Глава 1.

            Сумрачным утром поздней осени 2013 года сорокасемилетний преподаватель  Супрунов Игорь Ярославович успел запрыгнуть в последний вагон электрички, являющейся палочкой-выручалочкой для жителей не только пригорода Киева, но и достаточно отдаленных от столицы районов. Мегаполис давал возможность зарабатывать деньги. Ведь за его пределами найти хорошо оплачиваемую работу было нелегкой задачей. Супрунов, правда, направлялся из Тетерева не в Киев, а в Ирпень, где в экономическом  колледже преподавал предмет с загадочным названием «компьютерная логика». Более двадцати лет Игорь учил детей математике и физике, а не студентов. А семь лет даже руководил школой. Но у него всегда тяжело складывались отношения с начальством. Будучи директором, сам взяток не брал и не возил дань в районный отдел образования, а потому, в конце концов, руководящую должность пришлось оставить. Да и потом, несмотря на легко складывающиеся добрые отношения с учениками и поддержку их родителей, найти общий язык с начальством получалось далеко не всегда. Вот жизнь и забросила Игоря преподавать специфическую дисциплину в экономическом колледже. Он понимал, что эта работа временная, поскольку занимал вакансию ушедшей в декрет коллеги. По удивительной иронии судьбы вышло так, что уже пятый раз подряд Супрунов устраивался преподавать на место декретчицы. Только раньше работал в школах, а теперь в колледже.

            Сам же он семьи не имел. Не сложилось как-то. Конечно, случайные женщины на жизненном пути Игоря, старающегося поддерживать себя в хорошей спортивной форме, встречались, но слишком уж случайные. Возможно, одной из причин отсутствия у него жены и собственных детей являлся неожиданный факт – несмотря на свой возраст, более чем скромную, заурядную внешность, отмеченную и рано появившейся лысиной, и проблемами со зрением, заставляющими носить очки, Игорь все же верил в любовь.

            Вероятно, у некоторых читателей такое откровение может вызвать улыбку, но всякое случается. Однако мимолетные встречи после вечеринок, в чужих квартирах или на природе, к светлому и возвышенному чувству отношения не имели. Правда, настоящая вспышка, именно вспышка, а не примитивные блестки чувства, мутновато отражающие свет стремления к любви, в жизни Супрунова все-таки случилась. Неожиданной летней встречей с Викой,  удивительной девушкой, невесть как оказавшейся на планете Земля, осветилась вся подлинная сущность Игоря, а, может, и душа его… Надо же было такому произойти: учитель, которому далеко за сорок, и возвышенно парящая в своей нежности над приземленным бытием, чарующая не просто своей красотой, а хрустальной чистотой помыслов девушка Вика… Что могло быть между ними общего? Случилась эта вспышка летом 2012 года, когда согреваемое черноморским солнцем пространство совместилось причудливым образом со временем. Но невероятная сказка, как показалось тогда Игорю, не может быть долгой. А потому с грустью, но без особого удивления Супрунов воспринял то, что жизнь развела его и умную красавицу – и такое бывает! –  сначала по разным городам, а затем и странам. Ведь позже Вика уехала из Украины в Польшу. Тающим свечением от той вспышки явилась последующая переписка в «Одноклассниках», почти сошедшая со временем на нет. Кто-то взломал страничку Вики, а дни бежали, выстраиваясь в длинную, растворяющуюся в своей однообразности очередь. И все тяжелее Супрунову было питать надежду на то, что любовь, настоящая любовь, не только красивый вымысел поэтов, отрезвляющий через некоторое время своей иллюзорной пустышностью, ведя к похмелью, а реальность – хотя и по всей видимости очень редко – но все-же внезапно рождающаяся на захламленной грехами планете...

Жил Супрунов один, в однокомнатной квартире, которую получил, еще работая директором школы. Военный городок, затерянный в лесу, на границе Киевской и Житомирской области, в котором и обитал учитель, нравился Игорю, выросшему в крупном областном центре – в Днепропетровске. Лес, всегда пахнущий хвоей, и озерцо, дарующее в жаркие летние дни прохладный блеск воды, и иллюзия умиротворенности, рожденная некоторой оторванностью от цивилизации, – все это придавало городку оттенок очарования. Бывший ядерный объект, изменивший свое предназначение после распада Советского  Союза, все же существовал. Но напряженка с работой в далеком гарнизоне заставляла многих его жителей искать места заработка за пределами уютного городка. Вот и приходилось Игорю каждое утро сначала автобусом, а затем электричкой добираться до Ирпенского колледжа. Втянулся. Даже с юмором относился к своему образу жизни. Услышал же когда-то от учеников забавную шутку: «Мой котенок сначала боялся пылесоса, а потом ничего, втянулся...»

А с детьми учитель работал  не только в школе.  Каждое лето Супрунов, имея  долгий отпуск, устраивался работать воспитателем в приморском оздоровительном лагере. А еще ж имелись домашние ученики – те, которых  поттягивал по математике. Так жизнь его и протекала или, точнее, пробегала под стук колес электричек. Политикой он не интересовался, телевизор не смотрел – хватало Интернета. Радио, правда, слушал. Напряженный рабочий ритм не то чтобы нравился Игорю, он просто жил в нем, а как иначе может быть – даже не представлял или не хотел представлять. Мол, несёт жизнь куда-то, и пускай несет. Вроде ж направление правильное! Конечно, семью он создать мог. И не раз представлялась такая возможность, но не решался учитель на такой шаг. Считал, что основой семьи должна быть любовь, а если её нет...

«Главное не проехать Ирпень», - мелькнула мысль в голове у дремлющего у вагонного окна преподавателя.  Но проехать ему не пришлось, как и доспать хотя бы полчаса. В Бородянке на соседних сидениях устроилась шумная компания.

«Майдан», - равнодушно отметил для себя Супрунов. Именно так он обозначал людей, пытающихся заработать на модном тренде. Проще говоря, участвующих в Киевских митингах за деньги. Расставаясь с надеждой на дрему, Игорь потянулся, грустно улыбнувшись. Вспомнил, как вчера, возвращаясь вечером домой, перед электричкой зашел в недорогую забегаловку-разливайку. Решил ста граммами водки заглушить ноющую боль в зубе – кстати, помогло, правда не надолго – и там услышал как продавщица обратилась к забредшему на огонек, бессмысленно стоящему перед Супруновым прямо у стойки с перемноженными на ноль карманами бомжу: «Шел бы на Майдан деньги зарабатывать, а не шатался здесь!»

            Супрунов же на Майдан не ездил, но с «майдановцами» встречался регулярно. Каждое утро по дороге на работу он видел, как на крупных станциях

вагон электрички набивался организованными группами митингующих и их поводырями, уточняющими списки «протестующих против Януковича» и выдающих деньги прямо в электричке.

            Вот и на этот раз до сознания Игоря, не спеша доходил смысл негромко произнесенных утренним поводырем слов, явно обращенных к «завербованным» парням: «...так это ж пока только по двести гривен, а на Майдане, после обеда еще по две сотни будет...»

            «Хм... 400 гривен в день. Цены растут. Раньше всего по двести платили», -  подумалось Игорю. И сразу вспомнился еще случайно услышанный дня два назад вечером в Киевском метро разговор двух подростков лет пятнадцати. Один спросил другого: «Ты завтра в школу идешь?» - «Та нет, пойду с утра ментов бить на Майдан».

            В минувшее воскресенье Игорь, чувствуя душой недобрую ауру вокруг майданных событий, ездил в Голосеевский Монастырь, чтобы поклониться Мощам Святой Матушки Алипии. Именно там записал стих, который

родился неожиданно:

Я вместо Майдана ходил в Монастырь,

Там Церковь и чистые души.

Ведь именно их Божий Свет освятил,

Они меж водою и сушей.

И музыке не было места в тиши,

А только шептались о чем-то,

Ушедшие друг мой и ученики,

И мама являлась, но коротко.
 

Она и при жизни казалась всегда

Устало-cпокойной и тихой,

И Вася, когда приключилась беда,

Ушёл без надсадного крика.
 

За эту мою Православную Русь,

Единую и неделимую,

Хоть грешный но все же крещусь и молюсь,

Спасти чтоб от непоправимого.

Когда Майдан только начинался, в самый первый его день Супрунов, как обычно, добирался на домашние занятия математикой с учениками, а по дороге слушал музыку, записанную в его видавшем виды, купленном в комиссионном магазине смартфоне. Он любил песни Владимира Высоцкого, Булата Окуджавы,  Татьяны и Сергея Никитиных.  Но тем утром решил послушать не записи, а «Русское радио», однако в поисках его в насыщенном киевском эфире случайно наткнулся на «Хит ФМ» и стал вслушиваться в завораживающий своей искренней взволнованностью голос диктора. Взволнованностью, не свойственной радио вообще, а уж тем более музыкальному, а не информационному каналу. Ведущий освещал ситуацию он-лайн, связываясь с журналистами радиостанции, находившимися на Майдане. Их сообщения  и звонки радиослушателей, описывающих простыми словами происходившее прямо с места событий, перемежались с музыкальными хитами.

            Через некоторое время Игорь решил послушать сообщения о

митингах,  кажущихся стихийными, уже на информационном канале «Эра ФМ» – но странно: там звучала только музыка, чего никогда ранее Супрунов за этой радиостанцией не замечал. Долго выжидал, не будет ли все же комментариев политологов в эфире «Эры», но безрезультатно.

            А что же «Хит-ФМ»? Основной ее идеей была личная просьба радиоведущих к киевлянам: не участвовать в массовых собраниях и не создавать толпу в целях безопасности. Ведь поведение любой толпы непредсказуемо и может привести к непоправимым последствиям. В те часы, задолго до попыток героизации переворота, дикторы особое внимание слушателей обращали на детей. Просили держать их подальше от мест скопления людей. Супрунов, будучи педагогом, эту позицию радиоканала понимал и поддерживал. Рассказывали на «Хит ФМ» и о подогнанном невесть откуда к администрации Президента тракторе, и о неудавшейся попытке ее штурма, о разбитых стеклах и металлических прутах в руках митингующих. Супрунов узнавал в тот день новости по дороге от одного домашнего ученика к другому. Включенный на смартфоне радиоприемник через наушники настойчиво врывался в привычно-размеренную, хоть и спешащую жизнь учителя.

            Супрунов вглядывался в лица «майдановцев», шумно играющих в карты в утреннем вагоне электрички, рассказывающих анекдоты и обговаривающих суммы заработков на Майдане.

            «Их руками делается политика, - подумалось ему, - а им-то самим политика безралична абсолютно. Только бы деньги платили».

            Уже значительно позже, от своих бывших учеников, которых

иногда встречал в электричке, Супрунов узнал, что некоторые молодые люди до обеда зарабатывали деньги на митингах против Януковича, а после обеда на митингах антимайдановцев, проходящих неподалёку в поддержку президента Януковича. Понимал учитель, конечно и то, что на массовые собрания  приходили и искренне верящие в возможность что-то изменить на

Украине в лучшую сторону с помощью Майдана. Но поскольку, по большому счету, Супрунов политикой действительно не интересовался, то соотнести количество «зарабатывателей» с числом искренних он не мог.  А кроме того, важно было понимать, что массовость на Майдане создавалась, в том числе, и за счет случайно попавших туда граждан, пришедших бесплатно послушать эстрадных исполнителей, потусоваться да еще и перекусить бесплатно. Бутербродами и кофе «майдановцы» обделены не были.

            Не проехав Ирпень и добравшись-таки до колледжа, Игорь Ярославович успел сварить себе кофе в кабинете для преподавателей, куда всегда приходил первым. Нет, кофеварки там не было, но учитель давно научился заваривать кофе кипятильником в обычной керамической чашке. Покупал в основном или российский молотый «Черная карта», или финский «Президент»,

относительно  недорогой. В кофе никогда не добавлял сахар.

            Едва Игорь Ярославович допил свой дежурный утренний горячий

напиток, как зазвонила мобилка. Секретарь сообшила о желании директора колледжа пообщаться с  Супруновым. Преподаватель удивился тому, что начальство заинтересовалось его персоной в такую рань.

            Директор, очень крупный, властный и волевой шестидесятилетний обладатель живописных густых усов, восседал в черном кожаном кресле за письменным столом. В большом, но уютном кабинете, устланном до неестественности пушистым светло-серым ковром. Несмотря на соответствующие атрибуты и солидный вид, в кабинете руководителя Супрунова – Владимира Андреевича Кабардина подавляюшей подчиненных атмосферы не ощущалось.

            - Игорь Ярославович, повод для нашей беседы не очень приятный. Но что поделать, раз так вышло. Ваша коллега, на чьем месте вы сейчас работаете, планирует с понедельника выйти из декретного отпуска.

            Супрунов соображал быстро, да и что тут было соображать… Ему предстояло искать другую работу. По большому счету, учителя не слишком расстроила такая утренняя новость. Ведь чувствовал он, что не вписывается со своими педагогическими чаяниями в систему профессиональной подготовки специалистов для экономики сельского хозяйства. Не его это. Привык же работать с детьми, а не со студентами.

            После разговора с директором Игорь Ярославович направился прямо в небольшую аудиторию, где его уже ожидали студенты. Их, правда, оказалось мало. Меньше половины группы.

            - А где же остальные?- удивился преподавтель.

            С задних парт послышались приглушенные смешки и чей-то комментарий:

             - Да на Майдане они. Деньги зарабатывают.

            «И действительно, - подумал Супрунов, - что же это я сам не догадался?»    

            Ведь только вчера Игорь спорил с Павлом Бухтием, давним своим другом или теперь уже не другом после давешнего телефонного разговора.

Доказывал ему, что по рассказам бывших своих учеников, частенько встречаемых, многие отмечались на Майдане, только чтобы получить деньги. Рассказал он тогда Павлу и о своем понимании слова «наемник». Речь вел не о солдатах, согласных служить в любой армии мира, лишь бы деньги платили. То есть не о воинах-наемниках, умеющих убивать, но считать которых уголовниками не принято, потому что они, в отличие от преступников, носят военную форму, а значит готовы сражаться как бы за идею, правда, за не «как-бы», а за вполне реальные, хрустящие доллары или евро. Хотя, по большому счету, грань между киллерами, одевающимися в дорогих бутиках и их коллегами, что получили новенькие армейские камуфляжи  на военных складах, весьма относительна.
    

            Так вот Супрунов рассказал другу не о них. Говорил с ним искренне, долго и от души, иногда повышая голос в трубку:

            - Слово «наемник»  возникло в моей голове недавно, в один из холодных дней,. Я зашел в уютную, по-домашнему теплую и по-хозяйски аккуратную библиотеку Ирпеня, желая посмотреть свою электронную почту. А мобилки с интернетом в кармане не имел. В читальном зале за стеклянной перегородкой работники библиотеки давно установили несколько компьютеров, подключенных к интернету, иначе говоря, к всемирной паутине. Уж точно к паутине, затягивающе цепкой. Несмотря на изначальную цель – только лишь посмотреть, не пришло ли ожидаемое мною письмо – сделав это, решил ознакомиться с прогнозом погоды и новостями, потом взглянуть на свою страничку в «одноклассниках»… ну и так далее. Скользя по паутине, я сначала вообще не обратил внимание на одиноко сидящего рядом со мной в пустынном по-утреннему, компьютерно-библиотечном уголке, лысоватого мужчину лет сорока, в джинсах, свитере и коричневой куртке из кожезаменителя или, как когда-то говорил мой знакомый «из натурального дермантина». Но внезапно у моего случайного соседа по компьютеру зазвонил мобильный. Вот тогда я и бросил на мужчину осуждающий взгляд. В таких же случаях принято сразу выходить в коридор, а не нарушать читательскую или компьютерную тишину. Но незнакомец не вышел. Впрочем, начал говорить по телефону он совсем негромко, стараясь, очевидно, никому не мешать, посмотрев при этом на меня извиняющимся взглядом. Я лишь пожал плечами, однако, отключить свой слух не мог, а потому слышал все, что говорил компьютерный сосед. И сейчас дословно, или почти дословно помню произносимые тогда им слова. Разговаривал мужчина, вероятно, со своим другом: «Да...конечно узнал, Вася... Так, ничего хорошего... Ну как почему?  Жена давно потеряла работу, а нашу ж киевскую фирму больше месяца назад закрыли, как Майдан начался. А Вика, ну, дочка моя. Ей десять уже. Помнишь?.. Да, так вот, она заболела... Серьезно ли ? Сам не знаю. Две недели непонятные симптомы. Температура высокая, головная боль, рвота. Потом все проходит, а через несколько часов начинается опять. Тут, в Ирпене, никто из врачей толком сказать ничего не может... Да брали анализы... И кровь тоже, но ничего не ясно... Конечно, надо в Киев, но ты  понимаешь, нужны деньги... Да пробовал на Майдан, раз две сотни заработал, а второй раз кинули, не заплатили обещанное... Да мне все-равно, пошел бы и на антимайдан... Ну да, за Януковича... А какая разница, лишь бы рассчитывались честно... Да, если у тебя действительно будет возможность, ты узнай, но только чтобы это не кидалово было. Надо же где-то деньги брать для Вики... Нет, точно, абсолютно все равно на Майдан или Антимайдан... Да... Договорились, позвонишь...Ну давай, пока...»

Окончив разговор, мужчина посидел за компьютером еще несколько минут, а затем закрыл все «окна» и, рассчитавшись с администратором, вышел из читального зала. Именно тогда из глубин  подсознания моего и всплыло слово «наемник», но в ушах еще стояло : «...Надо ж где-то деньги брать  для Вики...», а потому сразу  пришло и понимание того, что к мужчине, покинувшему только что библиотеку, никак не подходит слово «наемник», уверенно вызывающее зловещие ассоциации. Ему ведь деньги необходимы были для доброго дела. А то, что на столичные майдан и антимайдан значительная часть митингующих выходила не безвозмездно, мне было известно и раньше».

            Бухтий, выслушав обстоятельный рассказ друга, только хмыкнул в трубку, не прокомментировав услышанное.

            Не прокомментировал Павел и сюжет из жизни, которым три года назад поделился с ним тогда еще друг Игорь Супрунов, только вернувшийся из детского санатория, расположенного в Карпатах, где он работал с группой Ворзельских учеников. В то время, еще до Майдана их вывозили на оздоровление бесплатно как пострадавших от аварии на Чернобыльской АЭС. Учитель  рассказал, что гуляя с детьми по укрытой осенней листвой лесопарковой полосе, протянувшейся вокруг корпусов детской здравницы, поведал детям историю времен Великой Отечественной войны о летчике Мересьеве, научившемся управлять истребителем с ампутированными ногами. А окончив рассказ, сделал вывод, что любая война страшна, потому что не только ломает людские  судьбы, но у многих забирает жизнь. Комментарий шестиклассника Саши, коротко подстриженного и, как казалось, умного мальчика, шагающего рядом с Супруновым, поразил своим цинизмом. Школьник, внимательно слушающий учителя, мимоходом бросил фразу: «Так а что же страшного в том, что люди гибнут на войне. Люди же рождаются потом». Супрунов просто опешил и уже собрался ответить ученику: «А если ты погибнешь на войне, а потом другие люди родятся, тебе легче будет?», но все же одернул себя, не стал так отвечать. Но долго не мог придти в себя от этой дикой мысли, которая возникла в голове его ученика…

            После отработанных в колледже часов Игорь Ярославович направился к своим домашним ученикам, размышляя по дороге о том, что неплохо бы уехать в Днепропетровск, к другу. Хотя бы на пару недель. И могилу матери проведать, и побродить по улицам родного города. Очень хотелось уехать из Майданно-Киевского региона, вдохнуть свежий воздух Юго-Востока. И вечером, уже отзанимавшись с семиклассницей Ирой и девятиклассником Антоном, Супрунов принял решение, что, получив расчетные в колледже, уедет на следующий же день в родной город, для начала на недельку, а там видно будет.

Глава 2.

            В Днепропетровск Супрунов смог попасть только 19 февраля 2014 года.

Расссчетные долго не выдавали, да и выдали сумму намного меньшую, чем та, на которую Игорь надеялся. Несмотря на свою профессию, в бухгалтерских рассчетах учитель математики разбирался слабо и почему-то никогда не старался в них вникать. А потому несколько недель Игорь Ярославович официально трудоустроен не был, а лишь занимался математикой

с домашними учениками.

