Левиафан

Александр содрогнулся от толчка в колено и проснулся. В ушах зазвенело.

Он сел прямо и уставился в пол перед собой, на мелькающие ноги выходящих и входящих, пытаясь собрать воедино мозаику реальности. Где он?

Ага. Метро. Вечер. У него при себе рюкзак с нотными тетрадями, немного мелочи, проездной — и прекрасная музыка внутри головы: удивительно гармоничная мелодия, обрамленная дивным пением, раскатистым, тягучим и доносящимся будто из-под земли. От нее дрожат колени, тело сковывает параличом сосредоточения, а горло сдавливает до невозможности вздоха. Но эта мелодия — лишь сон. Царапающий душу, прекрасный и раздражающий одновременно.

Повторяющийся сон.

Александр вздохнул, провел ладонью по сиденью рядом с собою, чтобы опереться, сменить положение на более удобное, — и отдернул руку, морщась. Влез во что-то мокрое! Взглянул на пальцы, прищурясь, поднес к носу: вода. Обычная вода, только по запаху чуть застоявшаяся. С чужого зонтика натекло?

В ушах послушно зашумел дождь, но лишь на секунду: вой набирающего скорость поезда безжалостно затмил собой и мысли Александра, и разговоры, и шорохи, исходящие от пассажиров. Александр снова закрыл глаза — и ощутил себя одним в гудящей темноте.

Как же он устал…

Последние два месяца он только и делал, что катался от одной станции к другой на метро. Не от скуки или безделья — он сочинял музыку. Точнее, искал в реальности ту самую мелодию-из-сна, настолько прекрасную, что сердце сжималось от одной мысли: как это ее слышит только он?

Александр целыми днями слушал чириканье птиц, смех и разговоры прохожих, песни уличных музыкантов, шелест капель и градин, рокот грозы — и, уловив знакомые отрывки или созвучия, записывал их себе. Но с каждым днем он все больше убеждался в двух вещах: во-первых, та самая мелодия-из-сна стирается, ускользает, как только он пробуждается. Звон в ушах — и как будто ничего и не было. Поэтому поиски похожих элементов в реальности — это путь вслепую.

А во-вторых, он, похоже, начал сходить с ума. Ведь спустя месяц от первого сновидения случилось странное.

Сперва из наушников, затем — из колонок компьютера и, наконец, из папок с еще немыми нотными записями исчезла часть нот.

То есть, совсем, наглухо. Как будто их никогда не существовало.

Это совпало с моментом, когда он сумел добыть из сопротивляющейся памяти первую часть мелодии-из-сна. Обрадовался, воодушевился — а на следующий день обнаружил… это. Оно лишило его заначки — ушла на пару новых наушников, но без толку — и возможности писать музыку в компьютерной программе. Но так происходило только у него дома. Слух Александра тоже не изменился: просто вся его аудиоаппаратура вдруг перестала воспроизводить некоторые частоты.

Музыка, звучащая из наушников и колонок, с тех пор исказилась и словно бы опустела. А ноты… черт возьми. Под нижней папкой в тот день натекла большая лужа, мутная и синеватая от чернил.

Ладно. Понятно. Наверное, воду разлил и не заметил, неудачник криворукий. Наверное, она как-то повредила и звуковую плату. До стипендии не заменить.

Но поиски надо продолжать во что бы то ни стало.

Александр сперва продолжил работать у друга, в его домашней студии, а затем — в городе, на устаревшей, но надежной нотной бумаге, тщательно следя, чтобы вода не оказывалась с ней рядом даже в запаянной бутылке. Так и пересел с велосипеда на метро — намного быстрее, и руки свободны. Можно писать всегда и везде. А уж метро действительно переполнено всевозможными звуками. Только вслушайся — и найдешь что угодно!

К тому же, Александр любил полагаться на случайность: она много раз приводила его к неожиданным, но верным решениям в композиции музыки. А значит, нужно как можно чаще менять локации, выходить на случайных остановках, подслушивать и, главное, поменьше спать. Мелодия-из-сна прекрасна, но ненавистна; ее утрата взбудораживает, доводит до ярости, заставляет рвать неудавшиеся, незаконченные нотные цепочки — неважно, насколько продвинулся поиск, — и приходится начинать сначала.

— Тебе бы поспать. В зеркало давно смотрелся? — сказала Ира, сестра Егора, когда Александр в очередной раз зашел к другу оставить новые композиции для записи.

Кажется, они говорили не далее, чем час назад. Сегодня вечером. Александр тогда потрогал нижние веки и поморгал. Спать не хотелось. Спать… нельзя.

— Я спал. Вчера. Не могу больше. Прости, не могу.

Ира смахнула с уха апельсиново-рыжий окрашенный локон и оперлась плечом о наличник входной двери.

