Небольшой приморский городок раскинулся вдоль живописного побережья. Песчаные пляжи лишь изредка сменялись подступавшими к самому морю скалами. Великолепными издали, гигантскими, обросшими кудрявой зелёной шёрсткой барашками казались эти скалы. Они, пропитанные жизненной энергией трав и деревьев, будто дышали, как живые, будто бы подпевали морю, которое днями напролёт давало свои концерты и лишь только к ночи изредка успокаивалось. Всё дело было в неутомимом ветре. Именно ветер мастерски нажимал на клавиши. И волны звучали – минорными и мажорными ладами, а иногда и редкими – лидийским, фригийским, эолийским. Но чаще у моря был классический репертуар, доступный для понимания всему человечеству. Оно исполняло Генделя, Баха, Моцарта, Петра Ильича Чайковского, Глинку, Бородина и Римского-Корсакова. Последний, кстати, был любимым композитором виртуоза. А грозы ударно играли совместно с морем музыку великого Бетховена, особенно пятую и девятую симфонии. Это было время, когда по-настоящему становилось страшно.

Но всё в нашем мире музыка. И бояться её не стоит. Музыка лишь только передаёт состояние человека. А состояния эти крайне изменчивы, вечными не бывают. Вот только что был человек в гневе и ярости, а вот уже успокоился и стал совершенно умиротворённым и где-то в глубине души даже, пожалуй, счастливым. Всё в нашем мире мимолётно: и ярость, и ужас, и злость, и счастье человеческое. Но к лету, всеми живыми существами в нашем мире обожаемому лету, море обычно становилось милостивым. Оно, подгоняемое ветром, с упрёком дующим в спину ленивому бездельнику, играло, бурлило эмоциями, но всё же милости в его музыке летом было больше, чем гнева, досады и обиды. Никогда ещё летом море не было оставлено без внимания, оно всегда в это время года было обласкано отдыхающими, приезжающими из разных стран. Купальщики рассыпались смехом, звенели радостью и лучились искренним счастьем, забегая в тёплую и такую притягательную морскую воду, растормашивая в своём сознании давно забытые ощущения от купания в настоящей морской среде, в месте, где когда-то и зародилась сама жизнь. Море в такие моменты становилось огромной водяною птицей, обнимавшей своими исполинскими крылами всех и вся, и даже каждого самого маленького человечка, опустившего в воду только пальчики самой маленькой ноги. Смешны и милы ему были эти маленькие букашечки, суетливо ползающие по воде, прыгающие на волнах, убегающие от брызг и дёргающие руками и ногами в разные стороны... И единственным, что могло море предложить им в тот момент — это были его объятья: нежные, добрые, по-матерински заботливые. И радело море лишь о том, чтобы дети его неразумные в беду не попали.

Море милостивое, море искреннее, глубоко духовное в своей связи с музыкой и душевное в отношении своём к живым, могло бы стать духовным учителем для многих приезжающих, ищущих приюта своим заблудшим душам, страждущих духовного развития и гармонии со вселенной. Но стало оно, будучи Великим музыкантом, лишь развлечением глубиной по колено, хотя глубина его была воистину безгранична. Его грустная музыка, гениальная музыка с нотками – конечно же! – меланхолии была неинтересна обывателю, недоступна его примитивному уму и познаниям. Он играл людям Баха, а они хотели слушать весёлые, развлекательно-зажигательные и зажигательно-развлекательные популярные, но примитивные песенки. Песенки эти отнюдь не заставляют задуматься о земном бытие и о выборе своего Пути. Песенки эти расслабляют, но так, что голова человека, его ум, его душа полностью отключаются от реальности. Это кажется чем-то хорошим, позитивным, ведь весело! — нет грусти, проблем, горестей, обид и противоречий. Можно дрыгать руками и ногами, можно смеяться, пить вино, легко усваиваемые алкогольные коктейли и наслаждаться легкостью бытия. Но ведь и море, порой, успокаивало, проигрывая свои светлые печальные мелодии из самого сердца земли, из самых недр своей души. Увы, эта музыка не давала ощущения лёгкости, наоборот, работа музыканта была настроена на увеличение глубины и наполнение смыслом. А человекам хотелось бы, пожалуй, оставаться пустыми, но чувствовать беззаботность и расслабление – увы, лишь временное, ибо вся жизнь не может проходить в праздном веселье, и каждому рано или поздно предстоит вынырнуть из сладкой нирваны наружу, во всеобъемлющую и наполненную смыслами действительность. Люди, стремившиеся к отдыху от накопившихся дилемм и противоречий, совершенно не хотели наполнять свои сосуды ни смыслами, ни думами, ни душевными переживаниями — никакими, кроме беззаботных. И по большому счёту, они имели на это полное право во время отпуска, то есть официально разрешённого отдыха от какой-либо вообще работы.