            Поезд из Киева прибыл в 5.20 утра. Как родилось у Игоря решение искать работу по специальности в Днепропетровске? Кто знает… Но когда, выйдя из теплого вагона на перрон, скользкий от примерзшего еще с вечера мокрого снега, учитель направился к скромному по киевским меркам зданию вокзала, он знал, что, приехав к другу, прямо с утра начнёт обзванивать районные отделы образования в поисках школы, в которой мог бы преподавать до конца учебного года. Ведь на календаре было 19 февраля, и до Последнего звонка оставалось чуть больше трех месяцев.

            Несмотря на предрассветную настороженность Днепропетровска, встречающего Супрунова, как ему показалось, несколько недоверчиво, по случайно перехваченным взглядам дремлющих в зале ожидания пассажиров,  неестественно громкому для раннего утра смеху вокзальной буфетчицы, неспешной размеренности прохаживающихся по привокзальной площади таксистов и даже по наивности кофейного автомата, в котором отсутствовала функция «без сахара», в отличие от привычных Игорю  столичных аппаратов, ощущалась величавая оторванность этого города от напряженно-болезненной суетливости Киева. И дело  было даже не в том, что в главном украинском городе Супрунов чудом успел на поезд – метро ведь 18 февраля не работало – а, скорее, в отсутствии горячечной возбужденности в глазах земляков Игоря, так свойственной в те дни многим киевлянам. Такая провинциальность родного города нравилась Супрунову больше столичного ритма.

            В квартиру Андрея Малкова, своего друга еще со школьных времен, Игорь позвонил около семи утра. Конечно, когда поздоровались и обменялись дежурными, по-утреннему плоскими шутками, он достал из своей сумки бутылку ужгородского коньяка, но пить не хотелось, да и Андрей объяснил, что ночью ему позвонил напарник, которого он должен был сменить вечером, и попросил сделать это в девять утра из-за обострения  язвы. Ира, вторая жена Андрея, уже убежала на работу. Ей приходилось мотаться в течение дня по всему городу. Она занималась уборкой в квартирах обеспеченных людей, которые могли себе позволить домработницу. Сам же Андрей, будучи на пять лет младше Игоря – и, кстати, в отличие от друга, обладатель густой каштановой шевелюры – окончил в свое время горный институт, потом учился в аспирантуре и семь лет проработал в том же ВУЗе преподавателем, но так и не защитил диссертацию. И однажды он решил, что больший доход будет иметь, занимаясь ремонтом автомобилей и перепродажей бывших в употреблении запчастей. Так и перешел в бизнес. А еще подрабатывал консъержем в подъезде высотки, расположенной прямо напротив его старинного, еще дореволюционной постройки трехэтажного дома. Пятикомнатная квартира в этом доме принадлежала Андрею и его семидесятилетней маме, сухощавой и очень живенькой Екатерине Евгеньевне, которая хорошо знала маму Супрунова, тоже Екатерину, только Степановну, умершую 22 года назад. Несмотря на свой возраст Екатерина Евгеньевна старалась поддерживать себя в тонусе, ведь приходилось еще работать заведующей лабораторией в химико-технологическом институте, имея звание кандидата наук. И тем утром Екатерина Евгеньевна, в меру ярко крашенная брюнетка, услышав шум в прихожей и увидев Супрунова, широко и открыто ему улыбнувшись и раскинув руки для объятий, сразу заговорила не терпящим возражений тоном:

            - Игорь! Хорошо, что приехал. Нечего там под Киевом сейчас делать. Что-то непонятное творится. Заходи, будем кофе пить. Потом я сразу убегаю на работу, Андрей тоже, а ты одтдыхай. Ключи от квартиры тебе оставлю.

             Безусловно, Супрунов понимал, что попал не домой. Да и имел ли он дом вообще… Можно ли домашним очагом считать служебную, однокомнатную квартиру на четвертом этаже?  И что такое дом в принципе? Говорят, что это место где тебе хорошо. Да, сорокасемилетнего учителя уже мало кто называл только по имени, а в квартире Андрея он как бы нырял в свое прошлое, в детство, юность, в иллюзию домашности.

            Привезенные из столицы сладости Супрунов достал из сумки и выложил их на стол к кофе. Выпили по две чашечки ароматного напитка, наполнившего комнату африканским эхом робусты и арабики. Когда все разбежались по работам, Супрунов остался один и включил телевизор, чего не делал более десяти лет. Не любил он телевидение, но интернета под рукой не было, а накаленная и непредсказуемая атмосфера Киева в день его отъезда предопределила желание узнать последние новости.

Найдя возле домашнего телефонного аппарата справочник Днепропетровских организаций и предприятий, Игорь достал из кармана свой блокнот и устроился на кресле перед телевизором, отмечая боковым зрением мелькающие кадры. Он решил начать обзванивать районные отделы образования, чтобы попытаться найти вакантное место учителя математики, физики или информатики в какой-либо из школ города. Взял было телефонную трубку в руку но слишком уж взволнованными показались голоса, доносившиеся  из телевизора, и Супрунов сделал звук громче. Молодая журналистка с очень растерянным лицом сообщила, что уже пятого человека с тяжелым ранением увозит с Майдана скорая помощь.  Речь шла о протестующих. Супрунов переключил канал и увидел беркутовца, показывающего телеоператору свой щит с пулевыми отверстиями. Кто-то стрелял и по майдановцам, и по беркутовцам. Где-то Игорь слышал или читал маленькую притчу-вопрос, отложившуюся в памяти, а вот теперь она всплыла. Притча такая: если вы хотите остановить медведя, то будете его изредка колоть острой палкой или достанете ружье? Было ясно, что Майдан могут разогнать не снайперы, поражающие представителей противоборствующих  сторон, а несколько мощных водометов или даже бронетехника, как когда-то в Китае. А одиночные пули способны только разъярить толпу. Но, по-видимому, именно на это и рассчитывали организаторы февральского расстрела. Супрунов смотрел телевизор несколько минут, и этого было достаточно для того, чтобы сделать вывод: 19 февраля 2014 года чаша весов качнулась в сторону майдановцев.

            Но для Игоря жизнь продолжалась, а потому он выключил телевизор, поработал еще с телефонным справочником, а затем упрямо стал обзванивать районные отделы образования, начав с того, который обслуживал территорию квартиры Малкова, то есть с Жовтневого районо. Понимал же, что по крайней мере некоторое время придется пожить у друга, а в перспективе нужно будет искать комнату, которую Супрунов мог бы оплачивать.

            Для Игоря давно главным смыслом жизни стала работа, и смысл этот он выразил когда-то, отправив свое собственное стихотворение на литературный конкурс:

Учителю
 

Придавлены планами и суетой,

Интригами «добрых» коллег по работе,

С карманом, который нередко пустой,

Вы в голову это давно не берете.
 

А в класс заходя оставляете все

В притихших, пока, на урок, коридорах.

И грусть со звонком непременно уйдёт,

Расстаяв в наивно-внимательных взорах.
 

Их сила и держит судьбу на плаву,

Совсем не оставив нечестности места,

Лишь школьников взгляды теперь наяву

И Вы на коне, если им интересно.
 

Вот так и парят обученья года

Над толстыми стопками жизни тетрадей,

Никак не рифмуется слово «беда»

С улыбками детскими, лучшей наградой.

Место в школе нашлось быстро. Правда, в другом конце города, в жилмассиве «Западный», куда, однако, ходил трамвай, останавливающийся неподалеку от квартиры Андрея. В школе как раз ушла в декрет

учительница математики. Договорились с директором встретиться утром следующего дня, и Супрунов положил трубку подумав: «Везет мне на декретчиц. Ну почему в последнее время попадаю на временную работу именно на место ушедших в декретный отпуск?»

            Опять захотелось кофе. Привык к нему Игорь, а приучила к ароматному напитку как раз Екатерина Евгеньевна, мама Малкова, много лет назад рассказавшая о разновидностях и способах приготовления бодрящего напитка.

            Сварив себе до крайности крепкий кофе – любил именно такой! –  учитель опять включил телевизор. Там по-прежнему шли репортажи о раненых и убитых с обеих сторон. Противостояния чередовались с призывами руководства Министерства внутренних дел к протестующим прекратить стрелять по беркутовцам боевыми патронами.  Почти год назад Супрунову случайно в руки попала книга Николая Старикова, названия которой он уже и не помнил. Одна из ее глав называлась «Роль снайперов в истории». Исторические примеры в ней охватывали различные регионы планеты от Латинской Америки до Российской империи, и речь шла об использовании действий скрытых  стрелков для разжигания ненависти толпы, готовой потом смести все на своем пути.

            «Неужели все это повторяется и в Киеве? Невероятно!» - подумал Игорь, вслушиваясь в сирены «скорых», увозивших раненых с Майдана и врывающихся в комнату из телевизионных динамиков. Смотреть репортажи дальше учитель смысла не видел, понимая, что Майдан, а точнее его организаторы, решали вопрос власти, вслепую используя человеческую наивность и надежду на лучшую жизнь. По крайней мере, все происходящее в Киеве учитель представлял себе именно так.

            Вечером, когда с работы вернулись и Екатерина Евгеньевна, и Андрей, и Ирина, все собрались за одним столом на вечернее чаепитие.

            - Игорь, идем чай пить! - позвала Екатерина Евгеньевна. - Ты включал сегодня телевизор? А то на работе что-то говорили о беспорядках в Киеве, но я ничего не поняла. Там, по-моему, все время беспорядки.

            - Включал, - вздохнув ответил Игорь и рассказал о стрельбе на Майдане.

            Андрей, его жена и мама слушали очень внимательно. Рассказчика никто не перебивал, а когда он закончил, несколько мгновений все молчали. Потом Екатерина Евгеньевна первой нарушила тишину:

             - И что теперь?

            Вопрос повис в воздухе. Никто не знал, что теперь. Однако Игорь, имевший время основательно подумать в течение дня над столичными событиями,  негромко произнес роковое слово:

            - Война.

            - Война? - по-детски удивленно переспросила Ира. Она, несмотря на свои сорок девять лет, напоминала чем-то девочку. Даже не худощавостью своей и манерой одеваться в полуспортивном молодежном стиле, а скорее наивной, может, до некоторой степени наигранно-наивной непосредственностью.

            -  Наверное Игорь прав, - медленно проговорила мама Андрея.

            Позже все вместе посмотрели «Новости». Стало ясно, что в стране воцарилось безвластие. Где находится президент Янукович для украинцев оставалось тайной, как и то, кто успел или успеет встать ближе всех к штурвалу государства и куда этот штурвал может повернуться в ближайшее время. Надвигалось нечто гнетущее. Удивительным образом Супрунов предвидел грядущую гражданскую войну, замешанную на политических выгодах Запада и Востока, олигархических бизнес-интересах и авантюризме отдельных личностей, на которых всегда была щедра история человечества.

Глава 3.

            Утром 20 февраля в старом, дребезжащем и угрожающе стучащем на поворотах вагоне трамвая №5 Супрунов доехал до конечной остановки – до жилого массива «Западного», рабочего района Днепропетровска. Чудом передвигающийся трамвай, казалось, выехал прямо из детства Игоря и, проскочив мимоходом через тридцать с лишком лет, 20 февраля 2014 года довез-таки Супрунова к месту назначения.

            На «Западном»  хрущевки перемежались с бедными частными домиками, и все эти жилища почти вплотную прижимались к металлургическому заводу с одной стороны, а с другой – к лакокрасочному. Эти крупные предприятия  давали раньше работу людям. Касательно второго, стоит отметить, что при Союзе  он являлся процветающим заводом по производству лакокрасочных изделий, да и потом, уже в независимой – можно ли ни от кого не зависеть? –  Украине несколько лет успешно работал. Но время шло. Хозяин, сумевший стать владельцем предприятия в сумбурно-приватизационный период, умер. Началась дележка завода,  в результате которой процветание на производстве закончилось. По «Западному» ходили слухи, что кто-то из родственников бывшего владельца проигрался в казино, и его вынудили часть завода отдать за долги, но толком мало кто знал, правда это или нет.

            Супрунов в школьные и университетские свои годы жил неподалеку от Малкова и о жилмассиве «Западный» имел весьма смутное представление. Но странно: когда он вышел на конечной остановке из старенького трамвая, какие-то смутно неуловимые воспоминания шевельнулись то ли в глубинах его подсознания, то ли в душе. Нет, это не из-за известного Игорю факта, что отец его, который имел другую семью, много лет назад жил где-то на «Западном». Не в том было дело. Плиты. Бетонные плиты, много плит, создающие иллюзию широченной лестницы всего в две ступеньки.

            «Точно. Конечно. Как же я мог забыть? - подумал Супрунов. - Плиты, те же квадратные, бетонные плиты, ведь еще тогда, много лет назад обратил внимание на несуразноость этих плит, выложенных в виде неестественно широких и до неудобства высоких ступенек!»

            Когда тогда? А в январе 1992 года. В ту морозную зиму мама Супрунова, вырастившая сына одна, всю жизнь проработавшая в школе учительницей младших классов, попала в четвертую больницу, расположенную как раз на «Западном». Она сумела в те дни обмануть сына, который только незадолго до того окончил университет и преподавал математику под Киевом. Екатерина Степановна назвала Игорю, прилетевшему  тогда из Киева самолетом – билеты же стоили дешево – какой-то несуразный диагноз, с которым скорая ее доставила в «четверку», а в действительности у мамы Игоря был рак прямой кишки. Но не хотела она раньше времени рассказывать родному человеку о своей беде. Умерла Екатерина Степановна летом того же года. Только за месяц до смерти сыну ее стал известен настоящий диагноз матери. Игорь случайно увидел ее историю болезни, выпавшую из сумки Екатерины Степановны, но мама и за несколько недель до своего ухода пыталась убедить сына, что у нее легкая форма опухоли.

            Хотя прошло больше двадцати лет, но теперь Игорь совершенно отчетливо вспомнил и конечную остановку трамвая №5 в 1992 году, и тогдашние поиски больницы, короткая дорога к которой вела через небольшой перелесок.

            «Зима была и в то время, и сейчас. Ну что ж. Придется опять знакомиться с Западным», - вздохнув, подумал Супрунов.

            Как и когда-то больницу, Игорь не сразу нашел школу. Она располагалась в десяти минутах ходьбы от конечной остановки трамвая. В тихой и кажущейся уютной части жилмассива. Директор Михаил Михайлович, пятидесятипятилетний подтянутый мужчина в слишком уж классическом для руководителя простого образовательного учреждения сером костюме и белой рубашке с коричневым галстуком, то есть в одежде еще стиля советских времен, показался Супрунову сначала добродушным. Это уже проработав два месяца в школе, Игорь Ярославович познакомился со средним учебным заведением ближе и понял, что ее руководителем является властолюбивый человек, имеющий кредо «как бы чего не вышло», давно и напрочь забывший о смысле таких понятий, как принципиальность, собственная позиция, умение принимать нетривиальные решения и элементарная порядочность. Супрунову и раньше не раз приходилось встречать таких людей, и они всегда вызывали жалость. А в процессе работы Игорь Ярославович понял еще и то, что всю реальную, а не показушную работу, делала завуч. Умела она не явно, но реально руководить директором в самых важных вопросах жизнедеятельности школы, а именно распределения часов по предметам, то есть педагогической  нагрузкой среди учителей и классного руководства. Поняв это, преподаватель математики перестал всерьез воспринимать главного педагога школы, осознавая, что основные решения не по ремонту крыши, а по учебной деятельности принимает не формальный руководитель, а завуч.

Сама же школа оказалась удивительной. Непритязательное, совсем простенькое на вид здание, построенное в пятидесятых годах минувшего столетия, хранило внутри себя и загадки, и интриги, и взлеты мыслей человеческих. Больше всего поражала в школе контрастность. Например, из двух девятых классов, в которых Игорь преподавал математику, в одном большинство учеников не знали таблицу умножения и не умели решать примитивные, уровня четвертого класса уравнения. А в параллельном, специализированном математическом классе некоторые школьники успевали выстроить ход решения задачи раньше учителя, но рядом с ними, в одном классе, сидели и те, кто в лучшем случае списывал все с доски, абсолютно не понимая о чем идет речь на уроке, каким-то образом все же оказавшись в математическом классе.

            Супрунов начал преподавать в Днепропетровской школе, а Украина в это время раскалывалась. Появлялись не только новые границы, как трещины на

ее теле, но и разломы в душах человеческих. Распадались семьи, брат шел против брата, отец против сына, муж против жены.

            Директор школы пытался запретить в коллективе разговоры на политические темы, но тщетно. На переменках учительская превращалась в дискусионный клуб. Хорошо еще, что хоть не в поле битвы.

            Напряжение нарастало с каждым днем, но Супрунов старался не вникать в политику и от споров в учительской воздерживался. Он погрузился в работу. Дети сначала смотрели на него настороженно и внимательно, но опыт двух десятилетий не только преподавательской работы в школах, но и воспитателем в приморских детских здравницах, где Супрунов работал каждое лето, научили педагога находить общий язык с учениками. Хотя, безусловно, случалось всякое.

Казалось бы, абсолютно не похожи друг на друга ядерная физика и религия. Что может быть между ними общего? Очень многое, по большому счету, если вдуматься. Ведь они пытаются приблизить к пониманию людей невидимое.  Скажем, тайну устройства атомных ядер и суть стремлений души человеческой. Удивительно, но по воле Божьей и Православие, и ядерная физика иногда используют один и тот же термин «прелесть». Скажем, в физике это одна из характеристик элементарных частиц. Но существует и более широкое понимание этого слова. Несмотря на педагогический опыт, в определенный момент Супрунов все же усомнился в своих способностях. Едва начав преподавать математику, кроме девятых еще и в шестом классе, на первом же уроке обратил внимание на мальчика, устроившегося за первой партой, но вызывающего иллюзию, что занимал он значительно большую часть пространства кабинета, чем только одно учебное место. Не выше своих одноклассников ростом, с коротко подстриженными, неопределенно темного цвета волосами и с достаточно плотным лицом, чтобы походить на колобка. Пухлые же губы лишь подчеркивали такое сходство. Мальчика звали Данила, а проще Даня. Он перед началом урока успевал одновременно поговорить с соседом по парте, или, точнее поперекрикиваться с ним, дернуть за лацкан пиджачка проходящую мимо одноклассницу, свалить, может, и случайно-небрежно на пол пенал тихо сидящего за ним ученика, и все это сопровождалось недобрым блеском Даниных глаз и смехом, переходящим в громкий и нездоровый хохот. Какая-то недобрая аура ощетинилась вокруг Дани.

Уже позже Игорю Ярославовичу стало известно, что и дня в школе не проходило без злых выходок шестиклассника. Большинство учителей повлиять на поведение баламута не могли, директор школы тоже. Но будучи бессильным под брызгами зла от нерадивого ученика, руководитель не желал выносить сор из избы и попытаться получить помощь у инспектора по делам несовершеннолетних. Забавы школьника не ограничивались баловством в учебном кабинете, а временами переростали в третирование детей, более слабых физически или психологически. Отец одной обиженной мальчиком девочки даже вынужден был встретить школьника на улице, после уроков и пригрозить ему. Так папа защищал свою дочку. «А что же с ним делать мне? - подумал Супрунов о Дане на первом же уроке. - Ведь спокойно заниматься математикой он возможности классу не даст». Пришлось отсадить от нарушителя дисциплины не только соседа по парте, достаточно спокойного Даниного одноклассника, но и учеников, сидящих позади хулигана. Благо в кабинете имелась такая возможность. И, таким образом, рождалось убеждение, что удалось воздвигнуть волнорез, способный противостоять попыткам Дани вызвать шторм в классе. Но не тут-то было! После происшедших пересаживаний шестиклассник озадаченно и несколько растерянно начал осматриваться и, не обнаружив поблизости учеников, могущих стать объектом его пакостей, он сначала разочарованно притих. Но все же через некоторое время на уроках попытался дотянуться и к отдаленным от него школьникам. Игорь Ярославович старался пресекать эти попытки. Словом, не сложились у него добрые отношения с Даней. Вместе с тем, школьник с некоторой опаской относился к новому преподавателю и на уроках математики вел себя терпимо, лишь иногда теряя контроль над собой. Тогда он мог, например, в середине урока зло и громко рассмеяться, пока другие дети что-то старательно записывали в тетрадках. Или, опоздав на урок и зайдя в класс через несколько минут после звонка, получал удовольствие от пинания чьего-то портфеля, стоящего на полу, по дороге к его парте. Задатки лидера, безусловно, у Дани имелись. Темного, гнусного лидера. А поскольку доброго, в противовес ему, в классе не нашлось, то одноклассники лишь настороженно поглядывали на выходки неуправляемого мальчика. А Даня, завороженный вниманием класса, пытался позволить себе все более изощренные пакости, игнорируя замечания безвольного директора и сорокалетней своей классной руководительницы, женщины, придавленной жизненными заботами о наполняемости домашнего холодильника и сведении концов с концами. Она лишь пыталась мирно уладить каждый конфликт, не желая решать вопрос принципиально.