— Осторожнее. Так многие великие люди сошли с ума. Гнались за идеальным, не видя, сколько хорошего уже сделали, и однажды — пуф! — она надула щеки и резко развела пальцы, сцепленные в замок.

С ней было сложно поспорить. В поисках той самой мелодии-из-сна Александр написал уже дюжину новых песен. Получалось великолепно, но… каждый раз, когда он ощущал, что близок к разгадке, в голову вселялись вкрадчивые, тонкие, холодные щупальца. Они заставляли изменять ход мелодии. Они отключали мысли. Александр как будто выпадал из реальности — а потом пробуждался и не верил, что это написал он сам. Слишком идеально. Дрожат колени, захватывает дух. И чуточку пугает.

Что-то запредельное творит через него — и следит за ним, терпеливо дожидаясь, когда он снова возьмется за тетрадь и ручку. Знакомое состояние. Но до сих пор оно не было настолько навязчивым.

— Это я-то великий? — криво усмехнулся Александр, вовсе не страдая от ложной скромности.

— Ну не я же пишу такую музыку. Хотя решать тебе. Заходи на днях, послушаешь мою партию. Егор написал слова к предыдущим трем песням... Куда ты смотришь?

Александр качнул головой и поморгал. В глазах защипало, точно туда попала морская вода.

— Просто задумался, — ответил он. — Хорошо, я зайду потом. Может, завтра. Пока, Ира.

— Пока, — подозрительно ответила она и обернулась, прежде чем закрыть входную дверь. Но там ничего не было — для нее.

Просто… из неосвещенного коридора словно кто-то смотрел. Кто-то или что-то… если не сама темнота.

Едва дверь закрылась, Александр нервно повел плечами и сунул руку в карман. Ага. Мелочи хватит на кофе, а к завтрашнему утру на карту придет стипендия. В другом кармане — проездной на метро. В рюкзаке — нотные тетради в двух пакетах и запечатанная вода в пол-литровой бутылке. Дома в холодильнике — пять бутербродов. Или четыре. До завтра должно хватить.

Что ж, пора домой.

Александр шагнул к пролету, и тут кроссовки противно чавкнули. Он глянул вниз: прямо у двери квартиры Егора натекла блестящая лужа. Александр стоял в ее центре. Вода была мутной, с примесью земли, точно из грязного пруда.

Что за черт!

Он осторожно выбрался из лужи и не оборачиваясь поспешил вниз по лестнице.

На улице шел дождь, и это его успокоило. Мало ли, влез в лужу, потом просто забыл… Александр немного постоял под козырьком подъезда, затем трусцой, по «зеленой волне» светофоров, пересек несколько улиц и нырнул в желтоватый зев спуска в метро. Он пробился сквозь редеющую толпу — и приткнулся на сиденье в последнем вагоне, у стенки.

Там и покачивался в вязкой дремоте, дразнимый смутной идеей: «Шум электропоезда — последнее, чего не хватает той мелодии. Остальное — в новых песнях... Отлично! Вот это хорошая мысль! Дома соберу все воедино...»

Шум. Гул и шорох, точно что-то огромное ворочается глубоко под городом, и комковатая земля, шурша, скатывается по чешуйчатой спине в стороны и вниз. Что-то приближается.

Под метрополитеном журчит вода.

Дернувшись от толчка в колено, Александр проснулся. Где он? Ага. Метро. Вечер. Знакомый звон в ушах. Дом уже совсем близко.

«Еще пара станций, и все закончится», — подумал Александр и снова приткнулся виском к стене вагона. Накрылся курткой, закрыл глаза...

Он проснулся поздно ночью, один в вагоне. Протер глаза. Из освещения — белые точки звезд. Звезд? Неужели это наземная линия? Но как? Он же садился на другую!

Электропоезд несся сквозь черноту, не сбавляя скорости. Александр взглянул на часы — без тринадцати четыре. Еще лучше. Его должны были высадить из вагона три часа назад.

Сонливость как рукой сняло.

Судорожно дыша, он припал к стеклу, и изо рта вырвалось белесое облачко. Оно тотчас распласталось по стеклу и истекло конденсатом, точно слезами.

Черт, как же здесь холодно. Александр попытался закутаться в куртку — промокла насквозь! — и откинул ее прочь. Его затрясло. Опять вода!

Что происходит? Где он?

Сквозь шум и грохот поезда вдруг пробилась та самая мелодия-из-сна. Александр затаил дыхание, стискивая плечи деревенеющими пальцами. Температура неуклонно опускалась. Свет звезд смазался в бесконечную кинжальную полосу.

«Теперь... мы слышим... тебя».