Вот только можно ли в принципе отдохнуть от своей души живому человеку? Это, пожалуй, самый сложный вопрос из всех земных вопросов о мироздании. Отдохнуть можно от тяжёлого, утомительного и продолжительного умственного или физического труда, но от духовного наполнения самого себя, можно ли откреститься какими-то бумажками с печатями и календарными датами нерабочих дней?

Море не играло примитивные беззаботные мелодии. Никогда – и раньше и теперь не было в его музыке беспечной лёгкости бытия. Музыка его была глубока и наполнена смыслами, так же, как и оно само было безгранично, глубоко и наполнено — безмерным количеством живых существ, каждому из которых оно давало дом и приют и о каждом из которых должно было всегда позаботиться, а значит — решать множество больших и малых проблем и задач каждый день. Ибо сами в нашей жизни появляются только неприятности, а вот радости и размеренное течение событий нужно ещё заслужить...

Повсюду на пляже выстроены были бары и маленькие кафе, гордо именующие себя ресторанчиками. Повсюду из бездонных чёрных колонок-усилителей звучало весёлое: «Тынц-пынц» или «Бум-бум-бум-бум». Везде разливалась, шипя, газировка и пенилось в кружках душистое холодное пиво. И люди, загорелые и очень счастливые, по вечерам всюду растекались по благоустроенному побережью как маленькие щепки, выносимые морской волной на берег во время прибоя.

Маленький мальчик Замир впервые в своей крошечной, по меркам вселенной, шестилетней жизни приехал на море. Его молодая душа, ещё не развращённая потребительством и прогрессом, жаждала наполнения: наполнения впечатлениями от встреч с совершенно разными людьми и новыми видами животных и растений, которых он раньше не видал и не встречал; наполнения новой музыкой и новым жизненным опытом и, наконец, наполнения новой духовной энергией — тем воздухом, который в дальнейшем будет служить пищей для размышлений.

Замир был белокож, худощав и невысок. Его светлые кудрявые, как у барашка, волосы выдавали его склонность к творчеству, а ямочки на щеках подчёркивали его щедрость и человеколюбие. Замир был в некоторые моменты чрезвычайно общительным, а иногда вдруг становился задумчивым и отрешённым. Играя на своей деревянной флейточке, подобии рожка, он был похож на маленького пастушка, тем более, что его белая хлопковая мешковидная рубаха и песочного цвета, закатанные до колен штаны прекрасно дополняли этот образ наряду со старомодными сандалиями.

Мальчик обычно играл по вечерам. Его благодарным слушателем было море. Чёрное, как сама тьма, оно поблескивало отсветами курортных дискотек и слегка звенело отражением доносящихся с набережной наглых голосов попсовых песенок. Казалось, что море в такие минуты было разочарованным самой жизнью. В его мудрых глазницах вспыхивали нотки отчаянья и одиночества. Между ним и той наполненной жизнью искрящейся набережной была будто бы выстроена полоса отчуждения из холодного мёртвого песка. Замир успокаивал море, а море успокаивало его. И сейчас, так же, как и на зеленоволосом плодородном лугу, друзья его барашки-волны не торопились разбегаться от него в разные стороны, а наоборот, слушая его, собирались вместе, кучкуясь у берега и с любопытством наблюдая за игрой своего заботливого пастыря.