            И вот однажды, в самом начале урока  Супрунову стало ясно, что Данина сущность в тот день то ли особенно реагировала на возмущение магнитного поля Земли, то ли злодей просто до двух часов ночи играл в отупляющие игры на домашнем компьютере и болезненный азарт перекочевал вместе с ним из «Контр-страйка» прямо в кабинет математики. Так или иначе, но неестественно громкий и беспричинный смех Дани, помноженный на его способность одновременно «доставать» нескольких одноклассников, не могла не обратить на себя внимание. В ход шли и привычное для обнаглевшего шестиклассника сбрасывание на пол книжек и тетрадей учеников,и толкание более слабых мальчиков и девочек, перемежаемые словами из нецензурной лексики. При этом, возможно, испытывая терпение учителя, Даня, одетый в постоянно топорщившийся на нем черный пиджак и джинсы, поглядывал периодически на преподавателя исподлобья.

            Прелесть… Теперь уместно вспомнить значение, придаваемое этому слову в православии. В переводе на общечеловеческий язык означает оно излишнюю самоуверенность, затмевающую реальность. Например, когда человек регулярно посещающий Церковь, старательно придерживающийся постов, позволяет себе возомнить , что он безгрешен. А это опасно, поскольку он уже перестает после этого замечать зло, которое вольно или невольно творит порой.   

            Уже позже, когда Игорь Ярославович обдумывал происшедшее, ему казалось, что в некотором смысле, может, и он впал в нелицеприятное состояние, называемое «прелестью», правда, не в религиозном смысле, а в педагогическом. Во всяком случае его многолетний учительский опыт никак не помог успокоить явно начинающего перегибать палку шестиклассника. Выгонять же из класса учеников нельзя, мало ли что с ними может случиться за пределами учебного кабинета во время урока. Однако Супрунов все же попросил Данила выйти, но учителю пришлось последовать за ним, чтобы отвести нарушителя дисциплины к директору школы. Не мог он стоять у доски в присутствии обнаглевшего смутьяна. Физически не мог. Значит, в какой-то мере вынужден был признаться себе в собственной педагогической беспомощности. А ведь будучи директором школы когда-то сам учил молодых преподавателей , что необходимо искать решение возникающих при общении с учениками проблем в классе, а не на стороне. Но пришло время – и сам споткнулся. Именно такие мысли мелькнули в голове преподавателя математики, когда он с Даней вышел из класса, и они вдвоем направились в сторону кабинета руководителя детского учреждения по растерянно затихшему на время урока, извилистому школьному коридору. Задумавшись на несколько мгновений, Игорь Ярославович и не понял сразу, что виновник происходящего, шагающий сзади, тихо обратился к нему.

            - Что? – переспросил Супрунов у Дани, издававшего у себя под носом невразумительные звуки. Переспросил, остановившись и обернувшись к своему вынужденному спутнику лицом. И мальчик ответил, негромко но четко произнеся зловещую фразу :

            - Хочу, чтобы вас сбила машина.

            При этом Даня с внимательной ненавистью смотрел в глаза учителю. Тот

сразу почему-то искренне и громко рассмеялся. Возможно, так проявила себя  защитная реакция преподавателя на неожиданные слова мальчишки, то есть на учительскую неудачу Супрунова . Или смех тот стал подсознательной попыткой разрядить идущую как-то слишком уж в разнос напряженность между учителем и учеником. Они продолжили движение и через несколько секунд , когда уже подходили к кабинету директора, Супрунов вздохнув, спокойно и серьезно сказал :

            - Даня! Знаешь, а я тебе зла не желаю. Ну, а машина, что ж поделать, может сбить кого угодно. На все воля Божья !

            Нарушитель дисциплины ничего не ответил.

            Кабинет первого лица школы оказался закрытым, но из ближайших к нему дверей вышла как раз классная руководительница Данилы, и Игорь Ярославович с облегчением передал шестиклассника на ее попечение, объяснив ситуацию, а затем вернулся в математический кабинет и продолжил урок. Не врезалась бы ему в память, наверное, эта банальная, в общем-то, в педагогической практике история, если бы через день он не встретил случайно на улице Даню и его маму. Они шли с большими полиэтиленовыми кульками, заполненными продуктами, по-видимому возвращаясь из супермаркета домой. У мальчика была забинтована голова и пластырем полностью заклеен левый глаз. На следующий день Даня в школу не пришел. Выяснилось, что мальчик получил сотрясение мозга и повреждение глаза в результате травмы головы. Не исключалась возможность операции. Парень, гуляя на улице, неудачно упал при попытке зачем-то залезть на частично разобранную пожарную лестницу, расположенную на торце пятиэтажки, в которой мальчик жил. Сложно объяснить почему, но как только Супрунов увидел широкие белые бинты на голове мальчика, он вспомнил его недавнее недоброе пожелание учителю касательно машины. Естественно, у педагога не возникла даже мысль о злорадстве. Наоборот, ему  стало жаль шестиклассника. Их взгляды тогда на миг встретились, но Даня опустил голову. Удовлетворение Игорь Ярославович испытал лишь от того, что вспомнил: вернувшись на урок в день конфликта с Даней, когда уже снова стоял у доски, он поведал детям о злом пожелании стервеца насчет машины.

            - Ничего ж себе! - испуганно произнесла тогда Настенька, хрупкая, рыжеволосая девочка, сидящая за первой партой. - Вот это пожелание !

            Учитель же только улыбнулся в те секунды и продолжил :

            - Но, слава Богу, я Дане зла никогда не желал и теперь тоже не желаю.

            И слова эти были совершенно искренними.

            «Что ж, воистину на все воля Божья», - возникла у Супрунова  мысль после встречи с травмированным мальчиком. Но подумав так, он решил, что переоценил себя, и учитель тоже может впасть в состояние «прелести», паря в своих иллюзиях над реальной жизнью, а столкнувшись иногда с грубыми ее проявлениями, ощутить всю глубину своего педагогического бессилия…

            Всякое, безусловно, случалось в школе. Идеальных учеников Супрунову встречать не приходилось, как, впрочем, и идеальных учителей. И себя, естественно, Игорь Ярославович не считал безгрешным. Но жизнь шла, и в школе №91 новый учитель прижился быстро.

Глава 4.

            В том 2014-м году, в дни, предшествующие майскому Празднику Победы, в стенах школы не витало приподнятое настроение. Ведь приближалось 9 мая, а на Юго-Востоке страны в это время полным ходом  шла гражданская война. По крайней мере, и американские, и английские газеты называли боевые действия именно так (civil war), избегая термина «антитеррористическая операция».  Одну сторону конфликта поддерживала Россия, а другую США и Западные государства. Впрочем, в Днепропетровске на улицах не стреляли. Хотя к обстановке зловеще подходили слова из известной песни : «Над страною тучи ходят хмуро…»

            Так вышло, что отец Супрунова не растил сына и не занимался его воспитанием, имея другую семью. Но раз в месяц он проведывал мальчика и оставлял маме тридцать советских рублей, стараясь всегда положить их под телефонную книгу, что лежала на полочке в коридоре, прямо возле телефонного аппарата. Игорь мало что знал о папином детстве и годах молодости. Не любил он о себе рассказывать. Правда, Супрунову стало известно, что родной дед по отцу немец, а бабушка русская. А вот родители  мамы Игоря были украинцами. Так что национальность – понятие весьма относительное. Значительно важнее кем человек себя ощущает, а не кем родился. Абсолютная принадлежность только в вероисповедании, если, конечно, к нему приходишь через сердце. На все воля Божья.

Супрунов давно, хотя и не регулярно, ходил в православную церковь, только Московского патриархата. Он считал, что если церковь – это тело Христово, то тела же не может быть два, три или больше, а, значит, правильна только каноническая церковь, в которую раскольники не входят, а вот как раз Украинская православная церковь Московского патриархата входит, то есть является неотъемлемой частью канонической православной церкви. Нежданно-негадано начав преподавать в Днепропетровской школе, существенной разницы между детьми этого по-скромному изысканного и где-то даже по-особенному внутренне величавого города и их ровесниками из Киевской области он не почувствовал. Как, впрочем, и между ними и российскими или беларусскими мальчиками и девочками, с которыми Игорю Ярославовичу частенько приходилось работать воспитателем летом у моря. После нескольких недель преподавания учитель решил разузнать побольше об истории школы, в которую устроился, по большому счету, совершенно случайно. Где разузнать ? В Интернете, естественно.
   

            То, что случилось дальше,  могло бы напоминать дешевые, мыльные телесериалы, если бы открывшееся учителю не было правдой. Правдой удивительной и грустной.

            Сидя после уроков в учительской за компьютером и знакомясь с историей школы, Игорь неожиданно на экране монитора увидел черно-белую фотографию одного из директоров этого учебного заведения. С нее на учителя смотрел его отец. Это казалось настолько невероятным, что вызвало ассоциации с машиной времени из фантастических фильмов, которыми Игорь увлекался в детстве. На какое-то мгновение, глядя на родное лицо, Супрунову захотелось почувствовать себя мальчиком, а не сорокасемилетним учителем с более чем двадцатилетним стажем преподавания, потерявшем в жизни и маму, и друзей, и даже уже нескольких учеников своих. На несколько мгновений ему действительно показалось, что и не было убежавших двадцати лет. Однако же мир реальный нельзя растворить в иллюзии, это как у Владимира Высоцкого: «…Только в грезы нельзя насовсем убежать, краткий век у забав – столько боли вокруг…»

            Оставив компьютер, Игорь Ярославович начал расспрашивать учителей об отце. Но тот же директорствовал еще в начале шестидесятых годов минувшего столетия, а потому лично с ним никто  из  новых коллег Супрунова  не встречался, но выяснилось, что его дочь Светлана – получается,  старшая сестра Игоря по отцу – которую раньше Игорю видеть не приходилось, сама руководила много лет назад этой же школой, а потом перешла на работу в районный отдел образования.  Встретился учитель с ней через несколько дней, и брата в нем она признала. Очень милой и доброй оказалась, хотя и только по отцу, но все же родная, сестра. А вот когда она пригласила Супрунова к себе домой в скромную учительскую квартиру, то познакомила с мужем, угостила вкусным ужином и ароматным чаем, а только потом начала рассказывать об отце. Умер он в 1996 году. Супрунов этого не знал. И еще многого не знал о его жизни.  Ведь после смерти мамы Игоря в 1992 году они с отцом не виделись. Игорь тогда уже работал под Киевом. Конечно, Светлана показала брату могилу отца, а затем они с сестрой встретились  уже после дня Победы, десятого мая. Именно тогда она и  рассказала историю о молодых годах отца, поразительно проникновенную.  Да нет, не так – трагическую! После этого рассказа стало доминировать над возникшими противоречивыми чувствами учителя одно наиболее яркое – возрошая мгновенно до бесконечности уже не умозрительная, а чувственная, личная ненависть к фашизму.

            При чем здесь фашизм?  Дело в том, что в 1941 году, перед войной отцу исполнилось восемнадцать лет. Его фотографии того возраста впервые Игорь увидел в альбоме только-только обретенной сестры своей. Упрямство, максимализм, уверенность и волю к сопротивлению жизненным невзгодам излучал взгляд молодого Ярослава. Вообще принято считать, что евреи стараются вступать в брак со своими единоверцами, но дед учителя был немцем, а бабушка русской, то есть у восемнадцатилетнего Ярослава не было еврейской крови. Вместе с тем, он женился на еврейской девушке, у них родилась дочь Алла, а через полгода после свадьбы война начала ломать судьбы  человеческие, как ледокол льдины, уверенно и упрямо. Отца Аллы призвали в армию и отправили в военное училище в Казахстан. Там он получил звание младшего лейтенанта, но на фронт его не пустили. Фамилия-то у Ярослава была немецкой. Не сильно доверяла Советская власть в военные годы людям с такой фамилией. А молодая жена Ярослава и ребенок остались в Днепропетровске. Когда фашисты захватили город, в середине октября 1941 года их и еще несколько тысяч евреев согнали на пустырь и всех расстреляли. Всех: и мужчин, и женщин, и стариков, и детей.   

            Как только Супрунов узнал обо всем этом, ему стало стыдно. Стыдно, что до своих сорока семи он никогда даже не слышал о массовой казни евреев в Днепропетровске, несмотря на то, что вырос в этом городе. Знал о Киевской трагедии Бабьего яра, а о Днепропетровской – нет.
  

            Сестра показала брату и старенькую фотографию первой жены отца. Красивая еврейская женщина с добрыми и, как показалось Супрунову, мудрыми глазами, была запечатлена на ней за несколько месяцев до своей смерти.

            Игорь смотрел на тот далекий, но сохранивший черно-белую яркость снимок молодой, полной надежд женщины и внезапно вспомнил, как за два дня до праздника  Победы 2014 года, на уроке в десятом классе, как, впрочем, и во всех других, где Супрунов преподавал, он поздравил учеников с наступающим, светлым праздником Великой Победы над фашистской ордой, которую ни одна европейская страна остановить не смогла, а сделал это только Советский Союз. Причем не просто остановил, а уничтожил нечисть, подарив тем самым европейцам, да и не только им, возможность жить свободно.
   

            Обычно школьники благодарили за поздравления, а вот высокий, темноволосый ученик десятого класса Антон вместо этого ответил:
  

            - Да что там победа. Фашисты ж не сжигали деревни. Мне бабушка рассказывала.

            Тут учитель просто опешил. Никогда за двадцать лет работы в школе слышать от учеников оправданий фашистов ему не приходилось.
   

            О чем можно было бы рассказать неглупому Антону? О расстрелянных немцами больных детях, не эвакуированных вовремя из Евпатории ? Об узниках, сожженных в концлагерях? О мыле из человеческого жира, изготовленном под дулами эсесовских автоматов?  О голоде в блокадном Ленинграде и Дороге Жизни? О сожженной Хатыне? Лидице? Орадуре? О героизме защитников Брестской крепости или Севастополя?... Антон искренне, открыто и честно посмотрел  в глаза учителю, полностью уверенный в своей правоте, и продолжил :
   

            - Мне правда, бабушка рассказывала. У них в селе немцы хорошие были, детей шоколадками угощали.
   

            Не стал тогда Игорь Ярославович ничего доказывать Антону, а только коротко бросил:

            - Конечно, фашисты уничтожали не все деревни, но это не оправдывает их зверства и дикость европейцев-захватчиков.
    

            Потом он с классом занимался математикой и не возвращался к теме войны.

            Но вот следующий урок Супрунов проводил в 9 «Б» классе. Аня, обычно

тихая, чуть полноватая девочка в аккуратной школьной форме, сидевшая за первой партой, вдруг подняла правую руку с зажатыми в ней Георгиевскими ленточками, через несколько секунд после того как прозвенел звонок, и обратилась к учителю:

            - А можно я на десять минут выйду?

            - Тебе плохо? - удивился Супрунов.

             - Да нет. Я хочу ленточки развесить на дверных ручках классных кабинетов. Ведь Георгиевская лента – это же символ Победы?

            - Конечно, символ Победы, - ответил Игорь Ярославович и, задумавшись на мгновение, уверенно продолжил. - Хорошо, Аня. Иди, развешивай ленточки.

            Девочка вернулась в класс минут через пятнадцать. А Супрунов на переменке прошел по школьным этажам. Ему стало интересно, висят ли Георгиевские ленточки. Оказалось, что нет. Уже позже выяснилось, что директор школы снял их. Михаил Михайлович, заметив случайно, что делает девочка, подождал, пока она вернется в класс, а затем быстро прошелся по школе и снял все ленточки. Это видели технички. Многие директора школ мгновенно приспосабливаются к требованиям новой власти. Игорь Ярославович совершенно не сомневался, что если бы Михаилу Михайловичу во властных структурах объяснили, что желто-голубой цвет флага – это плохо, то директор, не задумываясь, поснимал бы в школе все символы украинской государственноссти.

            А вот когда 9 мая Супрунов пришел к памятнику Славы, чтобы почтить память погибших воинов, лицо Антона всплыло перед глазами учителя, а на его фоне  он увидел много Днепропетровских школьников с Георгиевскими ленточками на кофточках и пиджачках, держащих в руках портреты своих дедов и прадедов, не вернувшихся с войны. И они, эти ученики из разных школ, пришедшие к памятнику погибшим воинам, как внезапно подумалось учителю, были, слава Богу, настоящими, живыми, а не видением. Именно тогда и вспомнились Игорю Ярославовичу слова из песни Александра Городницкого:   «… Бой продолжается снова за юные души, самый последний и самый решительный бой».

Глава 5.

            Супрунов, по воле Божьей,  практически не болел. Нет, конечно, насморк у него случался, а иногда, очень редко, может быть, раз в два-три года и температура поднималась. Но в случае появления первых симптомов простуды учитель знал, что делать. Всегда помогали ему чеснок и крепкий сон. Много чеснока и много сна – и тогда болезнь отступала. Но вот весной 2014 года довелось-таки ему попасть в больницу. А ведь он с детства не любил медицину и все, что с ней связано. Но невесть откуда у него появилась пупочная грыжа. Обнаружил Игорь ее однажды утром, приняв душ. Грыжа никак не беспокоила но выглядела ужасно. Учителю стало понятно, что до начала лета надо что-то с ней делать. Требовалась операция. Ведь не желательно так появляться перед детьми на пляже, выход на который являлся неотъемлемой частью профессии воспитателя в приморском лагере, где летом, как обычно, планировал работать учитель.

            Вот так и попал педагог в больничную палату.

            Соседом его оказался человек крайне противоположных взглядов на политическую составляющую жизни.

            Нет, они не смотрели друг на друга через прорези прицелов винтовок. Не воевали, будучи по разные стороны баррикад, хотя в Украине шла гражданская война. Сорокасемилетний Супрунов Игорь Ярославович и 54-летний Мальцев Николай Петрович, не знавшие друг друга ранее, оказались, по воле случая, в одной больничной палате хирургического отделения. Конечно, если бы не обострились их болезни как раз к началу антитеррористической операции, а попросту говоря, побоища, в котором летом 2014 года, на Юго-Востоке Украины славяне начали истреблять славян, то могли бы, в принципе, Николай Петрович и Игорь Ярославович, по-разному видевшие политические события, оказаться участниками боевых действий. Но жизнь распорядилась иначе, и теперь лежали они совсем рядом, на неубиваемых кроватях с металлическими сетками, переживших и распад Советского Союза, и помаранчевый  украинский период, подаривший пустую надежду, и уход Крыма в Россию. Теперь кровати  мерно поскрипывали под весом грузных мужчин, которые оказались внешне очень похожими друг на друга, крупными и, вместе с тем, статными, лысеющими, пользующимися очками. А одеты были оба в домашние спортивные костюмы «Найк». Но вот профессии имели  совершенно разные. Супрунов работал учителем, а Мальцев – главным бухгалтером в крупной коммерческой структуре, владеющей несколькими супермаркетами. Да и семьи Игорь Ярославович не имел, в отличие от Николая Петровича.
  

            Конечно, тихий час в детском понимании в больнице не соблюдался, но по договоренности  мужчины установили в палате сто двадцать минут  послеобеденной тишины, подразумевающей табу на политические споры. Они дремали в это время или читали: учитель – роман Дмитрия Балашова «Святая Русь», а  его сосед – «Унесённых ветром» Маргарет Митчел. Теперь как раз такой тихий час заканчивался. Июньское солнце мягким светом, который так отличался от стерильно яркого больничного освещения, высвечивало даже мелкие детали больничной палаты.
  

            - Ну что, Николай Петрович, шахматы ? - предложил Игорь Ярославович,  дочитав очередную главу и положив свою книгу на тумбочку.
   

