого мало, за что тогда воюете вы?

Гостья ничего не ответила, она представляла здесь и сейчас поколение потомков, но у нее не было веских оправданий  их действий.

– Кто-то когда-то обещал мне сыграть, если ему дадут скрипку, – улыбнулся Гирей и, чтобы замять неприятный разговор, выглянув за дверь, что-то кому-то шепнул.

Девушка даже привстала от любопытства.

Что это, подарок или проверка?

В это время дверь открылась, и в комнату вошел тот самый невольник, которому она когда-то бросила кусок мяса. По приказу хана цепи с его ног уже сняли, хотя красные следы от них еще были заметны. В руках он нес малиновую подушечку из бархата. На подушечке лежала скрипка, а сзади шла славянка, прислуживающая Машке, она несла смычок.

Девушка весело рассмеялась и захлопала в ладоши,

– Откуда это чудо?

– Ее привезли из Италии, скрипка сделана лучшим  мастером Гварнери дель Джезу.

– Джузеппе Гварнери? – глаза московской гостьи округлились, и дух захватило от такого сообщения.

Она дрожащими руками осторожно взяла скрипку, словно та была стеклянной, и на мгновение задумалась.

Сотни мелодий разом пронеслись у нее в голове. Девушка застыла в растерянности, не зная, какую выбрать.

Вдруг в ее памяти, будто видение, возникла сцена, и ансамбль скрипачей под руководством Владимира Спивакова на фортиссимо[1] исполнял дивную мелодию, заставившую петь душу и созвучную, кажется, любому на этой планете.

Машка левой рукой положила скрипку на плечо, и смычок, прикоснувшись к струне, вывел первую ноту Ave Maria.

Гирей не сводил восторженных глаз с юной гостьи и слушал с благоговением.

Когда последний звук растворился в воздухе, наступило молчание.

– Это русская мелодия? – наконец, почему-то  шепотом спросил хан.

Его голос прозвучал так, словно у повелителя пересохло в горле.

Москвичка стояла, задумавшись, и ответила не сразу.

Ей будто было жаль, что музыкальное произведение уже закончилось. У нее никогда в жизни не было такой чудесной скрипки.

– Нет, – произнесла она. – Эта мелодия называется Ave Maria. Ее написал австрийский композитор Франц Шуберт на свободный неканонический текст. И знаешь, что самое интересное, – девушка улыбнулась, – что Франц еще не родился на свет и появится только в 1797 году... (Спустя почти 30 лет после твоей смерти, – подумала она, но сказала другое), – а ты уже слышал произведение, которое будет написано и переживет своего автора, потому что Шуберт умрет в 1828 году, a Ave Maria исполняют и слушают даже в конце двадцатого столетия. Человеческая мысль, воплощенная в звуках, длиннее человеческой жизни.

– Здесь недалеко есть пещерный монастырь, около него было основано поселение Мариамполь – «Община Марии», – сказал вдруг Крым-Гирей.

Рука Машки скользнула по струнам скрипки.

 «Родная ты моя, – подумала она, словно встретила друга во тьме веков. – Даже неодушевленные предметы, когда человек одинок, воспринимаются, как все понимающие и живые».

Девушке показалось, что хан хочет ее о чем-то спросить, но не решается.

– Скажи, – дрожащим голосом прошептал правитель. – А мое имя...

Машка поняла, что имеет в виду повелитель и, не дожидаясь окончания вопроса, улыбнувшись, ответила:

– Твое имя прославила твоя любовь к Диляре-Бикеч.  Говорят, любовь сильнее смерти, я раньше над этим смеялась, но то, что любовь незабвенна – это, видимо, правда. Тысячи туристов приезжают в Бахчисарай, чтобы увидеть Сельсибиль – фонтан слез.

– Расскажи мне о нем, как он выглядит? – попросил Гирей.

Девушка пожала плечами.

–  На фонтане слез барочная резьба, и это, конечно, чисто субъективное восприятие, но мне он напоминает дверь в стене, дверь, словно открывающую путь в прошлое. На этой двери несколько отверстий. Верхнее по замыслу изображает  глаз, из которого капает слеза в чашу-сердце, и когда бывает тихо, то слышно, как падает капля. Из сердца она стекает вниз и уходит в землю, потому что нет ничего вечного на свете, все превращается в прах. И, наверно, нужно ценить каждое отпущенное нам мгновение, чтобы потом не жалеть о потерянных возможностях, но я этого делать не умею.

Машка настолько увлеклась рассказом, что поведала хану о великом русском поэте Пушкине и двух розах. Она хотела даже прочитать стихи Александра Сергеевича, но Крым-Гирей, хотя последнее время ради дорогой гостьи и старался освоить русский, еще не знал его толком и не понял бы ни строчки, а объяснять их смысл москвичке показалось неуместным занятием.

Разве лучше Пушкина скажешь?

– Ты с таким восторгом говоришь об этом фонтане. Я тоже хочу показать тебе один фонтан, который дорог мне. Идем.

И он привел ее к Золотому фонтану.

– Этот фонтан называется Магзуб.

Москвичка согласно кивнула головой.

– Я видела уже его. Он выдержан в духе итальянского ренессанса и сделан в 1733 или 1737 годах. В разных источниках даты указаны почему–то разные.

– В 1146, – сердито уточнил правитель.

Он досадовал на то, что не мог удивить девушку.

Все она видела и все знает, а хан чувствует себя каким-то недоучкой перед ней. Неприятное состояние и непривычное, тем более что в своем времени повелитель привык считать себя начитанным. Это не ускользнуло от Машкиного внимания.

«По вашему летоисчислению», – хотела возразить она, но промолчала, невольно залюбовавшись золоченым резным орнаментом фонтана и, указав на две надписи, спросила:

– На каком языке здесь написано?

Крым–Гирей оживился,  обрадованный  возможностью блеснуть своими познаниями: «Не все, однако, тебе известно!»

– На арабском. Ты умеешь читать по-арабски?

Девушка покачала головой. Повелитель заулыбался.

– Верхняя надпись гласит: «Каплан-Гирей-хан, сын Эльхадж Селим-Гирей-хана, да помилует аллах его и родителей его, 1146 год». Ниже строка из Корана: «И напоит их Аллах напитком чистым».

– Скажи, Гирей, почему у вас все росписи выполнены только в виде растительности или геометрических фигур?

– Ислам запрещает изображать животных или человека, – ответил хан.

– Почему? – удивилась Машка.

– Только Аллаху дано создавать живое и вдохнуть душу.

Девушка многозначительно поджала губы: «Подумаешь, нельзя рисовать одушевленные предметы! А что тогда сказал бы Аллах про попытки клонирования – создание точной копии живого организма? Это называется: «Аллах, подвинься, а то задвинем...»

Повелитель прервал ее размышления неожиданным вопросом:

 – А откуда ты знаешь мелодии разных народов?

 Москвичка рассмеялась.

–  У нас в двадцатом столетии мы дома не сидим, а ходим на концерты в специальные для этого заведения, где исполняют музыкальные произведения разных народов. Это у вас тут со зрелищами... – «напряженка», – подумала она на русском, а вслух оказала: – Туго.

Крым-Гирей вспыхнул.

– На днях я жду послов с богатыми дарами. Откуда они прибудут – это государственная тайна, – сказал он, давая почувствовать свою значимость. – Но на их въезд ты можешь посмотреть.

– Откуда? Из окна комнаты я вижу только деревья.