— Вот видишь, у тебя довольно неплохо получается играть! — поддерживала пастушонка мать, когда он заканчивал исполнять одну из своих трогательных мелодий о людях и о природе, и о любви.

Да и названия мелодий были под стать: «Тыном-таном», «Вишня», «Ходит ветер у ворот». Грустные народные песни не игрались на инструменте, а словно пелись душой.

Однажды, в предпоследний день отпуска на море мальчик решился.

— А что если мне хоть раз поиграть для людей?

Кажется, что он уже совсем освоился с местной обстановкой, воздухом и атмосферой мира, бесконфликтности и покоя.

— Конечно, ведь завтра наш последний день здесь, завтра мы уезжаем, и было бы невежливо с нашей стороны не поделиться нашей с тобою любовью к музыке. Тем более, что публика здесь, кажется, будет к тебе весьма благожелательна, мой золотой.

И он действительно был весь золотой – от кончиков волос до кончиков пальцев на ногах. Мальчик подрумянился на солнце так, что при свете дня цвет его кожи сливался с золотым песком на берегу. Лицо его покрылось игривыми веснушками, а щёки стали яблочно-золотыми с оттенками свежего розового грейпфрута.

Она и сама играла – его старая и немного усохшая мать. Замир был, наверное, её последним, пятым ребёнком. Он был рождённым, вопреки общественному мнению, не для того, чтоб в семье появился мальчик. Четыре сестры души не чаяли в младшем брате. Он был любимый, как и все они, просто любимый. А мать... она была просто матерью за исключением ещё одного своего ключевого достоинства. С детства любила музыку и неплохо играла на фортепиано.

Десять лет прошло с тех пор, как она последний раз играла музыку для людей. В тот день она ехала в соседний город к умирающей матери. На железнодорожном вокзале стояло старое фортепиано. На нём упражнялись в игре одним пальцем какие-то весёлые подвыпившие подростки. Она долго терпела их грубые ляляканья и неласковое клацанье по клавишам инструмента. А потом осмелела, подошла и попросила разрешения сыграть несколько излюбленных пьес. Она всегда играла в трудные минуты жизни. Музыка помогала ей скрасить отчаяние и боль.

Подростки расступились и, сначала немного похихикивая, стали слушать. Облезлая, с сухой кожей и высохшими, безжизненными волосами женщина, по фигуре – но не по лицу – казавшаяся ещё достаточно молодой, с серыми от слёз подглазниками на пол-лица, стала играть. Подростки заслушались и одобрительно закивали головами. От их пьяной удали не осталось и следа. Они молчали и только грустно смотрели друг на друга. Музыка была глубокая, она наполняла смыслами и пробуждала самые трогательные, таинственные, спрятанные в глубине сознания воспоминания. Какая-то родность и природное естество были в этой музыке. Будто бабушкина рука, шершавая, но мягкая гладила каждого по волосам. Да и ту бабушку-то никто не помнил, но её ласка, её доброта и щедрость пробуждали эмоциональный отклик. Чья же и бабушка-то это была? Чем-то похожа она была на ту или тех, что кормили страну в годы ненастий, в годы войн и горя такого, что и представлять во здравии и довольстве не хочется. Бабушка эта – беззубая улыбающаяся надежда, искренняя, готовая всё отдать и общая для всех. Бабушка эта была неотъемлемой частью общей души человечества. Милая, добрая, вечная, щедрая бабушка... Вдруг образ резко исчез, оборвался криком вполне себе трезвого и с виду очень ухоженного мужика: «Ей, да заткнитесь вы уже, совсем обалдели там, что ли? Прекратите!.. Полиция, полиция!» То ли спать, то ли есть, то ли думать о грядущем заработке хотел этот мужчина. То ли бабушка эта ему была вовсе ни к чему! Голодная, старая, страдающая маразмом женщина, жертвующая частичку себя для других! Разве может такая быть героиней повести в эпоху тотального потребления благ?!..