             - Почему бы нет? Давайте одну партейку. 

             Игроки быстро установили стул с доской между кроватями, бросили жребий, и Николай Петрович, которому выпало играть белыми, сделал первый ход пешкой. Игорь Ярославович сразу же ответил. И началась спокойная поначалу игра, но уже через несколько ходов Мальцев потерял коня и пешку. Вместе с тем, он решил продолжить прерванную тихим часом дискуссию на тему событий, происходящих в Украине.
   

            - Майдан – это революция чести. Народ сверг ненавистного ему правителя. Люди смогли подняться над меркантильной суетностью жизни и презреть мелочность, приобщившись к великому делу.
  

            - А мелочность и меркантильность, в вашем понимании – это возможность зарабатывать деньги, чтобы содержать себя и свою семью ? - уточнил Супрунов.
    

            - При чем тут содержать? Ведь не хлебом единым жив человек.
    

- Конечно. Но майданящие в центре Киева и кушали, и пили как все живые люди. И не за свои кровные.
   

            - Да вся Украина сбросилась на Майдан. Народ помогал, кто чем мог.
    

            - Особенно в первые дни, когда митингующим платили по пятьдесят гривен. А в последующие – по сто, сто пятьдесят, двести и дошло до четырехсот. Это, наверное, потому что патриотизм в украинских гражданах дремал крепко и просыпался медленно. Майдан привел к войне, а, значит, Майдан – это ошибка. Огромная и страшная ошибка.
   

            Николай Петрович сразу не нашёлся, что ответить, растерянно взглянув на шумящий зелёной листвой тополь, который рос очень уж близко от медицинского корпуса и, казалось, влекомый ветром, хотел дотронуться до открытого окна. Помолчав, Николай Петрович продолжил:
  

            - Что это вы с такой издевкой говорите о любви к Родине?
  

            - Ну, во-первых, моя Родина – это Советский Союз, а не Украина. И ваша, насколько я понимаю, кстати тоже. Во-вторых, мне просто интересно, кто финансировал Майдан со дня его рождения. А ведь «вербовка» майданистов шла сначала в Киеве и Киевской области, а потом и в других городах и выплата им денег работала четко. Видел это сам в Киеве, а друг мой рассказывал, что то же самое было и в Днепропетровске.
   

            - Считаете, что все митингующие заполняли столичные площади только из-за денег ?
   

            - Нет. Не считаю. Встречал там студентов и школьников, прогуливающих занятия под прикрытием красивых слов, людей просто пришедших потусоваться, как говорят подростки, или послушать модных певцов на шару, поглазеть на мешки с песком в центре Киева, любопытных. Я ж, например, майданную колыбель переворота посещал раза два, но и то случайно. Вынужден был пересекать Майдан. И уверен, безусловно, находились украинцы, искренне верящие в то, что светлое будущее страны рождается на Крещатике. Наивные романтики. Они на Майдане деньги не зарабатывали.

- Нет. Все это случилось, потому что народ хочет жить в цивилизованной и богатой Европе.
    

            - А кто его спросил, народ этот самый?
   

            - В каком смысле ?
    

            - В прямом. Почему на Украине не провели референдум с одним простым вопросом : «Вы хотите, чтобы наша страна вступила в Таможенный Союз или в Евросоюз ?»
   

            - Ну, не все украинцы понимают правовые тонкости и мировые экономические тенденции, а также европейские преимущества.
  

            - Значит, вы утверждаете, что большинство населения может проголосовать не правильно ?
   

            - Да. Народ надо готовить к Европе, - менторским тоном ответил Мальцев.
        

            - По-вашему выходит, что даже если большинство граждан не хочет, чтобы страна вступала в НАТО и в Евросоюз, то их надо силой тянуть туда?
   

            - Истинные патриоты выступают за Европу, а если некоторые  обыватели не понимают, что государство наше должно стремиться к цивилизации, открытому обществу, покончить со взяточничеством, то это их проблемы.
   

            - Вы искренне верите в то, что если майдановцы и  сочувствующие им по всей Украине завтра подавят Юго-Восток и захватят реальную власть не только в Киеве но и по всей стране, и даже вернут Крым, то коррупция в этом государстве исчезнет как по мановению волшебной палочки ? - удивленно спросил Игорь Ярославович, забрав слона противника и тем самым усилив явное своё преимущество на шахматной доске.
   

            Озадаченность то ли от потери слона, то ли от простого вопроса, возникшая на лице Николая Петровича, в миг стерлась ворвавшейся в палату громкой и тревожной мелодией вызова его мобильного телефона. Он ответил:
   

            - Да. Да, Толик... я. А кто ещё ? Ты же мне звонишь, - усмехнулся незадачливый шахматист в трубку «Нокиа»… Ну? - озадаченность снова тенью вернулась на лицо Николая Петровича или, пожалуй, даже озабоченность, уже совсем серьёзная, а не шахматно-больничная, расслабленная. - Так что ты не нашёл его?... Не отвечает на звонки ?... Может у него есть другой телефон?... Не знаешь?... Так позвони ему на дачу... Нет телефона? У заместителя военкома, у полковника нет на даче телефона?... А-а, он расширил участок и строит бассейн? Переносят телефонные столбы? М-да... нашёл время. Да нет, я понимаю, что это не моё дело... Ещё раз тебе сказать, сколько им лет? Так ты ж записывал... Ну да ладно, скажу, конечно. Старшему, Славику... Да,да, тому, который женится через два месяца, ему двадцать три, а меньшему, Володьке, двадцать один. Он только-только университет окончил... Да знаю я, что весь их курс призывают. Ну и что ? Володя ж и на свадьбе помагать должен... Ну да, на той, что у брата его через два месяца будет. И, вообще, готовиться ж надо к свадьбе... Та найдут там, кому воевать. И ты ж знаешь, я в долгу не останусь... Ни при чем? Это всегда при чём… Я понимаю, что не по телефону... Нет уже добровольцев? Это полковник сказал? Так ещё, может, появятся. А мои дети не имеют никакого отношения к этой войне. Нельзя им на фронт, у них же вся жизнь впереди, понимаешь ?... Ну конечно! Были на Майдане, значит свой долг Украине они отдали уже... Нет, нельзя им на фронт. Я ж говорю... А, ну почему не даю слово сказать, я слушаю тебя внимательно...  - сосед Супрунова по палате вдруг как-то сник, отчего-то поежился, растерянно посмотрел на Игоря Ярославовича и сильнее прижал старенькую «Нокиа» к уху. - Знаю... Да, понимаю... Да, на завтра у них повестки в военкомат, у обоих... Пусть идут?.. Он обещал, что будет с утра?.. Ты думаешь? А сегодня никак? Нет? - Николай Петрович тяжело вздохнул. – Ну, ты ж смотри, не подведи...Да, меня ж с утра завтра оперировать будут...Перестань, сейчас же речь не обо мне. В общем, надеюсь на тебя...Хорошо...Давай! Пока!   

            Бизнесмен отключил мобилку и почему-то очень осторожно, вроде опасаясь чего-то, положил её на тумбочку, а затем отвлеченно посмотрел на шахматную доску и тихо произнёс:   

            - Патовая ситуация.
   

            - На доске? В стране? Или в жизни? - задал вопрос учитель.

            Безусловно, он понял проблемы своего шахматного соперника из телефонного разговора. Уши ж свои он закрыть не мог. Вопрос его отдавал, правда, чёрным юмором, но ответ услышал искренний:
   

            - По-моему, везде, - сосед небрежно взглянул на ожидающие его решения фигуры и предложил:
  

            - Ничья ?
  

             - Пусть так,- согласился, усмехнувшись, Игорь Ярославович, пребывавший в полулежачем положении. Затем он откинулся головой на подушку и уставился в потолок.
   

            Так и закончилась шахматная партия в больничной палате.

Глава 6.

            А летом Супрунов устроился-таки на работу воспитателем в детский лагерь «Гвоздика», но расположенный не в Крыму, где каждое лето Игорь привык работать уже четыре сезона подряд, а в Кирилловке, на берегу Азовского моря. Учителю всегда было непросто находить общий язык с начальством, зачастую он не умел или не хотел держать язык за зубами, когда встречался с явной несправедливостью или глупостью руководства. Хотя, может, иногда и стоило бы. Временами сам Игорь Ярославович задумывался о том, не слишком ли критично он относится к встречающимся на его трудовом пути руководителям, ведь идеальных начальников не бывает. Однако же сам себе отвечал, что от решений людей, начальствующих над педагогическим составом, будь то в школе или, тем более, в детской здравнице, зачастую зависит степень безопасности детей. Например, разве мог Супрунов не возразить старшему воспитателю детского лагеря, предложившей, чтобы каждый отряд сделал акробатическую композицию, а жюри, мол, выберет отряд-победитель, то есть тот, в котором дети, залезая на головы других, достигнут максимальной высоты?! И дело даже не в том, что в таком более чем своеобразном акробатическом конкурсе одновременно предлагалось участвовать малышам и пятнадцати-шестнадцатилетним подросткам, а в том, что рискованные упражнения начальница желала увидеть в центральной части дискотечной площадки. А она ж, плошадка эта самая, бетонная! Отчего зло так живуче и повторяемо, педагог ответить себе не мог, но, к сожалению, подобный, очень не безопасный для детей конкурс, предлагалось провести с детьми не однажды. И Игорь Ярославович каждый раз пытался доказать очевидное – на бетоне или асфальте вместо матов, с неподготовленными домашними детьми, не занимающимися спортом серьезно, нельзя так экспериментировать.

            Вероятно, бывали и не настолько принципиальные случаи, в которых Супрунову и не стоило бы лезть на рожон. Но, возможно, слишком близко к сердцу принял он когда-то услышанные слова одной из песен Александра Галича: «Промолчи, попадешь в палачи. Промолчи, промолчи, промолчи...»

Вот и в Кирилловке с первого дня воспитатель понял, что руководит педагогами в лагере абсолютно непрофессиональная начальница смены. Звали ее Оксана Викторовна, и она явно не справлялась со своими обязанностями. Огромное число бесконечно длинных планерок, на которых вода переливалась из пустого в порожнее, бездарная и небезопасная система организации купания детей на море, точнее ее отсутствие, несогласованность распорядка дня с графиком работы столовой, постоянные шумно кричащие детские очереди у  душа, где главный педагог лагеря никак не могла вывесить четкий график его посещения… Все это Супрунов видел, но на любое его даже не замечание, а предложение руководительница  воспитателей и вожатых здравницы реагировала очень болезненно.

            По большому счету, наверное, многие педагоги, работающие каждое лето в детских оздоровительных лагерях, чем-то похожи на альпинистов

или хотя бы на горных туристов. Обьединяет их, во всяком случае

тех, кто приехал к морю не для того, чтобы просто отдохнуть,

числясь воспитателем и ведя при этом бурную ночную жизнь, преданность своему увлечению, которому они посвящают отпуска.
   

            За более чем двадцать лет учительствования Игорь Ярославович  встречал разных детей: злых и добрых, весёлых и грустных, шумных и тихих, нередко даже загадочных. А сейчас речь пойдёт о Настюше, оказавшейся в группе воспитателя. Назвать Настей худенькую, хрупкую, совсем не высокого роста третьеклассницу, без двух передних молочных зубов, но с длинными русыми и зачастую распущенными волосами у Супрунова почему-то язык не поворачивался.  «Только Настюша и никак иначе», - решил он сразу для себя и всю смену обращался к девочке именно так. Искренняя, но вместе с тем неуверенная, растерянная улыбка и такие же неверные озорные искорки во взгляде казались почему-то ни к месту грустными. Но в первый же вечер лагерной смены причина этого открылась просто. Когда дети уже укладывались, пережив начальный, суматошно-крикливый и, как обычно, до бестолковости сумбурный «Гвоздиковский» день – то есть день лагеря «Гвоздика» – в дверь комнаты Игоря Ярославовича кто-то осторожно постучал. В коридоре стояла десятилетняя Аня в светло-желтой пижамке, соседка Настюши по комнате. Она очень серьёзно сказала:
  

    - А вы можете зайти к нам ?
 

    - Могу, - ответил воспитатель, - а что случилось?
  

            - Настя там какая-то, ну, я не знаю как обьяснить, не такая она как надо, -несколько испуганно заявила Аня.
  

            Когда Игорь вошёл в детскую комнату, Настюша не плакала, а сидела посередине кровати маленьким комочком в позе йога, замотанная в простынь. Сразу взглянув на меня, не ожидая вопроса, она произнесла спокойно, очень медленно и задумчиво :
  

            - Я видела сейчас свою маму. Она умерла год назад от рака крови.
  

            - Видела ? - задал педагог нелепый вопрос.
  

            - Да, - ещё тише ответила девочка.
  

            На несколько секунд Игорь растерялся, но потом, абсолютно не кривя душой, тоже негромко произнес:
 

            - Это же хорошо, Настюша ! Ведь мама всегда помнит о тебе, даже на небесах. Она была, есть и будет, потому что душа человеческая бессмертна. Понимаешь ?
 

            Девочка утвердительно кивнула головой.
 

            - Ты в Церковь ходишь ?
 

            - Редко. Только с бабушкой, - еле слышно произнесла малышка почти по слогам.
 

            - И Слава Богу, что бываешь в храме.
 

            Игорь погладил ребёнка по голове и вышел из комнаты, сделав знак Ане, мол, не трогайте Настю, а сами ложитесь.
 

            За годы работы с детьми и в школе, и в детских лагерях он познал в полной мере смысл слов из песни, которую когда-то с другими своими однокурсниками исполнял на сцене перед ребятишками в совершено другом лагере много лет назад, будучи ещё вожатым, а не воспитателем в студенческие годы : «Ты и папа, ты и мама, ты и няня, ты и друг, а короче говоря – вожатый...» Конечно, никакие педагоги не заменят ребёнку мать, но даже сознавая это, не попытаться хоть чуть-чуть согреть раненную душу маленькому созданию воспитатель не мог. 

            С того вечера Настюша привязалась к Супрунову. Ему пришлось и учить её плавать в море, и, при случае, зашивать футболки и тапочки, и смешить, особенно по вечерам или ранним утром, когда девочка грустила особенно сильно, выпадая из водоворота дневной суеты. Понятно, что привязалась бы

она, вероятно, и к любому другому взрослому услышавшему её, а не только слушающему. Из-за такой привязанности девочка редко выпускала  руку воспитателя из своей, всегда крепко держась за неё своей маленькой ладошкой, как за соломинку дарящую , может, и обманную, но надежду.
   

            На четвёртый день пребывания детей в «Гвоздике», уютно утопающей в тени высоких кустарников и стройно-величавых тополей, неожиданно зелёных для выгоревшего и выцветшего по-Азовски лета, проходил грандиозный в масштабах детской здравницы танцевальный конкурс. Аж девятнадцать отрядов пытались представить зрителям своё видение танца, временами до наивности открытое. Все стили на импровизированной эстрадной площадке перемешались, и такая музыкально-зрелищная бессистемность рождала ощущение карнавала. Настюша, сидевшая, конечно, рядом с Игорем Ярославовичем, погрузилась в праздничную атмосферу и внимательно наблюдала за происходящим. Внезапно девочка решительно сжала его руку и не отрывая взгляда от сцены тихо произнесла:
  

            - А у моей мамы есть такие модные цветные штанишки как у той рыженькой длинноволосой девочки, которая только что выступала. Мама

же маленького роста. А купили мы их на базаре, на Барабашовке в Харькове, когда ездили туда прошлым летом за школьной формой для меня.
       

            Похоронив много лет назад свою маму, а позапрошлым летом лучшего друга, встречаясь за годы преподавательской работы с бедой не единожды, не думал Супрунов, что в свои сорок семь внутри него еще может что-то оборваться от разговора с ребёнком. А вот оборвалось. Не знал он, как ответить малышке, а просто погладил её по руке и промолчал, понимая веру Настеньки в то, что мама не оставила ее на Земле, отправившись на небеса, что она жива и ждёт её дома. Конечно, так не могло продолжаться долго. Потом жестокая реальность должна была вернуться, безжалостно стерев доброе видение.
   

            Девочка продолжала смотреть на сцену как ни в чем не бывало. Или это только казалось?
   

            «Вернулась она уже в сегодняшний день или пока ещё там, на летней, жаркой, прошлогодней Барабашовке ходит с мамой между рядами торговцев?» - не мог себе ответить воспитатель, глядя на Настюшу.
   

            Вечером того же дня он подарил ей Молитвенник, маленькую, синенькую книжечку, купленную за несколько месяцев до того в Киево-Печерской Лавре. В нем были и молитвы за упокой, и другие. Девочка с пониманием, как-то по-взрослому приняла подарок. А затем каждый день лагерной смены Игорь видел, как по вечерам Настюша внимательно читала Молитвенник. При этом казалось, что она излучала мягкий, но ненадежный свет, как мерцающая потерявшаяся бусинка.  

Глава 7.

            За несколько дней до окончания смены Супрунов решил в тихий час, пока дети спят, а большинство воспитанников из его группы спали в установленное для дневного отдыха время, обзвонить несколько детских лагерей, расположенных на Азовском море. Обзвонить, чтобы попытаться найти место воспитателя на остаток лета в другом детском оздоровительном учреждении.

            Когда редкая для приморского лагеря дневная тишина растеклась по второму этажу спального корпуса, где и жили воспитанники из группы  Супрунова, воспитатель тихонько спустился вниз, вышел из корпуса на аллейку, купающуюся в солнечных лучах, зашел в беседку, расположенную рядом с корпусом и только достал из барсетки мобильный телефон, неожиданно услышал мелодию звонка.

    - Слушаю.

             - Здравствуйте, Игорь Ярославович, это Альвина Валерьевна. Старший воспитатель из «Жемчужины». Из Крыма.

            - Здравствуйте! - удивленно ответил Супрунов. - А вы из Днепропетровска все-таки попали в Крым?

            - Я ж хоть преподаю в Днепропетровской школе, но каждый год работаю в Евпатории. Вы же знаете, Игорь Ярославович, «Жемчужина» запустилась и уже работает. Дети в этом году здесь только из России. Первая смена заканчивается. Если сможете приехать на вторую, то мы вас ждем через четыре дня.

            Альвина Валерьевна говорила как всегда кратко.

            - Хорошо, через четыре дня буду.

            Когда Супрунов отключил телефон, то подумал: «Ну, ладно, поезда в Крым пока ходят… А как же граница?» Учитель знал, что не так просто ее пересечь. Ведь совсем недавно, перед тем как уехал работать на море, услышал от своего  знакомого, тридцатилетнего Виталия, работающего в фирме по обслуживанию дорогих автомобилей, историю о том, что при попытке пересечь границу его не выпустили из Украины. А ехал-то он в Москву в командировку. Фирма, в которой знакомый Игоря работал, являлась филиалом Российской компании. Не выпустили, найдя формальный повод, до смешного наивный. Оторванный от потертости уголочек паспорта Виталия. Когда ночью командированному пришлось с вещами выйти на перрон, то он увидел у поезда еще десятка два парней и мужчин потенциально призывного возраста. По-видимому, гласно или негласно, но существовало распоряжение препятствовать выезду в Россию мужчин, теоретически способных оказаться на фронте. А Супрунов же являлся капитаном запаса. Офицерское звание он получил, еще окончив учебу в университете, а именно лейтенантские звездочки. А потом годы шли, и уже автоматически звание повышалось, и из двух звездочек получилось четыре.

            Для себя Игорь решил однозначно, что если и получит повестку из военкомата, то воевать не пойдет. Однажды в учительской преподавательница английского, обвинив Супрунова в том, что он не пошел добровольцем защищать новую украинскую власть, которая родилась благодаря Майдану, бросила ему в лицо фразу:

            - Вы не патриот своей страны.

            - Я патриот той страны, в которой родился. То есть Советского Союза.

            А вообще, учитель старался избегать и в школе, и в детском лагере любых споров на политические темы. Но теперь ему стоило задуматься, сможет ли он пересечь границу и попасть в Крым.