– Идем, – ответил хан и повел ее вглубь внутреннего двора.

Когда они подошли к каменной стене высотой около восьми метров, правитель  ехидно сообщил:

– Здесь у меня гарем.

От неожиданности Машка на мгновение потеряла дар речи.

 «Неужели он хочет поселить меня здесь или, может, решил,  наконец, представить мне Диляре-Бикеч?»

Испарина выступила на лбу у девушки, пока они  с повелителем поднимались по деревянной лестнице, ведущей на террасу.

 Чтобы хоть что-то сказать,  гостья спросила:

– И большой у тебя гарем? Сколько в нем комнат?

– Семьдесят три, – важно ответил Гирей.

Москвичка умышленно не стала спрашивать: сколько у него жен, и зачем они сюда пришли, но сердце ее колотилось учащенно.

Комнаты в гареме были освещены окнами в два яруса: нижние имели двойные рамы с вставленными между ними решетками.

 «Прямо как в той квартире, где нас с Наташкой поселили в Гезлеве», – подумала вдруг Маша и почувствовала, как все внутри нее начинает закипать от возмущения.

– Эти решетки для того, чтобы отсюда нельзя было сбежать? – спросила она. – И как часты у вас случаи побега жен от хана?

Правитель усмехнулся, но ничего не ответил.

 В первой комнате около оджака (камина) стояли три женщины. Они с любопытством посмотрели на девушку, но ни одна из них не проронила ни звука.

– У тебя что – немые жены? – не удержавшись, съязвила Машка, когда они вошли в третью комнату, стены и потолки которой были покрыты росписями.

В ней никого не было.

Хан опять ничего не ответил.

 Зато в беседке для отдыха девушек и женщин было полно. При появлении Гирея они все разом замолчали и смотрели на повелителя такими глазами, словно готовы были по первому его зову бежать хоть на край света. Крым-Гирей молча, демонстративно провел гостью еще через несколько комнат. Это ей совсем не нравилось.

 Он будто нарочно что-то или кого-то искал и, не найдя, вывел девушку к южной стене гарема, над которой возвышалась башня.

– Это Тоган-Кулеси, – пояснил повелитель москвичке.

«Соколиная башня, – подумала она, обрадовавшись. – Значит, у Гирея нет пока никакой Диляре, и он меня специально запугивал».

Девушка подняла голову и стала рассматривать башню, нижняя часть которой была четырехугольной, каменной и оштукатуренной, а верхняя –   сделанной из дерева.

– Что это за материал? – поинтересовалась  Маша, указав на нижнюю часть.

– Это – бутовый камень на глиняном растворе, – гордо пояснил хан, довольный, что разбирается в таких вещах. – А крыша покрыта черепицей, если тебе это интересно.

– Ну и как она, не протекает в дождь? – ехидно  спросила москвичка.

– Нет, не протекает, – усмехнулся повелитель в ответ.

Когда они проходили по нижнему этажу, девушка увидела клетки с соколами.

– Это мои охотничьи соколы, – снова похвастался  Гирей, изо всех сил стараясь дать девушке почувствовать, что он здесь великий человек, он – хан. Машка догадалась об этом и смотрела на него, улыбаясь.

«Разве это главное, что ты – хан, – вдруг подумала она. – Важно, что ты – Гирей, и я тебя...»

Девушка резко прервала ход своих мыслей.

 Вздор! Это уж слишком!

По деревянной лестнице, расположенной вдоль стены, они поднялись на площадку, огороженную деревянной решеткой.

 Какой-то мужчина быстро прошмыгнул мимо них.

– Это евнух, – пояснил правитель. – Он осматривает отсюда территорию гарема. Мои жены, если я разрешаю, всегда поднимаются сюда, чтобы посмотреть на военные парады и дворцовые игры.

– Жены? –  раздраженно переспросила москвичка. – Конечно, если у них нет других развлечений, то и это будет для них интересно, а мне лично совсем безразлично.

– Значит, ты не хочешь увидеть, как будут въезжать послы?

Глаза девушки округлились от любопытства, но в следующий момент она равнодушным тоном с усилием ответила: «Нет».

– И ты даже не станешь смотреть на посольский зал? – продолжал дразнить ее Гирей.

Тут Машка не выдержала и спросила:

– А где он?

Хан засмеялся, довольный собой.

Они спустились по лестнице, вышли из Соколиной башни и вернулись во дворец.

Зал, где проходили торжественные приемы, находился на втором этаже. Он был двухцветный с деревянным потолком, покрытым голубыми росписями. На мраморном полу лежали циновки.

 Еще в зале были две ниши. Когда девушка спросила, зачем они, Гирей пояснил, что одна из них предназначена для него, другая – для музыкантов.

– Ну, так как, отдать приказ, чтобы тебя проводили в Тоган-Кулеси, когда приедут послы? – спросил правитель.

Если бы он выразился иначе, Машка не устояла бы от соблазна и согласилась, но это «отдать приказ» задело ее самолюбие, и она упрямо ответила:

– Нет.

***

Когда девушка на следующее утро проснулась, Гирея, дежурившего обычно возле нее ночью, не было.

 Накануне она взяла с хана слово, что он непременно покажет Машке Диляре-Бикеч, если ее вдруг привезут послы в подарок великому повелителю.

 Девушка умылась в фонтане, позавтракала.

 В раскрытое окно светило солнце. Как обычно, когда правитель бывал занят, она сняла свой пятнистый костюм и в купальнике расположилась на ковре в лучах солнца.

 Прошло некоторое время, но Крым-Гирей не появлялся.

«Может, ему уже привезли Диляре-Бикеч, и поэтому он потерял ко мне интерес? – с беспокойством думала путешественница во времени. – Но он обещал мне показать ее немедленно».

Скоро каждая минута начала казаться девушке часом.

 Чтобы скрыть свое нетерпение от славянки, юная москвичка надела очки и закрыла глаза.

«А что, если он забыл свое обещание?» – пальцы Машки нервно застучали по ковру.

Невольница подняла глаза от вышивания: повелитель приказал ей в свое отсутствие следить за тем, чтобы девушка не заснула слишком крепко, но Машке было не до сна. Ей очень хотелось послать славянку на разведку, но она боялась, что Гирей узнает о ее беспокойстве и загордится.

 Особенно это было некстати сейчас, если во дворец уже привезли Диляре.

Тут девушка услышала торопливые шаги за дверью.

«Притворюсь крепко спящей, – решила она. – Пусть попрыгает, раз шляется неизвестно где и с кем».

Дверь открылась, и вошел Крым-Гирей. Гостья не шелохнулась, только глубоко вздохнула, изображая крепкий сон.

«Только бы не покраснеть, а то заметит», – думала она.

На мгновение хан остановился.  Девушке ужасно хотелось открыть глаза и посмотреть: один он или с кем-нибудь, но она удержалась от соблазна. Услышав резкий возглас на незнакомом языке, Машка поняла, что повелитель ругает невольницу. Затем он подбежал к москвичке, наклонился, схватил за плечи и посадил ее. Она не выдержала и открыла глаза. Очки упали на пол. Взгляд правителя был полон такой радости, что девушка не успела понять, как очутилась в его объятиях, и он расцеловал ее зардевшиеся щеки.

 В Машкино плечо впилось что-то острое. Она оттолкнула Гирея и вскочила  на ноги.

 Это «что-то»  покатилось по полу, но девушка даже не взглянула.