Полицейский, видно, тоже сирота духовная, прибыл на «место преступления» незамедлительно и чуть не покалечил несчастную исполнительницу, резко захлопывая крышку старенького растрескавшегося, сутулого и дряхлого пианино. Тоном, не требующим возражений, он потребовал, чтобы мрачная, некрасивая и явно не влиятельная в общественных кругах особа покинула свою импровизированную концертную площадку.

Музыка кончилась. Резко. Коротким замыканием. Чёрными обуглившимися сгоревшими проводами. Пулей, вцепившейся в самую плоть и самую живую часть бившегося человеческого сердца. Вечная бабушка, наконец, умерла. Подростки занялись своими делами. Другие невольные слушатели концерта вернулись в реальность: кто снова задремал на металлическом вокзальном сидении, кто схватился за чемодан и двинулся в сторону перрона. Кто-то смотрел на часы, проверял билеты, теребил рукава рубашки, доедал вокзальный бездушный бутерброд или поправлял сбившийся галстук. Про бабушку забыли все, ведь именно с их молчаливого согласия жизнь её оборвалась на полуслове или полумелодии, ежели говорить точнее. Песня её, добрая народная песня из самого сердца земли была не допета, сказ недосказан, не донесены до потомков мудрые и трогательные её заветы...

А мама будущего Замира, которая всегда была в душе за мир, за этот самый мир, который в любую секунду внезапно может обрушиться, не оставив взамен ничего, даже маленькой, крошечной частички любви и надежды, никогда с тех пор не играла музыку для людей. Она играла, но только делала это всегда тайком, в полном уединении, эгоистично наслаждаясь открытиями только сама и наполняя только свою, собственную живую душу...

— Так мне сыграть? — повторил сынок.

— Сыграй, но играй от души, для мира, сынок, играй, — сказала она.

И мальчик сыграл.

Где-то горничная по имени Вили остановила свой труд и выскочила скорей на балкон. «Мальчик! Это играет мальчик!» — шепнула она, прижала руки к груди и жадно слушала Музыку. Музыку, которая не требовала средств, не просила денег и была о другом. Музыку, во время которой рождались бабушки — самые добрые и щедрые бабушки на планете. Бабушки, которые улыбались и лучились седыми своими причёсками, улыбались и обнимали маленьких внуков, внучек и правнуков — всех до седьмого и даже двадцать пятого колена. Обнимали всех умерших, родившихся и ещё не родившихся на щедрой и доброй земле. Где-то молодой человек по имени Георги вспомнил деда, игравшего когда-то на гайде, и незаметно для окружающих смахнул слезу.

А гости, милые гости, которые стояли неподалёку от золотого в закатных лучах медового солнца мальчика, равнодушно проходили мимо, желая как можно поскорее оказаться на таком расстоянии, где музыка, рождающая грустные и трепетные мысли, не доходила бы до их расслабленных отдыхом от мира мыслей и мира проблем ушей... Иные и вовсе потребовали для своих детей ожидаемую в это время детскую дискотеку с аниматорами, которую маленький мальчик Замир задерживал своей неумелой детской игрой на жалейке... Им почему-то не хотелось, чтобы их шести-, семи-, восьми-, девяти-… летние дети слушали, как играет на флейте, подобии рожка, маленький, худенький и кудрявый какой-то мальчик.

Поклонившись немногочисленным слушателям, которые ещё оставались рядом со сценой – в конце концов, детскую дискотеку с анимацией в отеле никто не отменял –  мальчик и его мама, покинули «станцию железнодорожного вокзала».