            Отработав в «Гвоздике» до конца первую смену и получив зарплату, Супрунов из Кирилловки направился в Мелитополь. Билет на проходящий поезд Киев-Симферополь – а летом 2014 такие поезда еще ходили – учитель взял без проблем. Таможенники проверяли поезд ночью. Украинские  справились за сорок пять минут, а российские за двадцать пять. При этом в Крыму работниками или работницами такой серьезной службы оказались милые девушки в красивой форме с российскими  нашивками на рукавах. Почему-то Супрунов сразу почувствовал разительный контраст. В Мелитополе ощущалась напряженность, обусловленная, возможно, наличием вооруженных автаматами пограничников на перроне и служебных собак, озабоченностью или даже некоторой растерянностью на лицах  украинских таможенников и пограничников, черными ленточками на флагах, вывешенных на небольшом Мелитопольском вокзале и означающих, что Киевские власти объявили в стране траур из-за потерь на фронте.

            В Крыму же царило спокойствие. Первое, что удивило Супрунова, когда

он вышел на Симферопольский перрон очень голодным, ведь вечером предыдущего дня не поужинал перед поездом – это огромный, зеленого цвета деревянный забор, за которым виднелось здание «МакДональдс’а». Учитель понял, что ресторан быстрого питания закрыли. Нет, Игорь и не собирался там завтракать. Слишком дорого для его зарплаты. Но кофе где-то выпить хотелось, и педагог, согреваемый уже теплыми, несмотря на раннее утро, крымскими солнечными лучами, медленно направился на привокзальную площадь. Мимо Супрунова куда-то спешили отъезжающие и приехавшие люди, местные жители ожидали общественный транспорт. Проснувшийся город жил, и как-то не вязались кадры из сюжета в  украинских новостях, случайно увиденные Супруновым два дня назад по телевизору стоящему в холле спального корпуса «Гвоздики» с реальным Симферопольским утром. В телевизионном приемнике диктор взволнованным голосом ссообщал, что в Крыму жизнь приостановилась, на улицах и на полках магазинов пусто, отдыхающих практически нет.

            «Ничего ж себе, нет отдыхающих !» - подумал Супрунов, нашедший-таки автомат с кофе, поменявший в обменнике украинские гривны на российские рубли и устроившийся на стоячем месте у высокого столика рядом с ларьком, прямо возле здания вокзала. Отсюда были хорошо видны длинные очереди бледных, не отмеченных пока крымским загаром приезжих, ожидающих маршрутки в Ялту, Феодосию, Симеиз, Гурзуф и другие приморские поселки и города. Понятно, что львина доля стоящих в таких очередях людей приехала на Юг, чтобы нежиться в солнечных лучах и морской воде, а совсем не на работу.

            Игорь же ехал в Евпаторию. Именно там, где смешивается морской воздух со степным, и располагалась детская здравница, называющаяся  «Жемчужиной». К месту назначения учитель попал после обеда.

            Альвина Валерьевна, ровесница Игоря, обрадовалась его приезду. Воспитателей в детском лагере не хватало. Супрунов, оставив вещи в выделенной для его проживания комнате, хотел использовать несколько оставшихся до отбоя часов для прогулки по городу. Ведь дети приезжали

только ранним утром следующего дня.

            За год отсутствия Супрунова в Евпатории город внешне изменился мало. Поменялись только государственные флаги с желто-голубых на красно-сине-белые и таблички при входе в административные здания. Цены в магазинах обозначались в рублях. Сначала Игорь путался, но уже через час прогулки по дарящей  ощущение умиротворенности Евпатории он легко ориентировался в

ценах на мороженое и кофе.

            После ужина всех воспитателей собрали на планерку. Каждому пришлось заполнить массу бумажек: заявления, анкеты, бланки. Российские власти позволи летом 2014 года работать в лагере педагогам, имеющим украинский паспорт. А на рассвете приехали мягкие, комфортабельные двухэтажные автобусы с детьми. И как только их двери открылись, неестественная для «Жемчужины» тишина сменилась привычными  Супрунову громкими детскими голосами. Воспитанниками Игоря Ярославовича оказались 12-13-летние жители Тульской и Владимирской областей. Все из «социальных» семей, то есть или не имеющие одного из родителей, или из многодетных семей. При это больше повезло попавшим в Крым из Тульской области. Они долетели самолетом из Москвы до Симферополя, а вот группу из Владимирской области везли автобусами до Керчинской переправы, а потом уже в Евпаторию.

            Конечно, этих жизнь тряхнула основательно, несмотря на их возраст. Не только тех, у кого родителей лишили права на собственного ребенка, но и тех, у кого мама или папа ушли из жизни из-за болезни или несчастного случая. А принципиальной разницы между российскими и украинскими детьми Супрунов не почувствовал. Для него, родившегося и выросшего в Советском Союзе, и беларусы, и россияне, и украинцы являлись представителями одного народа. А перекраивание границ, начавшееся в двадцатом веке и продолжившееся в двадцать первом, не могло изменить сути душ славянских.

            А по внешности одетых в основном в цветные шорты и яркие футболки подростков из группы Супрунова определить, какая боль прикоснулась к их жизням, не представлялось возможным. Вот, скажем, черноволосая, двенадцатилетняя Зина с искринкой во взгляде. Девочка, на которую заглядывались и мальчики из старших отрядов, почти всегда дарящая окружающим искреннюю и добрую улыбку, обладательница хоть и детского но твердого характера, как-то рассказала воспитателю грустную историю. Оказалось, что в четырехлетнем возрасте она по глубокому снегу добиралась со своей мамой из гостей в родную деревню. С пьяной своей мамой, которая на полпути упала в снег. Девочка сумела помочь маме подняться, а сама повалилась в ослепительно белое морозное безмолвное покрывало… Мама же Зины побрела своей дорогой, оставив ребенка, подвернувшего ногу, в снегу. Зиночка чудом добралась до ближайшей деревни. Позже попала в приют, ведь ее маму лишили родительских прав. А еще через некоторое время девочку удочерили.

            Или вот тринадцатилетний худощавый и высокий, с коротко подстриженными, каштановыми волосами Костя, которого друзья называли космонавтом. Нет, он не увлекался звездным небом, а просто иногда рассуждал на философски далекие от реальной жизни темы. Очень неглупый, постоянно задумчивый мальчик остался только с отцом, мама его умерла от рака. А позже родной папа нашел себе другую женщину и сдал сына на воспитание бабушке.

            Доставил этот безобидный в общем-то «космонавт» забот своему воспитателю в один из жарких, «жемчужных» дней. Тогда, во время тихого часа Супрунов услышал шум в комнате мальчиков. Как только резко открыл дверь к ним, то сразу увидел растерянного но поразительно, не по ситуации спокойного Костю, внимательно смотревшего как тренер группы детей-борцов, отдыхавших в соседних комнатах, Андрей Валентинович, накладывал на его разрезанную руку импровизированный жгут из полотенец. Слава Богу, тренер, находившийся рядом, в отличие от Супрунова, услышал звон разбитого стекла

и быстро среагировал. Оказалось, что балуясь, мальчики закрыли Костю на балконе, а он пытался открыть стеклянную дверь, толкнув ее рукой. Стекло разбилось и разрезало артерию. Несмотря на жгут, кровь просачиваясь через полотенце, капала на асфальт, по которому Костя и Игорь Ярославович бежали через несколько секунд в сторону медпункта. Супрунов потом показывал пятна от крови своим воспитанникам, объясняя, что баловство может привести к непредсказуемым последствиям. Доктор «Жемчужины» наложила мальчику жгут, а потом вызвала «скорую», ведь ребенок потерял много крови. Через два дня Костю выписали из больницы, и он вернулся в лагерь, не держа ни на кого зла и относясь к случившемуся с неожиданным юмором.

            Супрунов же, написав кипу объяснительных и старшему воспитателю, и начальнику лагеря, и в прокуратуру, понимал, что в любую секунду на ровном месте подростки  всегда могут повести себя непредсказуемо. Безусловно, Игорь Ярославович себя не оправдывал, понимая, что не доглядел. И этот случай стал для него очередным уроком профессионализма. Не зря говорят: век живи, век учись!

Глава 8.

            После окончания крымской работы летом 2014 года Супрунов встал перед выбором: остаться в Днепропетровске, снимать там жилье и работать в школе, или уехать назад, под Киев, где у него стояла закрытая квартира. Хотя и служебная, но все-же своя. Да и с политикой, ломающей устоявшийся порядок человеческих жизней, ситуация не прояснилась. Будет ли Украина распадаться дальше? Сможет ли родиться Новороссия как независимое государство, или Украина быстро вернет контроль над государственной границей? И где может оказаться Днепропетровск, если политическая карта изменится радикально?  Супрунов ведь преподавал аполитичную математику, а формулы одинаковы в любой стране. Распад одного государства – Советского Союза – учитель уже пережил.

            И все же Игорь остался в Днепропетровске. Жить у друга было уже не удобно, а потому Супрунов нашел себе квартиру, которую планировал снимать. Точнее не квартиру, а комнату, но учителя устраивал такой вариант. Вместе с тем, в конце августа раздались, по иронии судьбы, несколько телефонных звонков в один день. И все из Киевской области. Из Бучи, Ирпеня и Ворзеля. Звонили родители тех учеников, с которыми Игорь Ярославович когда-то занимался дома математикой, и новых, чьи  родители просили позаниматься с их отстающими детьми. И тут у Супрунова даже неожиданно для него самого родилась мысль касательно возможности проводить домашние занятия с Киевскими учениками по субботам и воскресеньям, а в остальные дни недели преподавать в Днепропетровской школе. По крайней мере, шанс на то, что такая схема может сработать, имелся. А значит стоило попробовать! Хотя бы до нового, 2015 года. А там видно будет. Так подумалось Игорю, и он начал реализовывать задуманное. Втянулся учитель в такой необычный график быстро. Билеты на поезд брал по интернету, знакомые, правда, в шутку говорили ему: «Тебе надо проездной купить до Киева». Каждую пятницу, за редким исключением, он выезжал из родного своего города и с восьми утра по субботам проводил домашние занятия с учениками. Потом ночевал у себя дома. В воскресенье же снова занимался со школьниками у них на дому до вечера. Затем садился в поезд и в понедельник успевал на первый урок в Днепропетровской школе. Может и сам бы педагог не поверил в жизнеспособность такого напряженного графика, скажи ему кто о такой возможности год назад. Но все получалось, и за вычетом стоимости билетов на самые дешевые по цене поезда, чистая прибыль за выходные составляла 300-400 гривень. Немало по тем временам. Да и семьи же преподпватель не имел. В свое одиночество втянулся давно, а потому не чувствовал напряженности в им самим установленном образе жизни. 

            Когда, возвратившись утренним поездом в понедельник из Киева, Игорь успевал заскочить в квартиру, где снимал комнату, чтобы принять душ и выпить кофе,то там, как правило, ни хозяйки, ни ее дочки, Алины, ученицы девятого класса, не было. Девочка обычно к этому времени уже находилась по дороге в школу, а мама на работе. Но вот однажды, когда Супрунов открыл дверь своим ключом, он увидел Алину, которая сидела за кухонным столом, опустив голову.

            - Алинка, что-то случилось? - озабоченно спросил учитель.

            - Пушинка умирает, - еле слышно проронила девочка, не поднимая головы.

            Игорь Ярославович знал, конечно, что Пушинка – это кошка, к которой девочка очень привязалась. И, понятно было, что в школу она не пошла именно из-за своей любимицы. Супрунов понимал, что не стоит выяснять подробности, а Алинка встала из-за стола и подошла к окну. С девятого этажа открывался вид на строительную площадку, где возводилась многоэтажка.

            Учитель прошел в свою комнату, руки сами потянулись за блокнотом и ручкой. Он не мог не записать строчки, мгновенно выстроившиеся в очередь и стремящиеся быть записанными. Вышло грустное стихотворение, которое Супрунов, конечно, не стал читать Алинке:

Кошка тихо умирает за стеной,

А хозяйка причитает безутешно.

Ее горе не пропитано войной,

Но от этого оно не стало меньше.

И бедою омывается душа,

С болью тайны никогда не рассчитаться.

Грустно падают снежинки, не спеша,

Много позже небо будет улыбаться.

А у кошки серо-крупные глаза,

Поумневшие от близости ухода,

Даже кажется осмысленной слеза,

Благороднее действительной порода.

И негласное присутствие вины

Растворилось в тёмном коридоре,

А на улице последствия войны

Настоящей, мы увидем, может, вскоре.

И у каждого несчастья глубина,

Безусловно, мерится  иначе.

Эта девочка, склоняясь у окна,

К тайне прикасается и плачет.

            Недели шли за неделями, точнее, летели или даже мелькали. Письменный стол, ученик или ученица рядом, тетрадка, ручка, транспортир, циркуль. Задачи, уравнения, неравенства, формулы и теоремы. Маршрутка, окно, сменяющиеся пейзажи. Поезд, кажущиеся немного смешными пассажиры, выбирающиеся из дома раз или два в год, а не каждую неделю, считающие поездку из Днепропетровска в столицу или в противоположном направлении событием. В вагоне привычка, доведенная до автоматизма: мобилку, деньги, документы – в барсетку. Барсетку под голову. Будильник не обязательно включать. Работа с детьми каждое лето в приморских здравницах приучила легко просыпаться в любое время суток без будильника. Уроки в школе. После уроков работа с домашними учениками, уже днепропетровскими.

            Так и зима подобралась, которую Игорь Ярославович заметил, только когда выпал снег. И сразу достаточно щедрый. К вечеру он землю укрыл основательно…

            Именно в такой заснеженный воскресный вечер Супрунов в привычном ожидании стоял на Ворзельской остановке маршруток. Иногда Игрю казалось, что Ворзель, небольшой и уютный поселок, расположенный в двадцати минутах езды от Киева, владел какой-то тайной волшебства. Теряющиеся между высокими соснами и кленами одноэтажные домики, запах хвои, как эхо из детства, шумящего вокруг Новогодней елки, кажущиеся почему-то  игрушечными корпуса детских лагерей и санаториев, многие из которых теперь уже заброшены. Курорт Ворзель славился в свое время на весь Советский Союз. Многие старожилы верили в наличие неуловимо очаровательной ауры, незримо витающей над их поселком.

            Игорь привычным жестом включил подсветку на часах: 18.05.

            «Нормально, - подумал он, - даже если маршрутки не будет минут пять-десять, на поезд успеваю». По-ворзельски тихая улица, редкие фонари, совсем не холодно, может быть ноль градусов мороза. Редко проезжают машины. Огоньки вдали. Фары? «Фары! Точно, - подумал Супрунов, - наверное, маршрутка. Но что-то она слишком большая, до Киева ходят не такие, а ну да, это же №19, на Ирпень. Понятно. Значит, следующей будет Киевская».

            Микроавтобус по-снежному бесшумно остановился метрах в четырех от учителя. Он краем глаза увидел в свете висящего над остановкой фонаря черноволосую девушку – не то чтобы стройную или слишком красивую, а просто  излучающую удивительное очарование, неспешно  выходящую из маршрутки, или, может лучше так: спускающуюся на Землю. Или возможно снизошедшую до того, чтобы спуститься на Землю. Узнал и не узнал ее одновременно. Она еще не опустила вторую ногу на снег, как Игорю несколько отвлеченно подумалось: «Снегурочка». И вдруг Снегурочка подошла к  учителю и заговорила.

            «Как это? - не понял Супрунов, - разве сказки бывают наяву?» - и только глаза, которые забыть невозможно, все ему объяснили. И вечности, теряющиеся по обеим сторонам дороги, перемноженные на сигналы машин, чей-то пьяный смех в стороне, нелепые мелодии телефонов – это все в миг расстаяло. А глаза остались.

Теперь Супрунов точно узнал в Снегурочке свою бывшую ученицу. И именно по глазам. Конечно, она выросла.Изменилась. Где-то теперь учится или работает. Имя, вот имя он вспомнить не мог. А девушка сказала:

            - Здравствуйте, Игорь Ярославович. А вы как тут оказались, в Ворзеле?

            Она так мило не выговаривала букву «Р», эта Снегурочка, узнавшая Супрунова.

            Дежурные фразы про занятия с учениками, взгляды на часы, на дорогу. Маршрутки пока нет. Секунды бегут. Выяснилось, что бывшая ученица Супрунова хочет выучиться на реабилитолога.

            «Надо бы взять ее телефон, - мелькнула мысль у Супрунова. - Надо бы? Зачем? Как же ее зовут? Вот и выход, сейчас узнаю и имя, и телефон».

             - Слушай, скоро наверное подъедет моя маршрутка. Может, тебе нужна будет помощь какая, ну там с математикой, или с английским, ты звони, - обратился Супрунов к девушке и протянул ей свою мобилку, - введи свой номер и подпиши имя.

            - А, ну да. Хорошо. Сейчас, - девушка взяла телефон. Несколько секунд пощелкав по клавиатуре длинными и тонкими пальцами – а какие же они еще могут быть у снегурочки? – вернула мобильный учителю.

            «Юля! Конечно, Юля. Как же я мог забыть??? Юля Кононенко!» - вспомнил Супрунов, взглянув на экран.

    Маршрутка. Киевская. Как-то она неожиданно подъехала.

            - Юля! Звони !

            - Да. Конечно. До свидания.

            И опять темный, засыпанный снегом пейзаж за окном. Киев, метро, вокзал. Стучащая колесами ночь, Днепропетровск, школа, светлые улыбки детей. И все это по кругу, по кругу.

            Юля не позвонила ни через неделю, ни через два месяца. Супрунов же часто и много думал о Юле, потом о Снегурочках из сказки, потом о самих сказках, а мысли эти размывались временем.

Глава 9.

            До лета 2015 года Супрунов работал и в Днепропетровской школе, и в Киевской области с домашними учениками по выходным. Может, потому учебный год и прошел на одном дыхании. Мир вокруг Супрунова, казалось, сходил с ума. Теперь учитель уже не только не смотрел телевизор, а и очень редко слушал радио. Новости узнавал в Интернете. Читал на английском языке свежие известия на сайте Би-Би-Си, российские газеты и украинскую «2000». Погружая себя в работу с напряженным графиком, живя на колесах, Игорь Ярославович, возможно, где-то на подсознательном уровне таким образом уходил или даже убегал от реальности, в которой был распад страны, второй на его веку. Нет, педагог не прятался от правды жизни. Он писал искренние антивоенные стихи и пытался распространять их через Интернет, размещая на различных сайтах и блогах. Первое такое стихотворение посвящалось ребенку, страдающему от войны. Ведь Супрунов был  учителем божьей милостью.

            Таким вышло его первое антивоенное стихотворение:

              Донецкой девочке
 

Не обманет детская слезинка,

В полумраке правдою блеснув,

Где-то колбаса и мандаринки,

Тут счастлива, что-нибудь хлебнув.

И смешались в раненных подвалах

Души, заклинанья, возраста,

Веры же осталось очень мало,

А надежда только на Христа.

По-донецки в Землю зарываясь,

Выстрелы пытаясь обмануть,

Понимают молодость и старость

Как непредсказуем этот путь.

Не по-детски уши закрывая,

Девочка под скатертью лежит.

Вроде бы она ещё живая,

И от смерти, может, убежит.
 

Даже и с закрытыми ушами

Крики различает хорошо,

Вовсе не расслышанная нами,

Спрятанная в каменный мешок.

            А про летнюю работу с детьми у моря 2015 года, наверное, рассказывать не стоит. Все станет ясно из статьи, которая была подготовлена Супруновым для нескольких центральных украинских изданий после возвращения домой, уже осенью. Статьи, которую никто из редакторов не решился напечатать. Вот эта статья:

            «Что дало мне право взяться за этот очерк? Не те более двадцати лет, которые учительствовал и даже не те семь из них, когда был руководителем школы в закрытом военном городке. Ведь все то время я работал с домашними детьми – и в Киевской области, и в Днепропетровске, а вот с воспитанниками интернатов сталкивался редко, в основном на море, в детских оздоровительных лагерях, где каждое лето менял свою профессию преподавателя математики и физики на воспитателя. Но то были единичные случаи, потому что в основном школьники из детских домов и интернатов на море, как правило, отдыхали со своими, а не «пришлыми» воспитателями. А вот летом 2015 года случилось так, что таким «пришлым» оказался и я сам, и несколько моих коллег, абсолютно разных людей, начавших работать с детьми, которые приехали в приморский оздоровительный лагерь (ДОЛ) из интернатов без своих воспитателей. Конечно, я пишу сейчас очерк, который позволит лишь высветить отдельные фрагменты порочности действующей в стране системы интернатов. Высветить наподобие того, как свет фар поворачивающего на перекрестке автомобиля позволяет случайному взгляду выхватить контуры зданий и проемы окон, но не увидеть дома изнутри. Для объективной оценки жизнедеятельности детдомов и интернатов требуется, вероятно, не очерк, а большая, аналитическая статья, основанная не на эмоциях, а на статистических данных, использующая современные разработки ведущих деятелей педагогической науки, подготовленная, естественно, обладателями ученых степеней и званий. Но хочется, очень хочется познакомиться с мнением тех, кто вольно или не вольно причастен к созданию и функционированию системы интернатовского воспитания детей в Украине. Призываю ученых из Академии педагогических наук объяснить обществу, как то, о чем расскажу, возможно в наши дни в стране, которую ее население хочет считать цивилизованной . Сам я точно не представляю, каким образом все увиденное мною летом 2015 года можно совместить с основополагающими принципами науки под названием «Педагогика».