– Не надо, не надо, – вскричала она.

Хан, молча, смотрел на нее какое-то время, потом  быстро вышел.

 Москвичка растерялась.

 Дверь открылась, и девушка обернулась в надежде, что правитель вернулся, но это была славянка. Она вся как-то сжалась, испуганно глядя на Машку, и бесшумно шмыгнула в угол комнаты. Опустившись на колени, она зашептала что-то похожее на молитву.

Машка с безразличным видом взяла вышивание и села на диван, но работа не спорилась, нитка рвалась, несколько раз неопытная рукодельница уколола палец и, чтобы окончательно себя не выдать, она отложила вышивание.

Что-то блеснуло на ковре, и москвичка задержала дыхание.

«Так вот что укололо мое плечо и выпало из его рук», – поняла она.

На ковре сверкали изумруды.

Чудесной работы изумрудное ожерелье и серьги, как раз те, что ей давно хотелось иметь, валялись незамеченными.

 Видимо, это был один из даров, что привезли послы, и хан принес их для нее.

Вообще-то девушка и в своем веке всегда была равнодушна к украшениям. Ее мама удивлялась, почему юная Машка не носит золотых колец и серег тогда, когда ее однокурсницы могут часами простаивать перед витриной в ювелирном магазине. Она часто отчитывала дочь за то, что та может прийти с улицы и бросить кольцо где-нибудь посреди стола и не ценит того, что у нее есть. Девушка старалась всегда избежать ссоры, не пытаясь доказать, что бездушный металл не заслуживает столько внимания.

 Но это изумрудное ожерелье с серьгами очаровало ее. Может, потому, что ее отношение к Гирею изменилось?

 Москвичке немедленно захотелось их примерить.

 Она подняла украшения. Серьги  наделись легко, но с застежкой,  необычной дли ожерелья, девушке пришлось повозиться.

 Видя тщетные Машкины усилия, славянка, не произнося ни звука, подошла и помогла ей.

Когда девушка поблагодарила невольницу, та недоверчиво посмотрела на Машку. До сих пор на славянку мало обращали внимания и особо с ней не разговаривали… Юная москвичка, разглядывая себя в небольшое зеркало, осталась довольна.

 «А может, Гирей пришел ко мне посоветоваться, чтобы это подарить Диляре-Бикеч?» – вдруг мелькнуло у нее в голове, и она снова испугалась и разозлилась.

Машка сняла украшения, положила их в шкатулку с другими ценностями, которые повелитель приносил раньше, затем она сбросила с себя костюм и в своем салатовом купальнике легла на ковер. Но загорать не хотелось.

«Что я наделала, – тревожно думала она. – Он ведь хан и может сделать со мной что угодно. Бросит в какую-нибудь темницу или придумает еще какие-либо зверства. У них ведь здесь такие дикие нравы!»

Девушка передернула плечами.

«Нужно было мне как-то по-другому его остановить, не так в лобовую, а по-хитрому.  Господи, – взмолилась она в душе, – хоть бы он быстрее перестал злиться и вернулся. И пусть еще здесь не будет Диляре, иначе я пропала.  Если только все уладится, я больше не забуду, что он правитель, и постараюсь избегать подобных моментов».

Едва невольница вышла, Машка вскочила и подошла к окну, прислушиваясь. Ей очень хотелось бежать и разыскать Гирея, сказать, что не думала его обидеть, просто в отношении повелителя девушке не на что было надеяться, так зачем осложнять жизнь?

 Но москвичка понимала, что в этом веке женщинам не дозволено разгуливать, где вздумается. Вошла славянка и принесла еду.

– Великий хан очень сердится, – проворчала она, не поднимая головы.

«Закрой рот, без тебя тошно!» – чуть не вырвалось у Машки, но она надменно холодно заявила:

– Мне все равно.

Невольница отошла к двери.

 Девушка через силу съела несколько кусочков мяса, но аппетита у нее не было, и без хана ей совсем не хотелось есть.

 Она снова взяла вышивание, упорно делая вид, будто ничего не произошло, но на душе было гадко. Из открытого окна доносились звуки, которые окончательно повергли москвичку в уныние: ржание коней, крики наездников и среди них голос правителя. Он уезжал.

«Куда он едет? Может, встречать Диляре-Бикеч? – думала девушка, чуть не плача. – А если он не вернется или вернется очень не скоро, что будет со мной? Может, он приказал убить меня? Или перевести в общий гарем? Как я буду там совсем одна?»

Ей показалось, что от ужаса даже волосы зашевелились у нее на голове. Она чувствовала себя такой чужой и одинокой, затерянной во времени.

«Он единственный близкий мне в этом мире человек, кто знает обо мне правду, от кого не нужно скрываться, и с кем можно открыто поговорить. А если я останусь здесь навсегда? Ведь никогда не было упоминания о том, что кто–то вернулся из другой эпохи. Что если сюда попасть можно, а назад возврата нет?»

Девушка низко наклонила голову над шитьем, и слезы закапали прямо на нитку. Она незаметно вытерла глаза: «Не буду плакать!»

– Великий повелитель уезжает, – сказала славянка.

– Я очень рада, пусть подольше не возвращается,–  весело с вызовом ответила москвичка.

«Все-таки  я из двадцатого века, и не стоит распускать нюни перед потенциальными покойниками, – про себя подумала она. – Раньше завтрашнего утра этот исторический кретин, наверное, не вернется. Надутый индюк! Ну и не надо! Хоть одежду спокойно постираю. Бог даст, не пропаду. Лягу спать пораньше, высплюсь, как следует, и никто не будет мешать. Эта курица, небось, дрожит, чтобы и ее вместе со мной не наказали», – москвичка кинула суровый взгляд на невольницу.

Та сидела испуганная и под этим взглядом съежилась еще больше.

Московской гостье даже ее жалко стало.

 Ведь не виновата девчонка в том, что она, Машка, не захотела целоваться с ханом.

«Но в этом веке разбираться не будут. Чик-чик и нету. Ладно. Мне бы самой отсюда благополучно выбраться. Глядишь, завтра проснусь далеко отсюда».

И впервые, к великому удивлению славянки, девушка непроизвольно перекрестилась.

 Она встала, разделась, не обращая внимания на невольницу, и с твердым намерением в эту ночь перескочить в иное время выстирала купальник и костюм в фонтане. Затем, завернувшись в покрывало, заткнула оставшийся край на спине сзади, и присела помечтать, как будет злиться Крым-Гирей, когда узнает, что Машки нет.

«Невольницу прибьет», – мелькнуло у девушки в голове, и она искренне пожалела славянку, но мысли летели дальше.

Машка представила себя в Москве, дома: как она пойдет в институт, кого встретит. И только Гирея не будет в ее жизни больше никогда.

Никогда!

 Девушке вдруг стало печально.

«Конечно, обидно совершить такой уникальный скачок во времени и не увидеть ту, в память о которой создан фонтан», – мимоходом подумала она, бессознательно прислушиваясь к тому, что творится на улице.

И вдруг снова раздалась задумчивая мелодия ЭТОЙ ПЕСНИ.

Она доносилась со стороны гарема, но звучала так тихо, что невозможно было разобрать слова.

Сердце москвички тревожно забилось в предчувствии чего–то неотвратимого, и она окончательно расстроилась.

 Уже стемнело. Хан не возвращался.