На следующий день мальчик немного прихворнул. Горничная Вили очень встревожилась, увидев, что мальчик в положенное для завтрака время находится в постели. Признаться, она давно уже обратила внимание на этого ребёнка. Ещё в первые дни, как мама и сын приехали, внимательная горничная заметила на тумбочке в номере отеля маленькую деревянную флейточку, подобие рожка. Она сразу догадалась, что на инструменте играет ребёнок, а затем и заприметила его, стала узнавать среди других детей. Увидев, что мальчик лежит, она тут же спросила у матери, что с ним. И получила ответ, что ребёнок, возможно, немного простыл на вечерней прогулке. Горничная тут же сбегала за кружкой горячего молока и мёдом. Вдобавок принесла она и несколько тёплых булочек, которые, скорее всего, она купила в ближайшей пекарне для себя.

— Кушай, Малчик! — сказала она с небольшим, но приятным акцентом по-русски, — ты хороший малчик, я слышала тебя вчера вечером, и ты очэнь хорошо играешь на дудочке, — добавила она.

— Спасибо! — поблагодарила мать, а мальчик в то время, закончив трапезу, сладко зевнул, поставил пустую кружку на тумбочку и потянулся.

— Я мошно посижу с Малчиком? — спросила участливая горничная. Она не знала имени Замира, но так и называла его, ласково и очень уверенно — Малчик, будто это было не обозначение пола и возраста, а его настоящее имя, данное родителями.

Мать Замира была не против, как и сам Замир, начавший было рассказывать горничной Вили о своих впечатлениях от поездки. Мать, таким образом, получила возможность ненадолго отлучиться из номера для завтрака.

На территории у бассейна в это утро скопилось очень много народа. Все люди были очень веселы. Слышались щелчки фотокамер. На какой-то неведомый аттракцион даже скопилась небольшая очередь. Матери Замира, отталкиваемой толпой, всё же удалось подойти поближе к тому, к чему стремилось протиснуться большинство. У бассейна гордо восседала огромная плюшевая собака. Рост у этой сидящей собаки был примерно такой же, как у шестилетнего Замира. Именно с этой исполинской по меркам игрушек шерстяной собакой и фотографировались люди, тут же выставляя фотографии в мировое электронное пространство на всеобщее обозрение и одобрение. Одна пятидесятипятилетняя женщина даже похвасталась перед присутствующими, что её фото, выставленное всего пятнадцать минут назад, собрало уже двести пятьдесят четыре виртуальных похвалы. Многие из толпы одобрительно гыкнули и заулыбались. Иные даже разразились искренними аплодисментами. Люди не знали, что собаку эту приволок от мусорного контейнера какой-то добрый дядька из числа персонала отеля. Она была грязная, затисканная, замусоленная и такая жалкая, поэтому мужчина решил, что будет жестоко, если плюшевая бедняга, вероятно, много лет прослужившая верой и правдой людям, будет в завершение своего пути отправлена на свалку. Он не знал, куда пристроить собаку и не нашёл ничего лучше, чем притащить её на место своей работы. Ночью он посадил собаку у бассейна, надеясь, что администрация отеля, обнаружив находку, не станет выбрасывать игрушку, а так и оставит её сидящей под пальмой в качестве декорации. Мужчина и представить себе не мог, что старая плюшевая игрушка, анатомически похожая на настоящую породистую собаку, сорвёт такие бурные овации у отдыхающих.

Какое же удивительное явление — игрушечная собака! Когда-то, когда появился мир, появилась музыка. Та музыка живёт и сейчас, хотя иногда и обрывается. Но вы никого не удивите в наше время мальчиком — мальчиком, который играет на деревянной флейте, подобии рожка. Если вы на самом деле хотите доставить удовольствие людям XXI века, то поставьте для них на видном месте старую большую мягкую игрушку, заменитель живой собаки, и они с удовольствием пообщаются с ней и будут рады, искренне рады этому событию.

Светлана БЕЛИЧЕНКО

Родилась в Архангельске. Автор множества произведений для детей. Входила в шорт- и лонглисты престижных российских и международных конкурсов.