В ДОЛ «Улыбка», приютившемся на полудиком побережье Молочного лимана, на заповедной земле Алтагиря в июле 2015 года привезли около трехсот детей из различных интернатов, расположенных в Донецкой и Луганской областях, и на территориях, именуемых теперь жителями, оказавшимися за украинскими блокпостами, ДНР и ЛНР, и на подконтрольной Украине земле. То есть речь будет идти о детях с войны. Раньше они жили в Снежном, Торезе, Амвросиевке, Углегорске, Луганске, Донецке, Часовом Яре и других населенных пунктах. Правда, в «Улыбку» многие дети приехали уже из Светлогорска, из города, признающего украинскою власть. Именно там, еще до поездки на море, в бывшем детском лагере «Звездный» были размещены воспитанники из различных интернатов, оказавшихся теперь за линией фронта. Хотя, что значит «за линией фронта»?
      

            Первое, что поразило нас, воспитателей не интернатовских, уже на море, или точнее, на лимане – это дедовщина, царящая во многих детских группах. Дедовщина в прямом, самом негативном смысле этого слова. Справедливости ради отмечу, что не во всех отрядах она проявлялась одинаково. Например,

в некоторых группах малыши, получая скромную вечернюю булочку, отдавали ее ребятам старшим, несмотря на то, что очень хотели скушать ее сами, ведь питание в здравнице было более чем слабым. Наши попытки изменить такую систему оказались безуспешными. Воспитатели не смогли убедить детей съедать свой второй ужин в их присутствии. Дети осознавали, что должны отдать десерт старшим. А как же иначе? Ведь, очевидно, так было заведено в интернатах. Везде? Кто знает. Не все школьники поступали именно так. Сложная система интернатовской иерархии нами, не первый год работающими с детьми педагогами, до конца не понятая, позволяла малышам в некоторых группах все же насладиться своим дополнительным ужином самостоятельно.
       

            Да, во всех отрядах дедовщина проявлялась по-разному. В группе из Донецка старшие руководили младшими, но не перегибали палку. За курение девяти- или десятилетним детишкам могли дать подзатыльник – вообще же, курили и ругались матом около 90% детей старше десяти лет – но забирать второй ужин у младших Донецкие себе не позволяли. А вот подростки из Часового Яра не брезговали ничем, демонстрируя свою власть. Но следует отметить, что многие воспитанники именно из этого интерната имели задержку психического развития. А дети же из других интернатов были обыкновенными, здоровыми, но оставшимися без родителей. Еще со школьных лет я считал, что неплохо играю в шахматы, пока не сыграл несколько партий с семнадцатилетним воспитанником интерната из  Донецка. Всегда он успевал поставить мне мат менее чем за десять минут. Вообще, интернатовский мир казался миром контрастов. Скажем, обычное явление – семнадцатилетняя девочка, читающая на лавочке у спального корпуса роман Ремарка с сигаретой в руке. Курить детям в «Улыбке» разрешали почти открыто.
  

            Конечно, в любом детском оздоровительном лагере многое зависит от педагогического коллектива. Кто же оказался в ДОЛ «Улыбка» в роли воспитателей летом 2015 года? Сборная команда. Об этом ниже. Дело в том, что за несколько лет, еще до войны, сложилась определенная система организации отдыха интернатовских детей из Донецкой и Луганской областей. Эти воспитанники, так сказать, оздоравливались в различных детских учреждениях: и в Закарпатье, и в Приморске, и в Алтагире, и в Акимовском районе Запорожской области, где и расположен лагерь «Улыбка», но остановлюсь подробнее именно на «Улыбке». То есть расскажу о том, с чем  столкнулся сам. Сильно поражало не то, что дети видели войну. Например, группа из интерната города Снежное даже мелькала, в свое время, на телевизионных экранах , поскольку до прибытия в «Изумрудный» (город Святогорск, Донецкой обл, контролируемая Украиной территория) детей вывезли в Россию, но затем вернули назад. А другие интернатовцы  рассказывали, как на их спальные корпуса падали трупы со сбитого малазийского лайнера. Страшно, конечно, все это, но поражало и другое – сам подход к системе оздоровления интернатовских детей со стороны властных структур. Отдыхом их и в «Улыбке», и в ДОЛ «Южный», что в Приморске Запорожской области, руководила некая загадочная Ирина Ивановна. С ней лично мне встретиться не пришлось. А непосредственно в «Улыбке» директорствовала Алла Николаевна Кожир, старшим же воспитателем работал Черный Андрей Дмитриевич. Понятно, что механизм зарабатывания денег на интернатовцах, попадающих летом в спартанские условия со слабым питанием, налаживался годами. Почему ответственные за детский отдых руководители заключили договор именно с одной фирмой, которая, в свою очередь, арендовала вышеуказанные детские лагеря для воспитанников интернатов, мне неизвестно. Как, впрочем, и название самой фирмы неизвестно. Хотя, понятно, что догадка лежит на поверхности. Но это, вероятно, может стать темой отдельного, журналистского расследования, которое, не исключено, что окажется способным дать ответы на вопросы:
  

            -​ Почему регулярно в детских порциях была всего лишь третья часть сосиски, порезанная на кусочки и смешанная с вермишелью? Очевидно, чтобы не имелось возможности определить размер положенной в порцию части сосиски.

            - Почему при массовом отравлении 15-16 августа около сотни детей, а с ними и нескольких воспитателей и вожатых (в т. ч. меня) и при наличии у них соответствующих симптомов (рвота, понос, боль в животе) расследовать инциндент не приехали хотя бы работники местной санэпидстанции, а руководство лагеря объяснило все вспышками на солнце и сильной жарой? Понятно! Дети же без родителей, кто ж за них заступится?
  

             - Почему при более чем слабом питании, проживании в обшарпанных комнатах по 8-10 человек, постоянных проблемах с горячей водой, абсолютно не оборудованном пляже, убогом состоянии территории лагеря – цена путевки была как в хорошем санатории ? Так вот, некая загадочная фирма заключает договора на аренду детских оздоровительных лагерей и направляет туда интернатовцев. «Улыбка» - один из таких лагерей в Запорожской области.
 

Далее же сконцентрируюсь на некоторых проблемах такого детского отдыха.
 

1.О педагогическом  персонале:
  

            Выяснилось, что кроме нас, случайно набранных воспитателей из Днепропетровска, Запорожья, Житомирской области, четверо педагогов работали в той системе и в предыдущие годы в летние сезоны. Старший воспитатель регулярно приводил их в пример для вновь набранных воспитателей и вожатых.  Вот один из наиболее ярких «примеров для подражания» – Саша возрастом около тридцати лет. Саша – именно так, а не по отчеству его называли и дети, и начальство, и коллеги при воспитанниках и без них. Саша, ростом под два метра, всегда с голым торсом – даже в столовой – и с сигаретой в зубах. Правда, с сигаретой уже не в столовой, а на территории, при детях, естественно. Так вот, он был назван господином Черным, старшим воспитателем, «эталоном педработника». Понятно, что учитывая такую манеру «эталона» одеваться, то есть раздеваться, не имело смысла просить воспитанников при входе в столовую облачаться в футболки.  

            Конечно, не все воспитатели так по-хамски игнорировали элементарные правила поведения людей в приличном обществе. Впрочем, Саша, возможно, изначально не считал общество своих воспитанников приличным. Или вообще не считал интернатовцев за людей? Его коллегами-единомышленниками оказались и те, кто приехал расслабиться у моря, позастольничать каждый вечер, в послеотбойное время – хотя, какой там отбой в «Улыбке»! – за рюмкой водки и весело провести ночь. И настоящим профессионалам, которые выполняли свои обязанности, приходилось мириться с этими застольями, словно это неотъемлемая часть жизни детского лагеря.
  

            Парадокс в том, что «своими» для начальства оказывались именно те, кто были под стать «эталону педработника». Ведь они не задавали лишних вопросов, например, о том, какая именно часть сосиски смешана со слипшейся вермишелью в детских порциях или почему, находясь на юге Запорожской области, дети вообще не получали фруктов, а только за несколько дней до отъезда им начали выдавать по кусочку арбуза.

            2.Забавно, опять про футболки!

Как выяснилось, в столовой их надевать воспитателям было не обязательно. А вот каждый вечер на так называемые «массовки» носить желто-вылинявшие, многолетние, повидавшие виды фирменные футболки с надписью «Улыбка» педагогическому персоналу вменялось в обязанность. На воспитателей – а ими как раз оказались профессионалы без кавычек – отказавшихся надевать сомнительные футболки, начальство смотрело с недоверием, рассуждая, очевидно, так: «Раз они касательно своей спецодежды заартачились, то неизвестно чего можно ожидать от их принципиальности дальше». Таким образом, те футболки являли собой своеобразный тест на послушность для педагогов.
  

            3.А вот о медиках ДОЛ следует сказать отдельно.

Утром третьего дня своей работы в «Улыбке»,  проходя мимо спального корпуса, я обратил внимание на девочку лет четырнадцати, не из моего отряда. Свою правую руку она согнула в локте, внимательно смотрела на пальцы и плакала. Пальцы ее были синими. За годы работы с детьми я встречался с различными травмами, и хотя по профессии я учитель, а не медик, но сразу посчитал очевидным, что у ребенка явно перелом или трещина кисти. Выяснилось, что воспитанница упала и при падении ударилась рукой. Не обнаружив по близости педагогов, работающих с ее отрядом, я сам отвел школьницу в медпункт. Там и доктор, и медсестра крайне удивились нашему визиту, небрежно выдавив из себя что-то вроде: «Да на этих детях как на собаках все заживает, чего вы беспокоитесь?» После моих возражений и требований осмотреть ребенка, девочке все же смазали руку какой-то мазью.
    

            «Ей надо сделать рентген», - настаивал я, на что получил ответ: «Вы с ума сошли? Это ж ее надо на машине в город везти, за двадцать километров. Кто ж это будет делать?»
  

            Девочку я отвел в отряд, а затем к давлению на медиков подключил еще и воспитательницу пострадавшей, Антонину Яковлевну, опытного педагога. Ребенка, в конце концов, все же повезли на рентген, но уже на третий день после травмы. Повезли еще с двумя мальчиками из других отрядов, успевшими поломать свои ноги. Только после трех переломов, то есть оптом, машина до города нашлась. У девочки оказался перелом.
  

            Что уж после этого говорить об отравлениях и детей, и взрослых? Когда посещающие медпункт за пять дней до конца смены дети и вожатые сообщали о рвоте, боли в животе и поносе, доктор невозмутимо констатировала: «Жрать надо меньше всякой дряни. Пусть по три литра воды выпьют, вырвут и все нормально будет». А такие дети были в каждом отряде! Да и мои симптомы от детских не отличались. Но, извините за выражение, я же не «жрал» абсолютно ничего, кроме того, что давали в столовой. Значит арбузы, например, которые интернатовцы брали себе после загрузки грузовиков на соседних с лагерем полях, то есть честно заработанные ими арбузы, были тут абсолютно не при чем.
  

            4. Кстати, о детских заработках.

Уходя из «Улыбки» регулярно – а господин Черный, старший воспитатель, дал подчиненным команду детей не удерживать в лагере, считая это бесполезным – интернатовцы зарабатывали деньги, где могли. Не только на арбузных полях но и в соседних селах, помогая местным жителям по хозяйству. На близлежащих базах отдыха, выполняя самую грязную работу. Но ведь они приехали отдыхать!!! А как не зарабатывать? Ложиться спать голодными? Ведь заработав деньги, «отдыхающие», лишь отметившись в столовой, варили себе кипятильником картошку или вермишель, открывали консервы и наедались на заработанные деньги. Но это позволяли себе только дети старше десяти лет. А вот отравились в конце смены и меньшие по возрасту, не готовившие себе сами. Значит, причиной массового отравления были не посторонние продукты, и проблему надо было искать в самом ДОЛ «Улыбка». Но на планерках на настойчивые вопросы воспитателей и вожатых: «Почему ничего не делается, чтобы остановить нахлынувшую волну отравлений?» - звучал ответ А.Д.Черного :

            «Да ерунда все это. Во всем виноваты, наверное, вспышки на солнце. Вот и у детей, и у вас начинается понос. Ничего страшного, относитесь к происходящему с юмором». Директор же лагеря, уже не в стиле черного юмора, отвечала: «Вы же знаете, что санстанция сейчас ничего не проверяет». Мы, конечно, слышали о таких о таких тонкостях послемайданной системы медицинского контроля, точнее бесконтрольности, за детскими учреждениями, но ни у кого от этого тошнота и другие симптомы отравления почему-то не проходили.

            5. Думаю, по сравнению с работой медпункта, читателю покажутся уже мелочью:
 

            - почти стоячая, т.е. редко пополняемая с помощью шланга вода в открытом бассейне, которую ни разу не поменяли полностью;
  

- купание в нем детей, зачастую без принятия душа, а иногда и в верхней одежеде;
 

 - постоянный напряг в ДОЛ с горячей водой, а иногда и с холодной;
  

- полное нарушение режима дня детьми, которое разрешалось и господином Черным, и директором лагеря. Т.е. принципиальная невозможность

даже просто собрать всех детей отряда из-за их отсутствия в лагере в связи с посещением несанкционированных работ – иногда интернатовцы не возвращались в лагерь до утра, оставаясь на ночных сменах, – регулярные пьянки многих детей старшего возраста – как мальчиков, так и девочек (не всех).
  

            Неужели такие вещи допускались и в интернатах, откуда дети приехали? Думаю, нет.
  

            - сначала только ночные, а затем уже и дневные посиделки нескольких вожатых, которые через неделю после начала смены вообще потеряли желание работать, если оно было, и собирались за одним столом, расположенном на улице, рядом с входом в один из спальных корпусов, забыв, что часть детей, не занятых несанкционированными официально работами, все же оставалась в лагере. Воспитанники оказывались полностью предоставленными сами себе. Дети, естественно, могли купаться в заливе, как только им заблагорассудилось бы, без присмотра, конечно.

            Правда, иногда на пляж забредал пенсионер-плаврук для виду. Но он, как правило, занимался катанием на самодельной плавающей доске под парусом, а не организацией купания детей.
 

            Как это ни странно прозвучит, далеко не так уже страшно все здесь перечисленное как то, о чем хочу сообщить ниже, то есть то, что и меня, и моих коллег, имеющих многолетний опыт педагогической работы, поразило больше всего.
  

            Речь будет идти не только о дедовщине в наихудшем ее проявлении, но и о порочных действиях старшего воспитателя, дедовщину явно провоцирующего.
 

            У одной из вожатых по имени Наталия, уезжающей из лагеря за десять дней до окончания смены, в ночь перед отъездом пропал мобильный телефон. Отмечу, что в ночных посиделках вожатых нередко принимали участие и старшие, шестнадцати-восемнадцатилетние интернатовцы. Ведь воспитанниками они оставались до девятнадцати лет. Вышеупомянутая Наташа, имея доступ к ключу от душа, ничего плохого не видела в том, чтобы после полуночи открывать душ восемнадцатилетним мальчикам. Учитывая не существенную разницу в возрасте между вожатыми и их подопечными, может, ничего плохого в том и не было. Но после бурно-прощальной ночи Наташин телефон пропал из комнаты, в которой до утра не прекращался круговорот коллег вожатой и её воспитанников. Была ли кража вообще или мобильный просто потерялся после ночного купания, теперь сказать сложно. Но уже после отъезда Наташи, которая, к её чести, махнула рукой на потерю и попросила Андрея Дмитриевича Черного не искать телефон, старший воспитатель, несмотря на просьбу уехавшей вожатой, в срочном порядке собрал всех находящихся на тот момент в лагере интернатовцев. Он заявил им, что дает сутки, чтобы найти мобилку вожатой. А если телефон не найдется, то в лагере будет введен жесткий вариант контроля за интернатовцами с исключением возможности выхода на работу за территорию лагеря.

            Не может быть, чтобы руководитель воспитателей, которому под пятьдесят, хотя и не педагог по образованию, не предполагал, к чему мог привести подобный ультиматум. Хотел он просто продемонстрировать свою власть или им руководило искреннее желание найти пропавший телефон? Не знаю. Но около полуночи один из старших мальчиков был избит до потери сознания. Это только то, что стало известно мне, когда мы с коллегами подбежали к месту событий, увидев подростка лежащего на асфальте уже без сознания. А скольких детей избили «деды-авторитеты», исполняющие приказ шефа, делающего, очевидно, им ряд особых послаблений?! Не ведаю… Пахнет фашизмом ? По-моему, да. Особенно, если проиллюстрировать происшедшее ответом господина Черного одной вожатой, которая задала вопрос Андрею Дмитриевичу, подошедшему к лежащему мальчику без чувств. Это была именно та вожатая, которая своим криком прекратила избиение интернатовца. Что же спросила она у старшего воспитателя? Вопрос оказался простым, но от него мороз пробежал по коже: «А что, если бы мальчика убили?» Но еще более жутким был ответ господина Черного: «Значит, минус один». Правда, бросив эту леденящую фразу группе педагогов, собравшихся рядом со старшим воспитателем, он, очевидно, сразу же понял, что явно перегнул палку и попытался смягчить ситуацию, добавив: «Они живучие, выживет!»
            А порочная система такого «оздоровления» детей выживет?
  

            Уже после окончания лагерной смены родилось у меня стихотворение, посвященное не одевшим злосчастные желтые футболки воспитателям, волею случая работавшим в летний период с интернатовским детьми, вывезенными для оздоровления в приморский детский оздоровительный лагерь «Улыбка»:

Убегают колёса от боли

И жестокости в детских глазах.

От неправды в понятии воли,

Перемноженной дважды на страх.

Но останется дикость порядка,

Заведенного злою судьбой.

Разве этих детишек не жалко,

Хоть смеются они над тобой?

И случайно сведённые вместе,

Все пытались друг друга принять.

Их в гнетуще искрящемся тесте

Замесили, уча выживать.
 

Интернатовских ритмов изведав,

И хватание хлеба поняв,

Не забудешь то время обеда,

Много раз веру в булки раздав.

И голодные с полным желудком,

Да привыкшие жалость искать,

Дети пили в подвалах и будках,

Перед тем как в жилища попасть.
 

И не все безнадежны, конечно.

Достучаться до них бы любви !

А вопрос зависает навечно:

“Что-то сделать ещё мы могли?”»

Почему эту статью Игоря Ярославовича не опубликовали ни в одном издании? Ведь уже больше десяти лет его рассказы, стихи, очерки и профессиональные статьи на педагогические темы регулярно печатались в центральных украинских изданиях. Кто знает, но к сожалению учителя, желающего поднять тему работы с интернатовцами хотя бы на уровень дискуссий в прессе, документальный очерк его в свет не вышел.

Глава 10.

            На новый 2015-2016 учебный год Супрунов нашел себе место работы под Киевом. В школе, расположенной в Бородянке, всего-то за двадцать километров от Городка, в котором жил учитель. Да, именно так, Городок с большой буквы. Ведь только недавно этому населенному пункту, не нанесенному ранее на гражданские географические карты, бывшему ядерному объекту, в котором еще при Советском Союзе проводились работы с ядерными боеприпасами, присвоили название «Городок» и создали в гарнизоне местные органы власти.