«Вот назло сейчас лягу и засну покрепче», – сердилась Машка, сняв с себя покрывало, укладываясь на диван и накрываясь этим покрывалом.

 Затем она вскочила и задула свечу.

Славянка, молча, забилась в угол.

 Девушка немного полежала, еще лениво думая о Гирее, и крепко заснула. После стольких почти бессонных ночей даже ее сильные переживания не смогли бороться со сном.

***

А Крым-Гирей вышел от Машки в гневе.

Он так стремительно промчался мимо невольницы, присевшей около двери, что ту обдало ветром. Молодой охранник, не успевший посторониться, был заколот ханом своим же оружием.

 По дворцу молниеносно распространилась весть о том, что Гирей не в духе. И все вокруг застыло в ужасе ожидания. Повелитель славился жестоким нравом, и никому не хотелось попасться ему под руку, когда он в дурном настроении. Даже карачи изменились в лице, увидев рассвирепевшего хана в зале суда.

Если бы москвичка хоть на минуту вспомнила, в каком веке она находится, и могла предположить, что из-за ее нежелания целоваться правитель сорвет зло на других живых и беззащитных перед гневом повелителя людях, девушка плюнула бы на мораль и уступила, но она об этом не подумала.

Мановением руки Крым-Гирей отослал всех приближенных, желая остаться один. С нахмуренным лицом он сел на трон и задумался.

Послы, находившиеся в отведенных для них помещениях, с дрожью взмолились своим богам, чтобы  те защитили их и прогнали дурное настроение у сурового хана. Они даже стали сомневаться в достаточной ценности привезенных даров.

Жены в гареме перешептывались о новой непокорной невольнице, которая омрачила сердце их повелителя, но ни одна из них не осмелилась предположить, какое наказание ждет Машку.

А Крым-Гирею настолько было непривычно тоскливо, что он решил уехать куда-нибудь, лишь бы не находиться  рядом с той недоступной, непонятной и независимой красавицей, которая только что его оттолкнула. Сколько раз он заставлял непокорных невольниц и невольников склоняться перед ним. И вот впервые в его жизни появилась девушка, которая не покорилась ему, и чьей покорности он не хотел.

 Что-то непостижимое было в этой девочке, пришедшей к нему из другого столетия. И это что-то неуловимое изменило самого хана. Ему не пришло в голову применить силу, а захотелось искренней любви. Но вот она, Машка, в его власти, в его дворце, а чувства ее не подвластны ему.

 И Гирею даже страшно теперь было пойти снова к девушке. Он боялся ее, боялся опять услышать «нет», боялся бессилия перед этим «нет».

 Во второй раз повелитель почувствовал себя беспомощным и ничтожным, как в ту ночь, после Машкиного рассказа. Но тогда он ощущал неотвратимость времени, а теперь – независимость человеческого сердца.

Хан встал, велел оседлать ему коня и, взяв с собой телохранителей, уехал, не сказав даже, куда. Он и сам этого не знал.

   Просто ему хотелось скакать куда-нибудь, словно можно было убежать от самого себя.

***

Великий хан вернулся поздно. Движения его были нервны и быстры. Заметив, что в стороне, где жила Машка, нет отблеска света, Крым-Гирей вскрикнул, выхватил факел из рук находившегося рядом человека и устремился почти бегом к ней в комнату.

Шум шагов и грохот распахнувшейся двери не разбудили уставшую и отчаявшуюся девушку.

 Сжимая в одной руке факел, повелитель ворвался в комнату, ногой отшвырнул славянку, она стукнулась о стену и, перепуганная, на четвереньках уползла за дверь.

– Я приказал не сметь спать!!! – загремел голос Гирея.

Машка вздрогнула и вскочила, поспешно набрасывая на себя сползающее покрывало и щурясь на свет.

 Как только она увидела правителя и осознала, что это он – целая гамма чувств нахлынула на нее. Она была рада, что он вернулся. Несколько смущена тем, что не совсем одета, и возмущена до злости его тоном. Последнее чувство было сильнее всего и, забыв, как давала себе зарок: помнить, что Гирей все-таки хан и сейчас век не двадцатый, сорвалась на крик:

– Как Вы смеете врываться в комнату девушки среди ночи?!

Крым-Гирей, в свою очередь, обрадованный ее пробуждением, опешил: за все время никто никогда не смел ему перечить, не то что кричать.

Повелитель  взбесился:

– Я велю тебя высечь!!!

Машка, успевшая оглядеть его с ног до головы, заметившая, наконец, новую одежду на нем и великолепный новый кинжал у пояса, решила, что во дворец действительно привезли Диляре.

«Для кого он иначе вырядился? Разве стал бы он со мной так разговаривать, если б не она?» – мелькнуло у девушки в голове, хотя где-то в глубине души она понимала, что они с Гиреем начали ругаться, потому что были не равнодушны друг к другу, но никак не решались объясниться.

 Юная москвичка знала, почему молчала она сама, а вот почему не признается повелитель, девушка не хотела и боялась думать. И это злило ее.

Усмехнувшись презрительно, Машка надменно выпрямилась и, глядя хану в глаза таким взором, будто правитель и в самом деле ее предал, холодно сказала:

– Да, великий хан может отдать такой приказ, нарушив тем самым обещание своего гостеприимства. Мудрый повелитель храбр перед одинокой девушкой, находящийся к тому же не в своем столетии.  Крым-Гирей может даже убить, – продолжала она все громче. – А был бы храбр великий хан, если бы сам очутился сейчас в двадцатом веке? А так с войском за спиной и новым кинжалом у пояса храбрости воителя нет предела! Что же медлить? Может, опробуешь свой кинжал на моей груди прямо сейчас?

Голос девушки сорвался от крика и, забыв, что на ней нет купальника, Машка распахнула покрывало в такой злости и так резко, что коса, заплетенная ею с вечера не до конца, расплелась совершенно, и волосы рассыпались по ее плечам.

Гирей не двигался, глядя на нее, бесстрашную, ненавидящую и прекрасную.

– Скажи, – он проговорил это так тихо, что москвичка не поняла: правда ли слышала, или ей это только показалось. – У тебя там есть муж?

Гостья отрицательно покачала головой.

– А любимый жених? – снова спросил хан.

– Нет, – ответила Машка, смущаясь и краснея.

 Она опомнилась уже и поспешно запахнула покрывало.

– Я тебе не нравлюсь, ты не хочешь быть моей женой?

Наступила минута, которую девушка всегда искусно избегала в своем веке и оттягивала здесь, но уклониться не смогла.

 Она смотрела в глаза правителю, уже не стараясь отвести торопливо взгляд или сделать вид, будто ничего не поняла.

 Впервые ситуация вышла из-под ее контроля. Москвичка не успела остановить хана, он был первым и единственным, кого она не смогла вовремя остановить и объяснения с кем не сумела избежать.

– Ты мне нравишься, Гирей, – прошептала девушка печально. – И если теперь я не хочу возвращаться в свой век, то только из-за тебя. И дело не в том, что между нами пролегло два столетия, и тебе даже в шестом колене не светит быть мне дедушкой. Дело в том, что рано или поздно, но я вернусь в свое время, а ты останешься здесь дожидаться свою Диляре-Бикеч, – сердце Машки сжалось от этих слов, но она продолжала. – Поэтому давай договоримся, что не будем выяснять наши отношения, и не повторяй больше утренних попыток. Мне и без этого тяжело.

Наступила напряженная пауза.