И, что бы это ни было… оно говорило с ним в голове. Холодные, тонкие, вкрадчивые щупальца — те самые, — с каждым слогом касались его и отступали, точно бесконечно тревожное море. Нет, это даже не голос — это переливы той самой мелодии-из-сна, созвучия, напоминающие речь, как завывания скрипки в умелых руках походят на стоны или далекий плач.

В груди стало тяжело и мокро. Александр закашлялся.

— Я сплю? — выплюнул он с водой и застонал, сворачиваясь в клубок.

«Теперь... мы... видим».

Тьма стала непроницаемой. Пропали даже следы звезд.

Он один в гудящей темноте.

Шум поезда — а поезда ли? — стал натужным, скрипучим, отвратительным; как будто пласты земли поднимались, ломались и падали, сползая по чешуйчатой шкуре гигантского создания — Левиафана, — выбирающегося на поверхность.

Оно проснулось. Вот что Александр сделал в погоне за чужой чарующей песней. Он призвал нечто из глубин, сам не зная, что делает это.

Стуча зубами, он попытался шевельнуться — и затрясся в судороге от холода. Или это шатался и раскачивался вагон, готовый сорваться с путей вслед за рушащимся тоннелем? Или это всего лишь ветер?..

Мелодия-из-сна опять заполнила голову:

«Ты в... безопасности».

И тьма поглотила все оставшиеся органы чувств.

***

Александр очнулся на жесткой скамье подземной станции. С волос капало, от куртки тянуло промокшей землей. Его трясло, ноги и руки не слушались. В голове было пусто.

Он повернулся на спину и уставился на тусклый желтый свет, льющийся с потолка.

«Под землей и водой куда холоднее, чем тебе сейчас, — пронеслось в голове, и подземный голос, как родной, как свой собственный, эхом отдался в затылке. — А солнце там еще слабее и бессмысленней, чем этот жалкий свет».

Александр поднялся и побрел к выключенному эскалатору, оставляя за собой, как слизень, мокрый грязноватый след.

Хотелось одного — помыться. И, может, если получится, обо всем забыть.

Сати

Взмах-выпад смычком. На лак садится канифольная пыль.

Холм гудит в ответ. Он огромен и гол на верхушке, точно спящий великан с плешивой головой, – и, дрожа, он будто мычит во сне, откликаясь на гармоничные трели. С деревьев на его склонах сыплются желтоватые листья: осень близко.

Чужая обувь взрывает их хрупкий покров. Чужое дыхание рвется звоном мечей.

Сати играет и слышит, как трещит лоза, сковывающая камни входа в грот. Она уклоняется от клинков, едва дыша от страха при близости стали, и поглядывает в сторону треска. Мелодия резонирует с древней силой, которая вот-вот воспрянет ото сна.

Слишком рано.

«Сокровищницу открывает лишь музыка. Ее музыка. Заставьте ее играть!».

Они тоже хотят попасть внутрь.

Но они ничего не получат.

Сати озирается из-под смычковой руки. Кисть падает, конский волос скользит по струнам – и невидимая волна энергии превращается в град синих стрел.

Музыка не может убить, но боль от нее вполне реальна.

Вскоре Сати опускает скрипку и озирает поле битвы. Кругом – стонущие тела, распростертые в одуряющей боли. Чуть дальше – зазывно распахнутый зев грота.

Наконец-то.

Она много шла, о многом сыграла; пришло время отдохнуть. Потом кто-то другой разбудит холм, кто-то другой возьмет в руки его скрипку и отправится через ледники, леса и пески. Кто-то другой...

Сати входит.

Кругом сияют драгоценные камни, позвякивает золото, будто падают друг на друга древние, неровные монеты. Шелестит бумага: где-то распахнут сундук, и в нем сквозняк перебирает подшивки нотных текстов. Здесь всё любимо и знакомо, хотя Сати видит это место второй раз в жизни.

– Добро пожаловать домой, – молвит она и садится на помост, предназначенный для скрипки. Запрокидывает голову. Цепляет пальцем первую струну и закрывает глаза.

Голос переплетается с гулким тоном. Струна дрожит, за ней – другая, третья, все разом; под потолком, точно дым, густеет звонкое эхо. Монеты прыгают и раскатываются, камни сводов трещат…

Сати выдыхает.

Скрипка становится громче.

Пустая одежда замирает на старом полу.

Анжелика ФОРС (Анжелика Владимировна Ярмонтович)

23 года. Живет в Беларуси, в г. Лида. Окончила Гродненский государственный медицинский университет. По специальности психиатр-нарколог. Активный участник литературных конкурсов. Лауреат международного молодежного конкурса «Горизонт – 2100» в 2019 и 2020 годах, обладатель Гран-при в конкурсе 2020 года. Публикации: участие в сборнике «Генезис. Пророчество» издательства FullLib, а также в сборнике по итогам II международного конкурса «Живой родник» им. Анатолия Жаренова.