            Собственно говоря, не Игорь нашел себе школу, а опытная руководительница детского учреждения, узнавшая случайно, что в районном отделе образования имеется телефон учителя физики и математики, который ищет себе работу, позвонила Супрунову. Договорились встретиться. Когда Игорь Ярославович подъехал в образовательное учреждение, во время беседы с директором и завучем ему предложили терпимую для сносной зарплаты педагогическую нагрузку. Правда, чтобы успевать на первый урок, учителю приходилось просыпаться в 4.50 утра. Но выбора то особого Супрунов не имел, а потому и стал учительствовать в Бородянке. Школа, расположенная хоть и в

центре  поселка, но возле удивительно живописного озера, приятно удивила Игоря Ярославовича домашней атмосферой, которая ощущалась с первого дня работы.

            Конечно, педагог продолжал заниматься и с домашними своими учениками. Благо из Бородянки имелась возможность легко добираться электричкой до Ирпеня, Бучи, Ворзеля, где репетиторствовал Игорь.

            И вот нежданно-негаданно в один из сырых осенних дней Супрунов в Ворзеле случайно – а что не случайно в этом мире? – встретил Юлю. Теперь уже не снегурочку, а просто уставшую, но не потерявшую от этого своего очарования девушку. Печать ее усталости на лице почему-то сразу бросилась в глаза Супрунову. Собственно, не учитель встретил Юлю, а она – его. Педагог переходил железнодорожные пути, направляясь после занятий с учеником в гости к своему бывшему коллеге, учителю физкультуры Владимиру Александровичу Зимникову, человеку с печальной судьбой. Физрук один вырастил свою дочь Аню, теперь уже студентку педагогического университета. Когда девочка была совсем маленькой, жена Зимникова, Надежда, женщина, которую он искренне любил, умерла от рака. Онкология, скольких же людей она лишила жизни… Супрунов иногда задумывался над вопросом, на который не знал ответа: «Почему человечество, не решив проблем борьбы с неизлечимыми пока заболеваниями, с недоеданием, с наркоманией, продолжает тратить сумасшедшие деньги на разработку способов убийства людей, на все новые виды вооружений?»

            Так что же Юля? Именно задумавшись о глобальных вопросах, не решенных человечеством, по дороге к своему коллеге Игорь перешел на другую сторону железной дороги и услышал негромкий окрик за спиной:

            - Игорь Ярославович?

О, это такое удивительно беззащитно и нежно не выговариваемое «р», мгновенно узнаваемое…

            «Юля, конечно Юля», - понял учитель и быстро обернулся.

            Девушка с упреком, сквозившим между нотками усталости, проступившей на миловидном лице, медленно спросила:

            - Что же вы не здороваетесь ?

            - Извини, Юля, здравствуй! - растерялся Супрунов.

            - Здравствуйте.

            «Боже, как же она красива!» - непроизвольно вздохнул про себя Игорь. -  Нет, даже не так. Слишком плоское слово – красива. Она просто излучает нечто необъяснимо притягательное. И откуда это у нее?»

- А вы куда?- сразу спросила девушка.

            Имела она еще со школьных лет такую манеру – сразу и без обиняков задавать главные вопросы.

            - Да я к Зимникову в гости.

            - Не надо к нему идти. У него запой.

            Юля, лидер по натуре своей, произнесла эту фразу тихо, почти выдавив ее из  себя, но как-то непререкаемо. И Супрунов понял, что она права. Знал же, что бывший его коллега по прозвищу Будулай выпивает. Нет, не постоянно, но запои у него случаются. А Ворзель – это ж поселок, в котором все друг друга знают, и информация в нем разносится ветром мгновенно.

            - Ладно, тогда зайду к ученику. Обещал ему учебник занести. Он рядом с Зимниковым живет. А ты домой?

            - Да. Идемте, нам по дороге.

            «Надо что-то сказать, сделать, или спросить. Но о чем?» - лихорадочно пытался сообразить Супрунов, понимая, что не хочет, чтобы они с Юлей опять  по прошествии нескольких минут разошлись в разные стороны на несколько месяцев или навсегда.

            Мокрые и грязно-желтые листья лежали под ногами. Собирался, но все никак не мог пойти дождь. Или может уже снег. Игорь и Юля шли по достаточно широкой улице – по-ворзельски пустынной центральной дороге. Точнее, шли они по тротуару вдоль этой самой дороги. Не на многих улицах известного когда-то на весь Советский Союз курорта имелись тротуары.

            Пока Игорь думал, как начать разговор со своей бывшей ученицей, Юля просто спросила:

            - Вы про Иру слышали?

            - Про Иру? - не понял Супрунов.

            - Про Тропаренко. Она училась со мной в одном классе.

            Девочку эту Игорь Ярославович помнил. Худенькая, с острыми плечиками, невысокая, со всегда распущенными, но не длинными каштановыми волосами. Когда-то Супрунов по отношению к ней допустил ошибку, грубую педагогическую ошибку, несмотря на то, что к моменту ее совершения немало лет уже проработал в школах. У семиклассницы Иры никак не получалось выучить формулы, и на суетливой, вечно спешной и шумной переменке между уроками девочка подошла к учителю и спросила:

            - Так что же мне делать с формулами?

            - Учи. Сиди часами, ночами можно, и учи все. Надо больше работать и меньше гулять, - мимоходом бросил Игорь Ярославович девочке, особо не задумываясь над смыслом фразы, им произнесенной. Фраза же была почти дежурной. Но Ира почему-то близко, может, слишком близко приняла к сердцу сказанное. Это уже позже понял Супрунов, обдумывая вечером того же дня происшедшее.  Не грубо, но наполненным внутренним несогласием или даже противостоянием с учителем тоном Ира несколько дерзко бросила:

            - А что, у меня есть выбор?

            - Конечно, есть, - раздраженно ответил тогда учитель. - Можешь бросить эту школу и перейти в другую. Не так сложно ездить на электричке пять минут до Бучи или чуть дольше до Ирпеня. Вон, некоторые дети и в Киев ездят на занятия. И ничего страшного. Может, там тебе будут хорошие оценки ни за что ставить.

            Тут  следует отметить, что к Ире учитель, может, и на подсознательном уровне и помимо своей воли, относился достаточно субьективно. Краем уха он слышал, что мама девочки, работающая в поселковом совете и имеющая какое-то отношение к распределению земельных участков, чем-то помогла в свое время директотру школы с получением такого участка в удобном месте. Директор же, Елена Григорьевна, 50-летняя женщина, озабоченная решением личных проблем в значительной большей степени, чем успехами школы, покровительствовала Ире. По крайней мере, так Супрунову казалось, особенно после разговора с руководительницей детского учреждения, в котором она  предложила «пообъективнее» относиться к умненькой семикласснице Ире Тропаренко в смысле оценки его знаний. А Супрунов очень не любил, когда на его учительские решения пытались воздействовать с помощью внешнего давления.

            Вместе с тем, оценки Ире Игорь Ярославович, конечно, не занижал, но и редко шел на компромис там, где на него, все-же, можно было бы пойти.

            Девочка, возмущенная предложением учителя поменять школу, бросила тогда на него не злой, а скорее удивленный взгляд, который Супрунову запомнился. Он в те секунды понял, что где-то перегнул палку, и хотел уже смягчить разговор, объяснив более добрым тоном семикласснице, с чего конкретно ей начать, если она хочет улучшить свои знания по предмету. Но тут прозвенел звонок, а потом этот разговор подзабылся, но какую-то саднящую зарубинку на душе Супрунова оставил.

            И теперь учитель ответил Юле:

            - А что я мог слышать об Ире?

            Юля бросила на него растерянный, не йсвойственный ей взгляд и почти шепотом, очень медленно и отчетливо произнесла:

            - В этом году она закончила школу с серебрянной медалью. А через несколько дней после выпускного ее убили. Двадцать шесть ножевых ранений нашли у нее потом.

            Супрунова это известие поразило. Он только спросил:

             - Кто это сделал?

            Юля очень быстро, почти скороговоркой произнесла:

            - Парень, с которым она общалась. Он из Кичеево, ну, тут рядом же с Ворзелем. Учился он тоже когда-то в нашей Ворзельской школе. На четыре года старше Иры. Посадили его, но мама Иры считает, что он не один это сделал.

            - Где это случилось ?

            - В заброшенном недостроенном доме, что на той же улице находится, где Ира живет... Ну, то есть, жила...

            Несколько секунд шли молча, а затем Юля, посмотрев почему-то в сторону железной дороги, вдоль которой они шли, сказала:

            - Ира в тот страшный день звонила мне и предлагала пойти погулять. Но я не захотела... И она сама пошла...

            Игорь понял, что больше не надо ничего спрашивать об Ире. По крайней мере, сейчас. Иначе Юля, считающая себя волевой, смелой, решительной и сильной, в действительности просто по-детски заплачет.

            Дошли до развилки и девушка остановилась:

            - Я сейчас направо, а Вам в какую сторону?

            - Мне сейчас в другую... - медленно и чуть растеняно ответил Игорь. - Слушай, Юля, а тебе не надо помочь с английским?

            - Вы что, это серьезно? - громко спросила Юля изумленно взглянув Супрунову в лицо, но как показалось Игорю, слабые искорки радости при этом мелькнули  у нее в глазах.

            - Конечно, серьезно, - подтвердил Игорь свое предложение.

            - Да у меня вообще завал с английским. Очень нужна помощь.

            - Вот и хорошо, - облегченно вздохнул Супрунов.

            Обменялись телефонами и договорились  о том, что учитель придет  в ближайшее воскресенье утром к Юле домой на первое занятие. Постояли еще немного на перекрестке, Юля объяснила, как найти ее дом, а потом разошлись  в разные стороны.

            Но из головы учителя никак не выходили слова о том, что Иру Тропаренко убил парень, с которым она общалась. То есть дружила, так понял Игорь. И вспомнился ему разговор с мамой тогда еще живой семиклассницы. Мама Иры пришла тогда в перерыве в подсобку кабинета физики, в которой учитель проверял детские тетрадки с лабораторными работами, и сразу спросила:

            - Это вы преподаете физику у моей дочки, в седьмом классе, у Иры Тропаренко.

            - Я,- ответил Игорь Ярославович.

            - Хочу уточнить, почему вы ей ставите плохие оценки?

             -А вы как думаете?

            Супрунов за годы преподавательской работы научился общаться с

родителями учеников. Взрослые, как и дети, разные. Некоторые приходили за советом, спрашивали, как надо подтянуть ребенка по предмету, но нередко встречались и те, кто интересовался не реальным уровнем знаний своего чада, а именно его оценками. Никогда учитель не мог понять, чем руководствовались такие родители. То ли искренне считали учителя несправедливым человеком, который сознательно уменьшает количество заработанных ребенком баллов, то ли хорошие оценки собственных детей являлись способом самоутверждения родителей, которые хотели иметь возможность похвастаться родным и знакомым успехами в обучении, достигнутыми их сыном или дочкой.

Но учитель всегда пытался по-доброму разговаривать с мамой или папой своих учеников, а потому и задал такой дипломатичный вопрос маме Иры.

            - У вас непонятные требования. Вы спрашиваете у детей то, о чем не написано в учебнике.

            Стоит отметить, что  мама ученицы была права. Супрунов, только начав преподавать физику в седьмом классе и увидев крайне низкий уровень математических знаний учеников, пытался несколько первых уроков потратить на то, чтобы научить школьников использовать самые элементарные алгебраические навыки. Ведь без умения выразить с помощью формулы одну физическую величину через другую или, например, перевести кубические сантиметры в кубические метры решение задач по физике невозможно. Поэтому Игоря Ярославовича обстоятельства вынудили обучать детей вещам, о которых в учебнике физики не упоминалось. Однако он давал на уроке не только подробный конспект, доходчиво объясняя все то, что ученики записывали в тетрадки, но и помогал подходившим к нему с вопросами на переменках или после занятий разобраться с тем, что они не смогли понять во время урока. Именно это учитель и пытался объяснить маме, желающей, в его понимании, чтобы ее дочка имела отличные или хотя бы хорошие оценки по физике, а не стремящейся к тому, чтобы дочка в действительности знала этот предмет.

            Когда мама Иры вышла из подсобки, так и не поняв учителя – по крайней мере, так показалось Игорю Ярославовичу – он присел за стол и, листая задачник перед предстоящим уроком, подумал: «Принесет ли счастье Ире такое  мамино желание  представлять дочь в лучшем свете, чем есть на самом деле?»

            А теперь Игоря обожгла мысль, которой он сам испугался: «А если бы я  тогда  более откровенно говорил с мамой Ирочки, может, смог бы

достучаться до нее и объяснить , что для  ребенка  намного полезнее получать честные оценки, а не липовые. И что вместо попыток выбивания баллов, не лучше ли спросить дочь, выполнила ли она домашние задания по предметам? А в случае понимания и принятия сказанного учителем, мама начала бы в большей степени  контролировать дочь, вместо того, чтобы пытаться контролировать учителей? А это могло  означать, что резко бы уменьшилась вероятность того, что Ирочка связалась бы с компанией, в которой  и крутился ее друг-убийца? И Ирочку не убили бы?..»

            Не исключено, что доля правды в таких рассуждениях учителя имелась. Но какой именно была эта доля – никому было не ведомо…

Глава 11.

            «Интернет и телефон, все-таки великие достижения человечества», - думал Супрунов, идя по утреннему воскресному Ворзелю. Сначала с помощью социальной сети «ВКонтакте», а потом уточнив детали по телфону, Игорь и Юля уже точно договорились-таки встретиться в ближайший выходной утром. Вот теперь Игорь и высматривал номера на домах и названия улиц. Старенький его «Самсунг» ловил сеть только в формате 2G, a приложение «Карты» в нем не работало. Несмотря на то, что учитель преподавал в Ворзеле целый год, он хорошо знаком был только с центральной частью поселка, а в район, где жила Юля, учителю раньше попадать не приходилось. С утра моросил совсем мелкий дождик, почему-то не вызывающий раздражение Игоря, а скорее дарящий  ощущение легкости, что ли. Не настоящим он казался для надвигающейся тяжести осени. Умиротворенность, излучаемая Ворзелем, еще не проснувшимся с утра, величавость старых и высоких сосен, которые горделиво украшали поселок, кажущаяся щедрой разбросанность одноэтажных, а в последнее время и двух- и трехэтажных домов, печать неспешной размеренности жизни на лицах ворзельчан, – все это никак не могло в голове Супрунова состыковаться с осознанием произошедшей в поселке трагедии. С убийством Иры, ученицы Игоря Ярославовича. Оказалось, что  на  длинной, возможно, самой длинной улице Ворзеля, пересекавшей весь поселок, начинавшейся в одном его конце и заканчивающейся в другом, и располагался, дом Юли. На самой окраине Ворзеля…  А вот в центральной части улицы раньше жила Ира, которую зверски убили в заброшенном недостроенном двухэтажном доме, на той же улице, метров за двести от ее собственного дома. Игорь знал, что имеет достаточный запас времени до встречи с Юлей, а потому он подошел к хранящему страшную тайну и боль строению, где убивали Иру.

            «За что же тебя, Ирочка?» - подумал Игорь, остановившись возле зловеще серого и недостроенно разбитого, жуткого здания. Не стал учитель заходить внутрь. Зачем? Он просто долго смотрел на пустые проемы для окон,

заросший  густыми и, вероятно, колючими кустами вход. Девочку убивали на втором этаже. По крайней мере, так сказала Юля во время телефонного разговора с Игорем. Конечно, ни Супрунов, и никто другой из людей не могли представить то, какие физические муки испытывала в последние свои минуты умирающая Ирочка.

            И тогда, на улице, оказавшейся последней, по которой ступала нога Ирочки, но и первой, по которой ее нога ступала – ведь запечатлившее зло здание находилось не только на той же улице, где Ира родилась, но и на той, где располагался Ворзельский родильный дом – Игорь мучил себя одним вопросом. Он рассуждал так: «Ведь ты ж, Супрунов, мог остаться тогда работать в Ворзеле, и, более того, с первых же уроков в классе, где училась убитая девочка, чувствовал же, что должен постараться стать классным руководителем именно в этом классе, чувствовал, что ты им был нужен тогда. Ведь чувствовал же…»

            В школе бывает так, что едва войдя в класс, который еще не успокоился после переменки, едва уловив настроженно-заинтересованные взгляды

учеников,  учитель понимает, что это его класс. Предначертанность, что ли, какую-то чувствует… Вот и тогда, в первые секунды встречи с седьмым классом несколько лет назад Игорь Ярославович понял, что хочет, чтобы этот класс стал его. Но не сложилось. Во многом по вине самого Супрунова. Ведь мог же не огрызаться постоянно на начальство, не доказывать беспрерывно свою правоту, не заливать потом темными вечерами обиду на непонимание водкой. Да, и такое бывало! А если бы остался преподавать в Ворзеле, то, возможно, стал-таки бы со временем и классным руководителем именно того сндьмого класса. Ведь дети к нему потянулись, а формально руководящая классом учительница, по большому счету, не чувствовала в детях своих, и они ее своей не считали. А, значит, все можно было бы изменить. Можно было бы?

            А стань тогда Супрунов, пусть не сразу, хотя бы со временем, работать с приглянувшимся ему, хоть и по-шебутному шумным седьмым классом, ох... Любил же он еще с тех времен, когда начал преподавать в сельской школе, и позже, в период своего директорствования, ездить с детьми в экскурсионные поездки по всей Украине, ходить в туристические походы и по Киевской области, и в Карпаты. Ведь поднимался же с учениками своими еще в 2001 году на Говерлу. Смог бы, наверное, вовлекать воспитанников своих в откровенные споры на самые острые для подростков темы. В таких спорах многие мальчики и девочки открывались по-настоящему, не скрывая своих эмоций. Может, и Ирочка хотя бы чуть-чуть иначе стала бы смотреть на мир, разминувшись с компанией, оказавшейся роковой для нее. Может быть... А, может, и нет. Кто знает. Но понимал Игорь, что тень вины от случившейся трагедии так или иначе лежит и на нем.

            От дома, навевающего мрак, Супрунов медленно направился к дому семьи Кононенко. Время до назначенной встречи с Юлей еще позволяло быть неспешным. Не дойдя несколько десятков метров до нее, Игорь остановился.

            Два стихотворения, одно за другим, неожиданно родились в голове Супрунова. С ним такое случалось. Ведь стихи он пытался писать еще с университетских лет. Потом бросал и опять начинал. Проще говоря, писал стихи, когда не мог выразить свои чувства иначе или просто разобраться в них.  Внезапные стихотворения не могли не родиться именно в те мгновения, когда Игорь метров за сто узнал дом Юли. Узнал, потому что она достаточно подробно его описала. В мыслях учителя смешалась и боль от ухода из Земного мира Ирочки, и хрупкая,  а может иллюзорная надежда на встречу с Юлей. Может, это со стороны выглядело и нелепо, но учитель, привыкший всегда носить с собой небольшую спортивную сумку, достал из нее свой дежурный  блокнот с ручкой и, остановившись у старинного, нависшего над пустой детской площадкой дуба, записал пришедшие к нему строчки:

            Светлой памяти зверски убитой моей ученицы

…

Жестоко твоё изуродовав тело,

Глумился над болью цвет зла неумело,

А ты белой чайкой над жизнью плыла

И к Ликам Святым свою душу несла.

Все чёрные силы оставив внизу,

Ты Божию, может, познаешь слезу.

Иришка! А в памяти будешь всегда !

Улыбкою доброй согреешь года !

             И сразу же – невероятно, как боль соседствует с надеждой! – на страницу блокнота легли и другие строчки:

И Ворзель как спасенье,

А, может быть, как боль,

Там крах и сожаленье

Или почти любовь?

Дожди плутают в соснах

И делят мысль собой.

Иду никем не познан.

А где-то Ангел мой

Несёт защиту верно,

Ценить её учусь.

У Ворзеля цвет Веры,

А воздух гладит грусть.

            Подойдя к калитке, Сунрунов взялся за ее ручку и застыл на несколько секунд под властью вопроса о том, куда ведет эта дорога… Да кто знает ответ! Только Господь Бог.

            Джонни – так звали совсем маленького песика, как узнал Игорь позже –  

смешно и трогательно пытался изобразить хозяина. Негромко погавкивая, почти поскуливая, он проводил учителя от калитки до дверей дома. Игорь постучал, и Юля сразу же открыла. «Снегурочка», одетая в изысканно яркий, спортивный костюм Nike, на этот раз походила больше на невыспавшуюся спортсменку.