Москвичка, владевшая собой лучше, чем хан, обернулась покрывалом поплотнее, заткнув оставшийся край сзади на спине, подошла к повелителю, взяла за руку, как ни в чем не бывало, и потянула за собой.

– Пошли выпрыгнем во двор. У вас здесь такие теплые чудесные ночи, какие у нас бывают редко даже летом. Я люблю гулять с тобой среди твоих роз. Мне на душе тогда становится легко, и я забываю все свои беды.

Но Крым-Гирей остался стоять на месте, только накрыл своей второй рукой ее руку.

– Если бы Аллах послал мне выбор, – задумчиво сказал он, – славу побед и великую власть, богатство до конца дней моих неиссякаемое и неисчислимое или одну только ночь, в которую ты была бы женой мне и любила только меня, я выбрал бы эту ночь...

У Машки невольно выступили слезы на глазах. Она высоко подняла голову и дрожащим голосом прерывисто прошептала:

– Не надо бросаться такими словами, Гирей. У тебя впереди еще Диляре-Бикеч.

***

Весь следующий день хан интересовался, как женятся люди в двадцатом веке. Девушка рассказала ему все, что знала:

– Невеста надевает свадебное платье и фату, иногда вместо фаты некоторые используют белую красивую шляпу или веночек из белых цветов, – говорила Машка, вышивая алую розу на черной ткани.

Теперь, когда они помирились, нитки у нее не рвались, и дело спорилось.

 Вообще, секреты вышивания давались ей довольно легко, она не побоялась бы взяться и за более сложные узоры.

 Гостья из будущего сидела снова в своем неизменном пятнистом костюме и старалась меньше смотреть на Гирея. Зато он с каждым разом рассматривал ее все пристальней.

– Я хочу тебе показать свой золотой кабинет, – вдруг сказал правитель. – Его не видела еще ни одна женщина.

На его лице появилась загадочная улыбка.

 Машка лукаво усмехнулась.

– Это тот самый, в котором росписи на стенах выполнил знаменитый поэт, каллиграф и строитель Омер?

Повелитель перестал улыбаться.

– Ты его уже видела в своем веке? – огорченно спросил он.

– Нет, просто экскурсовод вскользь упоминала о том, что его построили в 1764 году.

Крым-Гирей облегченно улыбнулся.

– Тогда пойдем, я покажу его тебе.

– Хорошо.

Они вдвоем вышли в коридор, хан махнул рукой славянке, чтобы та вернулась в комнату.

Гостиная Гирея представляла собой двухцветный зал, залитый светом двадцати четырех окон, расположенных в два яруса на трех стенах. У Машки захватило дух, потому что помещение показалось ей прозрачным. В верхнем ярусе стекла были цветные. Москвичка подняла голову вверх и с восторгом рассматривала тонкую резьбу деревянного мозаичного потолка с красным фоном. Центр потолка был выполнен из черного дерева. Машка залюбовалась люстрой и стенной росписью, выполненной в голубых тонах.

– Омер очень талантливый человек, – негромко сказала девушка, присаживаясь на диван, обитый малиновой тканью с золотыми узорами.

– Ты так часто вспоминаешь Омера, – ревниво заметил повелитель. – Может, и взглянуть на него хочешь?

Гостье действительно любопытно было посмотреть на одаренного зодчего, но она побоялась, как бы ее интерес не повредил персу.

 Она вспомнила, как по легенде Иван Грозный приказал ослепить мастеров, создавших собор Василия Блаженного, чтобы они не построили что–либо более красивое. «Кто знает, что на уме у Гирея?»

Тут москвичка заметила, что между двумя встроенными в стену шкафами для посуды находится камин. Над ним располагались лепные груши, персики, сливы, гранаты, нарезанная дыня и арбуз.

«Кажется, это называется барельеф», – подумала Машка, приложив указательный палец к губам и внимательно разглядывая выпуклые изображения. Она встала и, подойдя к камину, присела на корточки, обернулась к хану и спросила:

– А можно его разжечь?

Удивление на лице повелителя сменилось беспокойством.

– Ты замерзла? Ты больна?

Девушка рассмеялась.

– Нет, просто я люблю смотреть на огонь в камине, – пояснила она. – У нас дома есть камин, но он... – она запнулась, не зная, как объяснить хану, что такое электрический камин. – В общем, он не совсем настоящий, – закончила москвичка, досадуя, что не нашла нужных слов для объяснения.

– Ненастоящий? – переспросил Гирей. – Значит, он не греет? А для чего он тогда нужен?

– Ну почему он не греет? Греет, но его не топят, – гостья снова запнулась.

Хан выжидающе смотрел на нее.

– Ладно, это трудно объяснить. Скажи лучше, что здесь написано?

Машка показала рукой на надписи, тянувшиеся над карнизом и опоясывающие всю гостиную. Повелитель вскинул голову.

– Эти стихи написаны по-арабски. Может, скажешь, каким поэтом, или вам про это  неизвестно?

Москвичка засмеялась и с иронией в голосе спросила:

– Поэт Эдиб?

Лицо правителя вытянулось от досады.

– Если ты все сама наперед знаешь, зачем спрашиваешь, о чем?

Машка подошла к хану и примирительно сказала:

– Я не знаю, что это за стихи. Прочитай, пожалуйста.

Взглянув ей в глаза и убедившись, что она не смеется над ним, Крым-Гирей торжественно, подчеркивая каждое слово, стал читать хвалебную надпись, посвященную ему:

– Да наслаждается ежеминутно шах при милости Аллаха удовольствиями, да продлит аллах жизнь его и счастье. Крым-Гирей-хан, сын высокопочтенного Девлет-Гирея, источник мира и безопасности, правитель мудрый. Смотри! Вот державная его звезда взошла на горизонте славы и осветила весь мир. Краса Крымского престола, повелитель великого царства, родник кротости и великодушия, тень милости Аллаха на земле. Друзья его – щедрость и великодушие. Покровитель природных дарований, щедрый до расточительности...

Гостья внимательно дослушала до конца, непроизвольно вспомнив при этом рассказ экскурсовода о надписи на памятнике, и многозначительно поджала губы: «Как же лживы эти поэты».

– Растопи, пожалуйста, камин, – сказала она, наконец.

Хан выглянул за дверь, отдал приказ, и тотчас вбежавшие люди засуетились у камина. Когда они ушли, оставив Гирея с девушкой одних, Машка снова подошла к камину, присела,  протянула руки к огню и спросила:

– Чем вы топите свои оджаки?

– Древесным углем.

Москвичка прищурила глаза и задумчиво сказала:

– Люди рождаются и умирают, поколения сменяются поколениями, а огонь горит. Нас не будет, а огонь все также неизменно будет гореть.

Повелитель подошел к ней сзади и положил руки Машке на плечи.

 Девушке очень хотелось сжать его руки, но она передернула плечами, встала и отошла в сторону.

– Под гостиной расположена беседка, которую называют Альгамбра? – произнесла она, стараясь снять напряжение от создавшейся ситуации.

Гирей, молча, кивнул головой.

– Можно туда сходить?

Хан, опять молча, кивнул и пошел вперед, показывая дорогу.

Беседка была открытой. В центре находился фонтан с мраморным бассейном.

– Это тоже работа Омера, – не удержалась от комментария Машка.

– Да, – тихо ответил правитель.

– Можно мне искупаться?

На лице повелителя мелькнуло удивление. Девушка смутилась.

– Но ты же знаешь, что я люблю купаться, – сказала она. – Ты ведь подглядывал за мной раньше.

Крым–Гирей пожал плечами.

– Купайся.

Машка шустро расстегнула кофточку, сняла юбку и, оставшись в купальнике, прыгнула в воду.

– Какое блаженство, – фыркнула она и поплыла.

 Хан молча ждал, когда гостья выйдет, а ей хотелось плавать подольше, потому что бассейн был намного больше фонтана, находившегося в ее комнате. Но она испытывала неловкость от того, что правитель за ней наблюдает. Пришлось закончить купание.

– Это как глоток воды в жару, – улыбнулась гостья, отжимая волосы.

– Я понимаю, что ваши женщины не плавают в бассейнах, но ты знаешь, они много теряют от этого.

Гирей протянул руку и стер капли с Машкиного плеча.

 Вдруг глаза его оживились.

– Хочешь, мы поплаваем вместе?

От неожиданности девушка чуть не открыла рот.

– Ты умеешь плавать?

 Хан кивнул.

– Я научился в детстве.

– Что-то здесь душно, надо выйти в сад, – пролепетала поспешно москвичка, натягивая юбку с кофтой.

Крым-Гирей пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал.

 Из Альгамбры они вышли в закрытый садик с каскадным фонтаном и бассейном. К нижнему бассейну был пристроен еще один фонтан, более древний на вид, изображавший растительный орнамент и резвящихся рыб, но все это было еще не достроено и утопало в виноградных лозах.

 Чтобы хоть что-то сказать, Машка спросила:

– Какой это сорт винограда?

– Асма, – ответил хан. – По-татарски значит «висячий».

Гостья оторвала лист от лозы, вдохнула его аромат и прошептала:

– Хорошо как. Но я больше люблю цветы. Особенно розовые розы и гиацинты.

– Гиацинты – весенние цветы, – заметил повелитель.

Машка обернулась к нему и сказала:

 – Тогда я хочу, чтобы была весна и цвели гиацинты.

На лице Крым-Гирея появилось выражение растерянности.

– Это мне не подвластно.

– Да, – ответила москвичка. – Тебе многое неподвластно.

–Я прикажу посадить здесь гиацинты, – уверенно сказал хан и добавил: – Для тебя.

***

Когда следующим утром девушка открыла глаза, Гирей, улыбаясь, указал рукой на ворох платьев, лежащих на диване у ее ног.

– Посмотри, сколько я принес тебе нарядов. Выбери себе что-нибудь. Конечно, даже покрывало смотрится на тебе великолепно, но это не одежда для гостьи хана.

Машка весело рассмеялась в ответ и зарделась. Упоминание о покрывале будило в ней еще одно воспоминание, за которое ей было неловко.

 Девушка взяла платье, попавшееся под руку, встряхнула его и остановилась в замешательстве:

– Я не знаю, как такие наряды одеваются, – вопросительно взглянув на хана, сказала она.

– Я позову невольницу к тебе на помощь, – кивнул правитель.

Когда платье оказалось в руках славянки, она посмотрела на Машку в ожидании, что та разденется, но хан продолжал сидеть на диване. Москвичка покраснела и, извиняясь, сказала:

– У нас не принято переодеваться в присутствии мужчин, пожалуйста, отвернитесь, великий повелитель.

Крым-Гирей не высказал недовольства, он повернулся и стал смотреть в окно.

Одевшись и расправив платье, оглядев себя в принесенное зеркало, Машка осталась довольна и позвала Гирея взглянуть.

Хан повернулся, и в его взгляде она прочла такое, что была очень обрадована присутствием здесь невольницы.

– Пройдись немного, – попросил правитель.

Девушка величественно, с улыбкой сделала несколько шагов и повернулась назад к дивану с нарядами, высматривая, какой теперь надеть?

Она перемерила все, находя, что в прошлом были неплохие портнихи. Не зная этнографии, Машке было сложно разобраться, одежду каких народов ей принесли, но, по виденным когда-то картинкам, она узнала русские платья. Будь здесь не так жарко, девушка носила бы их с удовольствием, но длинные юбки путались под ногами, хотя москвичка умело, по какому-то внутреннему чутью, подхватывала их рукой.

С каждым примеренным нарядом взгляд хана становился все восторженнее. Москвичка сняла последнее платье, опять надела свою коротенькую юбчонку, разрешив славянке уйти, а Гирею повернуться, и сказала:

– Когда-то, стоя перед экспонатами в музеях, я и мечтать не могла примерить подобные вещи. Чего только не случается в мире. Человек предполагает, а Аллах располагает.

На лице повелителя читались встревоженность и удивление.

– Тебе не нравятся мои подарки? – спросил он. – Почему ты не надела новое платье? Почему ты не носишь те украшения, которые я тебе подарил?

Машка подошла к хану и успокаивающе положила руки ему на плечи.

– Твои подарки не имеют цены, Гирей, но ведь я тебе говорила, что живу в северном краю, где очень холодно зимой и не слишком жарко летом. Ваша жара изнуряет нас, если жить здесь слишком долго. Когда мы приезжаем на море, то все время проводим около воды или в воде в легких купальниках. Специально для юга мы шьем одежды типа моего костюма. Все эти платья очень нравятся мне, но они слишком громоздки. Если бы у меня был кусок ткани, я бы сама смогла сшить какое-нибудь новое легкое платье.

– Ну, а от украшений тебе тоже жарко? – недоверчиво поинтересовался хан.

Девушка со смехом подбежала к шкатулке.

– Ну, посмотри, – воскликнула она, нетерпеливо хватая первые попавшиеся под руку серьги. – Сколько в них золота, и какие крупные камни! Эти серьги очень дорогие, но они же мне уши оторвут. Я никогда не носила таких.  Они мне непривычны, неудобны. Для меня только украшения, которые ты принес в то утро, подходят, – Машка замолчала, вспоминая события того дня. Она достала изумрудное ожерелье и серьги. – Хочешь, я буду носить их всегда?

– Примерь, – сказал Гирей. – Я хочу посмотреть.

Гостья  ловко надела серьги, но с ожерельем вышла заминка, она никак не могла его застегнуть.

Хан подошел к ней сзади и взял застежку из ее рук. Правитель легко застегнул ожерелье, словно всю жизнь только этим и занимался, но пальцы его дрожали.

 И снова, когда он стоял рядом, у москвички заколотилось сердце и побежали по спине мурашки.

 Взгляд хана задержался на заколке Kiss. Повелитель поджал губы и с усилием отступил на шаг назад.

 Девушка повернулась к нему:

– Ну как?

– Ты очень красивая, Маш–ша, – прошептал он.

***

Утром следующего дня девушка сидела у открытого окна, ожидая, когда вернется хан, который занимался какими-то срочными государственными делами. И вдруг снова откуда-то донеслись печальные звуки ЭТОЙ ПЕСНИ. Машка даже вскочила, высовываясь в окно. Теперь она отчетливо расслышала каждое слово:

Переплелись две розы нежных,

Как зрелость с юностью в веках.

Непостижимо, неизбежно

Любовь застыла в двух цветках.

Фонтан – магическая дверца –

Сквозь холод мрамора стезя:

Все каплет, каплет в чашу–сердце

То ли вода, то ли слеза...

Песня оборвалась так же неожиданно, как и началась, но девушка еще некоторое время прислушивалась.

– Кто это поет? – спросила она невольницу.

– Это девочка – дочь ведуньи, ее взяли в гарем прислуживать ханским женам. Она очень хорошо поет, танцует и умеет гадать по руке. Женщины прозвали ее Алмазом неограненным за удивительно нежный чистый голос, и теперь все так и кличут ее Эльмас, а совсем недавно она часто танцевала даже для хана и его гостей, – пояснила славянка.

– Я хочу посмотреть на эту девочку, – с любопытством воскликнула девушка. – Позови ее.

– Только повелитель может приказать привести ее сюда.

 Москвичка нетерпеливо зашагала из угла в угол.

Ей почему-то захотелось скорее увидеть эту девочку, и едва Гирей открыл дверь, как Машка бросилась к нему навстречу.

– Я слышала, что у тебя в гареме прислуживает девочка, которая хорошо поет, танцует и умеет гадать. Позови ее сюда.

Растерянность отразилась на лице хана. Он бросил недовольный взгляд на славянку, но возражать не стал и приказал привести певунью.

До тех пор, пока невольница не вернулась, стояло напряженное молчание – ни девушка, ни правитель не проронили ни слова.

 Когда славянка вошла в комнату с маленькой певуньей, москвичка залюбовалась ее изогнутыми соболиными бровями и пухлыми алыми губами. Кожа на лице девочки имела почти такой же золотисто коричневый оттенок, как и загар у Машки. Длинные, ниже колен каштановые волосы почему-то не были заплетены, а ее карие глаза смело смотрели на девушку. Казалось, даже что–то дерзкое было в этом взгляде. В руках маленькая певунья держала бубен.

«Странно, – подумала девушка. – Местные женщины должны быть брюнетками».

– Она не здешняя? – поинтересовалась москвичка у Крым-Гирея.

– Ее мать грузинская ведунья из знатного рода, – ответил он. –  Когда–то один из воинов взял эту женщину в плен, она осталась в гареме, родила ему дочь и приняла нашу веру.

– Это ты пела сегодня утром песню про две розы? – спросила девочку Машка.

– Я, – ответила та.

Ее голосок действительно был очень нежный и прозрачный, словно алмаз.

– Откуда ты знаешь эту песню?

– Она сама пришла мне в голову, – просто ответила певунья.

– А какие ты еще знаешь песни?

– О, очень много, – оживилась девочка.  – А еще я умею очень хорошо танцевать.

Москвичка рассмеялась:

– Для меня станцуешь?

Маленькая певунья взглянула на хана вопросительно, и когда тот кивнул, закружилась в танце, потрясая своим бубном.

– Какая она забавная, – сказала девушка Гирею, когда закончился танец, и девочка положила бубен на диван. – А теперь погадай мне.

Машка протянула ей руку, но певунья отступила назад и покачала головой.

– Как тебя зовут? – спросила ее девушка, которой был неприятен и странен этот отказ.

– Диляре, – важно ответила та и вдруг так печально улыбнулась, словно смиряясь с чем-то неотвратимым и известным только ей.

 Московская гостья перестала улыбаться.

– Сколько тебе лет, Диляре?

– Одиннадцать.

Хан резко махнул рукой, приказывая славянке увести девочку.

Машка задумалась: «Не может быть, чтобы эта девчонка была той самой Диляре, хотя через два-три года она действительно превратится в красавицу и, возможно, станет наложницей или женой Гирея».

Повелитель угадал ее мысли.

– Тебе понравилась Диляре? – насмешливо спросил он.

– Не дурна, – холодно ответила девушка. – Но мне больше понравилась песня, которую она пела утром. Правда, в ней очень странные слова.

– Мне тоже нравится, как она поет одну песню. Когда я ее слушаю, то вспоминаю твой рассказ про фонтан слез Сельсибиль.

– Почему же ты сказал, что у тебя нет невольницы по имени Диляре?

Правитель смутился.

– Я думал, ты спрашиваешь про взрослую и любимую девушку.

Взгляд Машки упал на диван, где остался лежать маленький бубен Диляре. Девушка резко, с вызовом, взяла его в руку и сказала:

– Ты видел, как танцует эта девчонка, а сейчас я покажу тебе танец будущего, – и, четко выбивая ритмический рисунок, присущий двадцатому веку, москвичка начала танцевать, влекомая  каким-то колдовским вдохновением. Гирей заворожено любовался ею.

 Когда девушка остановилась, хан прошептал:

– Мне кажется, что тот мир, откуда ты пришла, прекрасен, как рай, и мне бы очень хотелось уйти туда вместе с тобой...

Чувствуя, что опять может начаться тяжелый для нее разговор, Машка сказала притворно–шутливым тоном:

– У вас здесь тоже неплохо, и меня расстраивает только то, что я не могу принять ванну, потому что купания в бассейне для меня мало.

– У нас есть бани Сары-Гюзель с отделением для мужчин и женщин. Ты можешь сходить туда, – ответил повелитель.

Девушка оживилась.

– И что, там есть горячая вода?

– Конечно, – хан улыбнулся. – По свинцовым трубам поступает достаточно холодной и горячей воды.

Машка заинтересовалась.

– А откуда она поступает туда?

– В подвальном помещении есть топка. Дым из нее, проходя через отверстия внутри стен, согревает воду и воздух внутри бани, – пояснил Крым-Гирей. – В бане у нас моются, отдыхают, даже назначают деловые встречи и обмениваются новостями.

– Значит, там будет много народа, – расстроилась девушка. – Нет, я тогда не пойду туда.

– Ты можешь сходить в баню сегодня же вечером, я прикажу, чтобы там никого не было. Хочешь?

– Ну, если там никого не будет, то хочу.

 Правитель кивнул головой и вышел.

           ***

Здание бани имело мощные стены.

Гирей сказал Машке, что к женскому и мужскому отделению примыкает крытый дворик с фонтаном, и она может выйти туда, если захочет. Хан сам проводил девушку и обещал ждать, пока она помоется.

Когда московская гостья вошла в баню, то увидела в куполе отверстия в виде звезд и полумесяцев, через которые днем свет проникал внутрь, но сейчас помещение освещалось факелом, прикрепленным к стене.

 Девушка почему-то вспомнила, что ее бабушка имела собственный дом, и там тоже была баня, только русская. Когда Машке было года три и ее, маленькую, принесли туда мыться, то свет был такой же тусклый, как здесь, и из-за жары ей показалось, будто она задохнется. Маленькая Машка громко закричала и испуганно заплакала. С тех пор она подсознательно боялась бани.

Сейчас девушке тоже словно бы не хватало воздуха, но она стала раздеваться, решив, что в восемнадцатом веке надо хоть изредка мыться, как следует.

Москвичка успела прополоскать волосы, прежде чем у нее начало темнеть в глазах. Зря она пришла сюда. Стук сердца отдавался в висках. Девушка спешно стала одеваться, находясь в полуобморочном состоянии. В своем веке в такие моменты с ней всегда находился кто-нибудь рядом, чтобы помочь. Но здесь она была одна. Не могла же Машка объяснить Гирею, что ей бывает дурно, и позвать его с собой, а славянку девушка брать не захотела. Невольница ей просто надоела со своими вечно подозрительными взглядами.

 Девушка с усилием застегнула пуговицы и потеряла сознание.

Когда Машка очнулась, то почувствовала, как кто-то целует ее руку, касаясь каждого пальчика. Она открыла глаза, но в первый момент ничего не видела, кроме света. Во всем теле ощущалась слабость.

 «Как хочется спать», – подумала москвичка.

Но, постепенно приходя в себя, заметила Гирея, сидящего на диване в ее комнате. Выражение его лица было испуганное.

– Мне казалось, что ты уже никогда не проснешься, – с нежностью в голосе сказал он. – Почему ты не позвала меня?

Машка только сейчас начала вспоминать, что произошло в бане.

– Я долго была без сознания? – спросила она. – Уже утро?

– Нет, еще ночь, но скоро рассветет, – ответил повелитель и рассказал, что, не дождавшись, заглянул в баню и увидел девушку, лежащую на полу, а потом нес ее на руках сюда и уже хотел позвать знахаря, но, к счастью, Машка очнулась.

– Тебе лучше отдохнуть и завтра не вставать весь день.

– Я посплю немного, Гирей, – сказала она и закрыла глаза.

          ***

Утром к хану пришли с дурными вестями: накануне вечером, когда Машка с правителем находились в бане,  Диляре внезапно заболела и слегла.

 Всю ночь у нее был жар, а под утро она умерла. Женщины в гареме напуганы и говорят, что это юная ведьма, видевшая, как танцует Эльмас, из зависти напустила на девочку порчу и извела ее.

Гирею было чуть-чуть жаль певунью, одно время он даже увлекся ею. Она действительно хорошо пела и танцевала и, обученная женщинами из гарема, несмотря на малолетство, была неплохой наложницей, что хан упорно скрывал от Машки.

 От этого известия почему-то на сердце Крым-Гирея стало тревожно. Он решил не сообщать о смерти Диляре своей гостье и запретил всем под страхом смертной казни даже произносить это имя, чтобы слухи не распространились за пределы дворца.

 Кроме того, обстановка стала складываться неблагополучно. В сторону Кафы (Феодосии) бежала группа невольников, с которых по приказу Гирея были сняты цепи, а постоянные ночные прогулки и беседы хана с девушкой вызывали подозрения и недовольство карачей.

В народе начались пересуды о том, что правителя опоили колдовским любовным зельем, а последнее посещение бани ночью и мытье в одиночестве еще больше сгустили краски. Говорили, что у юной ведьмы безобразное разноцветное тело, раз она стыдится и прячет его от всех.

 Ярость вспыхнула в душе хана, но он подавил ее. Беспокойство о здоровье Машки настолько поглотило Гирея, что он решил отложить все разбирательства на завтра, а уж завтра...

Весь день хан провел возле дивана, на котором лежала девушка, уверявшая, что ей уже лучше. Правитель упрямо не разрешал ей вставать. Только к вечеру, когда повелитель вышел, чтобы распорядиться насчет погребения Диляре, москвичка все-таки встала.

          ***

Погода изменилась.

Сильный ветер нагнал тучи, собиралась гроза.

Девушка сидела у открытого окна, вышивая и с удовольствием вдыхая аромат предгрозовой атмосферы. Вошел Гирей, невольница немедленно и бесшумно выскользнула за дверь. Машка повернула к хану восторженное лицо и сказала:

– Будет дождь. Я так люблю смотреть в это время на небо. В воздухе такая живительная прохлада, что хочется окунуться в нее и поплавать, как в море. В вашей жаре можно засохнуть от тоски.

– Смотри, что я тебе принес, – отвечал правитель, положив на диван рядом с ней кусок великолепного китайского шелка.

У московской гостьи загорелись глаза: краски ткани были необычны. Она моментально представила себе, какое чудесное открытое платье можно легко сшить из этого отреза, даже на широкую ленту для волос хватит.

 Подарок был настолько ей по душе, что она вскочила с дивана, обняла хана за шею и расцеловала в обе щеки.

 И тут же почувствовала на своей талии дрожащие руки правителя.

 Машка замерла, боясь пошевелиться. После недавней ссоры она опасалась оттолкнуть эти руки, да и не хотела.

«Может, я зря все время жду? Может, возврата не будет никогда? Тогда почему бы мне действительно не выйти за него замуж, не могу же я до старости оставаться одна?» – думала девушка, глядя в его красивые миндалевидные глаза с длинными ресницами.

– Зачем ты – хан? Зачем ты здесь? Зачем должна быть Диляре-Бикеч? – с безнадежной тоской прошептала она.

Москвичка не опустила рук. От поцелуя у нее закружилась голова, но когда Гирей наклонился и коснулся ее плеча, она все-таки осторожно сняла его руки со своей талии и неуверенно отступила на шаг назад.

– Мы же договорились, что не надо, – сказала девушка с упреком и присела на край дивана.

Ее положение казалось таким неотвратимо горьким и безысходным, что у нее заболела голова. Слезы потекли по лицу, и она не могла их остановить. За всю жизнь с Машкой впервые случилась истерика.

 Услышав ее плач, хан очнулся от раздумий. Он поднял ее на руки, как ребенка, и сел на диван, держа девушку на коленях.

– Не плачь, не плачь, – повторял Гирей, прижимая к себе голову московской гостьи и целуя ее волосы. – Ты, Мария Потоцкая, и есть моя Диляре-Бикеч. Другой не будет уже никогда...

Пошел дождь, вспышки молний озаряли лицо повелителя, его глаза странно блестели, словно наполнились слезами, но губы были плотно сжаты. Затем он откинул голову на спинку дивана и замер.

Усталость от постоянного недосыпания навалилась на них, и они погрузились в темноту забытья без сновидений, а за окном бушевала гроза, и несколько ослепительно ярких вспышек прорезали небо.

 Огромная оранжевая шаровая молния бесшумно повисла за окном...

           ***

– Лидия Сергеевна, – спросила медсестру вошедшая врач. – А какого года рождения новенькая, которая сейчас находится в реанимации в состоянии комы?

– 1964. Ума не приложу, как она еще осталась жива, там было такое месиво, что даже мне стало дурно, а я не из робкого десятка.

***  

Они проснулись одновременно, только в разных местах: она – в больнице, выйдя из комы, с тяжестью в сердце и раздумьями о странном удивительном видении; он – один, на том же диване с отчаяньем воспоминаний об утрате, держа в руке вышитую на черной ткани алую розу с русскими инициалами М. П.

Спустя некоторое время она снова купит билет в Бахчисарай, он захочет увидеть Москву, а персидский Мастер Омер создаст  фонтан слез Сельсибиль, высечет в камне величайшую скорбь, посланную через века:

Помню тебя! Любимая!

Тоскую по тебе, Любимая!

Хвала Аллаху за чудо встречи нашей,

Сотворенное Им...

Анастасия САМОФРАЛИЙСКАЯ (Виктория Николаевна Бобарыкина)

Член Международного литературного фонда, Союза писателей России, заместитель председателя Правления Смоленской областной организации Союза писателей России. Родилась в Смоленске в 1964 году. Окончила Смоленское музыкальное училище по классу фортепиано, Смоленский техникум экономики, статистики и информатики, Смоленский государственный педагогический институт. Публиковалась в газетах и альманахах «Смена», «Вдохновение», «Смоленский литератор», «Литературная газета», «Смоленская газета», «Годовые кольца», « Поэзия смоленского края» и т.д. Автор шести книг, в том числе «Горящий лед», «Волосы Береники», «Алмаз неограненный» и др. Книга «Диляре-Бикеч» находится в музее Бахчисарайского дворца.