            - Доброе утро! Проходите!

            Она не имела склонности к многословию. И это не могло не нравиться.

            Игорь снял куртку в прихожей и прошел за бывшей своей ученицей на кухню, которая, оказалась совсем небольшой и уютной. Бывают места – люди само собой, но и места! – которые вызывают не то, чтобы симпатию, но внезапное и необъяснимое чувство дома, ощущение, что именно здесь ты и должен находиться. Именно так почему-то воспринял Игорь дом Юли. Здесь  было тепло душе. Или так только казалось учителю?

            - Сейчас будете кушать, - безапеляционно заявила Юля, обернувшаяся спиной к Супрунову, доставая из холодильника бутерброды.

            -Хорошо, - с радостю согласился Игорь.

            - Потом будете чай или кофе?

            - Кофе. Без сахара, если можно, Юленька.

            - Только пожалуйста, не называйте меня так, уж лучше «Юлечка». Не нравится мне имя «Юленька».

            - Хорошо. Как скажешь.

            Странно, но Супрунов привыкший часто спорить, доказывая свою правоту, спорить и с начальством, нередко и с коллегами, всегда имеющий свое твердое мнение, может, и не всегда правильное, перед Юлей терялся.

            Когда перекусили и посмотрели вместе английский текст, требующий перевода, а также грамматическое упражнение, в котором промежутки между словами ждали правильных ответов, Игорь понял, что с английским у девушки более чем слабо. Она путала окончания простеньких глаголов, а настоящее время с прошлым, а иногда и с будущим.

            «Ничего. Главное в реальной жизни времена не путать. А с иностранным можно разобраться. Было бы желание», - подумал Игорь.

            Неожиданно для девушки учитель отодвинул тетрадку и книжку и спросил:

            - Юля, а ты можешь показать сейчас могилу Ирочки?

            Девушка ответила на удивление быстро:

            - Хорошо. Одевайтесь. Сейчас пойдем, только Вике Вакуле позвоню, мы с ней несколько раз вместе туда ходили. Может, она и сейчас с нами пойдет…

Грусть, задумчивость и растерянность одновременно слышались в Юлиных словах.

            - Перед тем, как выйдем за калитку, хочу чтобы ты прочитала мое стихотворение памяти Ирочки. Оно родилось сегодня по дороге к тебе.

            Супрунов достал из сумки свой блокнот, открыл его на нужной странице и протянул Юле. Девушка взяла записную книжку как-то очень осторожно, вроде бы с опаской. Молча прочитала, а затем, отдав блокнот учителю, спросила:

            - А хотите увидеть страничку Иры ВКонтакте?

            Супрунов, удивленно посмотрев на Юлю, спросил:

            - Ее страничка осталась?

            - А кто ж ее закроет?

            Девушка молча вытерла кухонный стол, принесла ноутбук и через минуту  с открытой странички на Супрунова смотрела Ирочка. И все естество учителя не могло смириться с пониманием потусторонности взгляда удивительно милой, худенькой, с оставшимися  до одиннадцатого класса по-детски острыми плечиками,  слегка наклонившей голову девушки. «Она ведь сама выбрала это фото для аватарки…» - подумал Игорь, вглядываясь  в лицо Ирочки. Девушку с крупными, кажущимися совсем детскими глазами, вероятно, сфотографировали  на выпускном вечере. Ведь на шее убитой через несколько дней девушки, висела серебрянная медаль, которую Ирочке вручили за успехи в школьном обучении.

            Вика, Юлина ровесница, тоже пошла на кладбище. Девушку,

получающую  теперь профессию в университете пищевых технологий, Игорь сначала не узнал. Ведь помнил ее семиклассницей. Но глаза Вики, почему-то всегда смешливо настороженные,  не изменились, как показалось Игорю. Она обрадовалась встрече с учителем. Но как помнил Игорь, Вика Вакула и в школе не выделялась многословием. Да и вообще, все трое по

дороге на кладбище говорили мало. Может потому, что место к которому направлялись не располагало к лишним разговорам. Зашли в небольшой магазинчик. Учитель купил шоколадные конфеты.

            На могиле Ирочки уже стояла никелированная ограда серебристого цвета и большой дубовый, очевидно покрытый лаком крест с фотографией убиенной. Светлое улыбающееся лицо Ирочки, никак не сочеталось в сознании Супрунова со словами «кладбище, могила, убита, мучилась...»

            Купленные конфеты Игорь положил на кажущийся еще совсем

свежим, несмотря на то, что после похорон девушки прошло более двух месяцев, холмик могильной земли. Много ярких венков и искусственных цветов, лежащих на нем, тоже казались недавними.

            Учитель и две бывшие ученицы несколько минут постояли возле могилы молча. А потом Супрунов подошел ближе к кресту и, посмотрев на фотографию девочки, еле слышно произнес:

            - Прости меня, Ира.

            Ни Юля, ни Вика не стали уточнять у Игоря Ярославовича, за что учитель просил прощения…

            В Ворзель возвратились тоже молча. Вика вернулась к себе домой, а Супрунов отправился доделывать Юлины упражнения по английскому языку.

            Бабушка Юли угостила возвратившихся красным борщем, заполнившим  густым ароматом всю кухню. Потом Супрунов вставил в грамматическом упражнении недостающие английские глаголы и собрался уже уходить, чтобы не надоедать Юле, но девушка возразила:

            - Сколько осталось времени до вашей электрички?

Супрунов привычным жестом поднял левую руку, взглянул на часы, и ответил:
 

            - Полтора часа.
 

            - Час еще побудете здесь, а потом пойдете на станцию.
 

            Учитель вопросительно посмотрел на девушку, и Юля, перехватив его взгляд, продолжила:
  

            - Знаю я вас. Если пойдете сейчас, то можете зайти к Будулаю, а вам не надо к нему. А то может все начаться со ста грамм, а кончиться...
    

            Супрунов даже не удивился Юлиной проницательности. Просто понял, что она сказала правду. Ведь точно же, хотел зайти по дороге на электричку к Володе. А там бы, конечно, помянули бы Иру ну и... Да, неизвестно, что могло бы произойти дальше.
  

            - Но я буду мешать тебе здесь, на кухне, - сказал учитель.
   

            - Чем? - удивидась Юля. - Абсолютно не будете. А я пока скачаю себе реферат с Интернета.
  

            Девушка принесла на кухню старенький свой ноутбук и погрузилась в поиск подходящего реферата. Супрунов же решил на своем смартфоне войти в «Одноклассники», чтобы посмотреть, нет ли для него сообщений. Но пока медлила с загрузкой его страничка, он думал: «Невероятно! Юля беспокоится обо мне. Как это? Почему? Зачем я ей нужен? Или не нужен? Не слишком ли смело даже мысль такую допустить? А если все-таки… Да нет, вон она даже не смотрит на меня!»
   

            Юля, сидящая на диванчике-уголке, поджав колени к подбородку, словно прочитав мысли Игоря и не отрывая взгляда от монитора ноутбука, спокойно спросила:
   

            - О чем задумались?
   

            - Я? - растерянно спросил Игорь.
  

            - Все будет хорошо, - констатировала Юля, все же встретившись на мгновение глазами со взглядом учителя.   

            - Юлечка, я буду в следующее воскресенье, - зачем-то сказал Игорь, хотя об этом уже договорились раньше. Может, вся глубинная суть Игоря пребывала в страхе, что девушка передумает?
 

            - Хорошо!

Как мило прозвучало в этом слове невыговоренное и мимолетно скользящее «р».
  

            Супрунов вышел из дома Юли ровно за тридцать минут до электрички.

Глава  12.

            Дети доверяли Супрунову безотчетно. Наверное, потому что он вырос в школе. Ведь мама-учительница, растившая сына одна, и преподавала в младших классах, и вела продленку. А сына часто брала с собой на многочисленные собрания, педсоветы, заседания родительского комитета. Летом же – в пионерские лагеря. Когда-то Супрунов, отвечая на вопрос одного шестиклассника о своем детстве, опрометчиво сказал: «Я вырос в лагерях». «Да?!» - удивленно и сочувственно переспросил задавший вопрос мальчик, подумав, очевидно, о других лагерях. Но ведь, правда, выходило, что вырос Игорь в лагерях и в школе, прикасаясь с раннего детства к закулисным сторонам жизни детских учреждений. Доверяли ученики Супрунову, очевидно, еще и потому что он старался видеть в них людей: злых и добрых, подлых и благородных, а именно в детстве это ох как видно, – но людей, а не просто детишек, которых многие другие учителя, по большому счету, воспринимали не всерьез, а просто как объекты, дающие возможность получать скромную, но все же заработную плату.

            Вот и в Бородянской школе с большинством учеников у Игоря Ярославовича сложились добрые отношения. А потому, наверное, неудивительно, что школьники доверяли учителю, рассказывая о вещах, которыми не делились дома с родителями. Может, только с друзьями, да и то не со всеми.

            Как-то в один из осенних понедельников учитель вышел из маршрутки и зашагал по направлению к школе, расположенной за живописным озером,

украшающим  центр Бородянки. Дорога от остановки занимала обычно около десяти минут. Его догнала девятиклассница Вика, вышедшая из других дверей той же маршрутки, в которой ехал Игорь Ярославович, и поздоровалась:

            - Доброе утро!

            -Здравствуй, Вика, - ответил Супрунов школьнице, учившейся слабо, но в общем доброй и неглупой девочке, высокой, стройной, с покрашенными в ярко-черный цвет и коротко постриженными волосами.

            - Вы в школу идете?

            - А ты как думаешь? - улыбнулся учитель. - Ты ж, надеюсь, тоже в школу.

            - Да, сегодня туда, - несколько задумчиво и негромко произнесла девочка и вздохнула.

            - Ты что, не выспалась? - спросил Супрунов, давно научившийся чувствовать настроение своих воспитаннаков по интонации.

            - Голова просто с утра болит. Вчера вечером с пацанами курили фен.

            - Чего курили? - не понял учитель. В его понимании феном называли устройство, с помощью которого люди сушили себе мокрые волосы. - А как же фен можно курить? Это ж не сигарета.

            - Кто вам сказал? - грустно улыбнулась девятиклассница. – Это… ну как объяснить, в общем там химия всякая. Но после него хорошо. Сначала. А потом... Ну, вот , что-то много я, наверное, вчера... Вот голова и болит.

            Супрунов понял, что речь идет о наркотике, по-видимому, из группы самых дешевых. И сразу наивно спросил:

            - А где ж вы его берете, фен этот? - озадаченно спросил учитель.

Позже учителю стало известно, что первые три буквы в названии – это сокращение химического термина, фенамин или фенальдегид, в общем, какого-то мудреного слова.

            - Покупаем, - с тенью удивления ответила Вика. - Да все ж знают где его можно купить.

            - В магазине? – прикинувшись наивным, попытался мрачно пошутить учитель.

            - Да нет, - уже искренне рассмеялась ученица, несмотря на головную боль. - Конечно не в магазине.

            Где именно продается фен, Игорь выяснить у школьницы больше не пытался, понимая что она не сдаст ему точку продажи, но поинтересовался:

            - А сколько стоит одна, ну как это сказать, одна порция, что ли?

            - Пятка? - по-видимому, так называлась минимальная доля наркоты. -  Двести гривен.

            Не стал Игорь Ярославович уточнять и вопрос, откуда Вика взяла деньги на то, чтобы потравить свой организм, а может, и душу.

            Учителя с ученицей обогнала шумная компания младшеклассников, а через минуту Вика и Игорь Ярославович вошли в здание школы.

            Супрунов поднялся на второй этаж, в подсобку физического кабинета. Там не спеша с помощью кипятильника – приспособился в период летней работы на море – сварил себе крепкий, черный кофе, который на вкус получился ничуть не хуже, чем сваренный в кофеварке. До начала первого урока оставалось 20 минут, и, присев за стол в пустой подсобке, не обращая внимания на привычный шум детей, уже зашедших в расположенный за стенкой класс, учитель задумался: «Куда ж катится эта страна? Когда преподавал в Буче, то считал по дороге до школы количество шприцов, валяющихся под ногами. А здесь... фен!  И все расширяющийся круг, вовлеченных в этот ужас школьников. И что можно изменить??? Только говорить с учениками. Доказывать, объяснять, приводить примеры», - так пытался убедить себя учитель в том, что воспитательная часть его работы не совсем бесполезна в борьбе с наркоманией. Еще тогда, пять лет назад, когда преподавал в центральной школе Бучи, где директорствовала амбициозная пятидесятилетняя Алла Николаевна Линевич, сумевшая добиться правдами и не правдами своего назначения на начальственную должность, он понял, насколько далека заформализованная, иллюзорная учебно-воспитательная работа в школе, в отличие от того, что детям необходимо в реальности. Чего стоил только один вопрос, настойчиво задаваемый госпожой Линевич учителям школы: «А что вы сделали для создания позитивного образа школы?» Разница очевидна: не «что Вы сделали для создания позитивной школы», а «что вы сделали для создания ОБРАЗА позитивной школы». Реальная жизнь учеников шла параллельным курсом с бумажно-концертной показушностью центральной школы Бучи.

В Бородянской же школе была иная ситуация. Елена Викторовна, руководительница детского учреждения, несмотря на свой возраст под шестьдесят лет, будучи талантливым педагогом и управленцем, старалась делать все возможное и невозможное, чтобы школа в реальности, а не в отчетах становилась лучше. Но и она являлась винтиком системы, неэффективной системы, сложившейся в стране, где уровень знаний учеников по учебным предметам, за редким исключением, стабильно падал. Родителей, подталкиваемых инстинктом сохранения хотя бы части интеллектуальных способностей своих детей, жизнь заставляла нанимать репетиторов. Как же без этого, если представительница обновленного демократическими лицами Министерства образования с телевизионных экранов заявила, что таблицу умножения учить не обязательно! Мол, главное, чтобы она висела на видном месте в классе.

            А что же другие дети? Те, что не имели возможности платить за дополнительные занятия? Но ведь таблицу умножения, действительно, не знали

многие ученики, не считая это зазорным. Касательно воспитательной работы, то она в школах, особенно с приходом майданной власти, свелась к ура-патриотизму и бесконечным концертам. Возможно, одной из задач, поставленной властями предержащими, являлось создание у граждан на подсознательном уровне ощущение праздника. И это все вместо борьбы с подростковой наркоманией, пивным или «шейковым» алкоголизмом, игроманией и падением в пропасть общего культурного уровня школьников. По крайней мере, подавляющего большинства школьников.

            Супрунову за чашкой еще горячего кофе, в относительной

уютности  подсобки вспомнилось, как год назад в Днепропетровске он зашел в компьютерный игровой клуб. Его смартфон разрядился, а хотелось посмотреть свою электронную почту и отправить четыре письма. За несколько минут пребывания в накуренном, заполненном руганью и запахом дешевого пива, полутемном помещении, больше всего поразили не подростки – мальчики лет по двенадцать, не стесняющиеся нецензурной лексики, азартно обменивающиеся фразами с использованием компьютерного сленга – а мужчина лет сорока, сидящий за угловым компьютером. Он был явно трезв, но громче и грязнее всех играющих ругался с невидимым своим напарником, сидящим за компьютером, возможно, в другом городе. У Супрунова создалось тогда впечатление, что игрок явно не в себе, и появилось полное понимание слова «игромания».

После первого урока Супрунов зашел в подсобку, улыбаясь будучи еще под впечатлением вопроса, заданного Колей Храмко, очень слабеньким в

смысле успехов в обучении мальчиком. После слов учителя о том, что еще сто пятьдесят лет назад люди не использовали электрический ток и не имели дома розеток, незадачливый школьник, подняв руку, абсолютно серьезно спросил: «А как же они тогда мобилки заряжали, если света не было?»

            И тут, в подсобке проснулся  смартфон учителя, заполнив маленькую комнатушку ритмичной мелодией. Звонила Юля:

            -Здравствуйте!

            - Доброе утро, Юлечка, - обрадованно и несколько растерянно ответил Игорь.

            - А вы можете помочь мне с рефератом? Надо скачать картинки и тексты, соединить все это, еще и титулку напечатать.Тема – вирусы.

            - Хорошо, Юля! Вечером пришлю.

            - Так  быстро?

            - Я постараюсь.

            - Хорошо. И еще одно. Мне надо поставить свечки в Киево-Печерской Лавре, и помните, вы про Матушку Алипию, святую, рассказывали?

            - Помню.

             - Вы можете поехать со мной завтра и в Лавру, и в Голосеевский Монастырь к Мощам Матушки Алипии?

            - Да. Могу, - сразу согласился Супрунов.

            Благо, на следующий день уроков в расписании Супрунова не имелось.

            Реферат он, конечно, сделал за два часа, оставшись в школе после занятий и поработав за компьютером, стоящим в учительской. Сделал и сразу же отослал его Юле. Пришлось, правда, отменить домашние занятия с учениками в тот день, но иначе учитель не успел бы найти нужную для Юлиного реферата информацию и скомпоновать ее для реферата.

            А следующим утром учитель и ученица встретились в электричке, в условленном заранее третьем вагоне.

            В Лавру, которая дышала несуетной умиротворенностью и величием, попали к одиннадцати часам утра. Спустились в нижние пещеры, а затем по длинному деревянному коридору пошли к дальним. Побывали и там. Зашли в Церковь. Игорь поставил свечку за упокой убиенной рабы Божьей Ирины и за маму свою, давно умершую, и за друга Василия, оставившего этот мир в сорок шестой свой день рождения. Из Лавры отправились на маршрутке в Голосеевский Монастырь к мощам Матушки Алипии. Удивительно, но усталости не чувствовали совсем. Игорь  угостил Юлю чаем и бутербродами в подземном бистро, когда из Лавры шли к маршрутке, отправляющуюся к монастырю.

            Потом Супрунов проводил Юлю к электричке. Девушка, возвращаясь в Ворзель, домой не спешила, а Игорь, посмотрев на часы, решил доехать до Ирпеня маршруткой,  которая отправлялась раньше электрички. Это же в школе у него уроков не было в тот день, а домашние ученики в Ирпене, с которыми занимался математикой, ждали учителя в назначенное послеобеденное время.

Глава 13.

            Теперь Супрунов каждое воскресенье в десять утра приходил к Юле. Он ждал этого дня всю неделю и, наверное, как ни банально это прозвучит, жил  надеждой. И в утренних кофейно-чайных разговорах, между упражнениями по английскому языку и переводом текстов, две души – учителя и ученицы – осторожно присматривались друг к другу, пытаясь, возможно, найти точки соприкосновения. Мог ли Супрунов в свои сорок восемь лет еще поверить в любовь? В совершенно безумную, с такой огромной разницей в возрасте и, вероятно, в мироощущении – или чудеса все же случаются? Некоторое время учитель даже пытался запретить себе допускать мысль о возможности влюбиться в бывшую свою ученицу. Пытался, но ничего у него не вышло. Влюбился, по-настоящему, искренне-наивно, а со стороны, возможно, даже и смешно. И это несмотря на разные или слишком разные интересы. Юля страстно увлекалась футболом. Оно и понятно, ведь ее родной отец, который теперь имел другую семью, играл когда-то за киевское «Динамо», и девушка считала себя «ультрас». Регулярно ездила на  футбол в Киев, а в детстве и играла в него. Ее школьная команда даже попала на соревнования, проходившие в Польше. Игорь же футболом никогда не интересовался. Музыку Игорь и Юля слушали разную. Супрунова с детства влекло к авторской песне, он слушал Высоцкого, Окуджаву, Никитиных, а Юле больше импонировали современные ритмы, перемежаемые простенькими словами. Политическая же наивность девушки, искренне верившей только в черные и белые краски, не понимающей, что если в стране идет гражданская война, то она кому-то выгодна, Игоря поражала. В кухонных дискуссиях он пытался многое объяснять Юле, перефразируя Маяковского, сказавшего когда-то, что если звезды зажигаются, то это кому-нибудь нужно, – имея в виду, конечно, не звезды, а ситуацию в Украине. Да разве только в этом выражалась разница их взглядов! Нет, конечно. Но сердцу же, действительно, не прикажешь. Просыпался Супрунов каждое утро с одной мыслью: сколько дней осталось до воскресенья, – и сам себе не верил. Ведь раньше он воскресенья не любил. Другое дело –  будние дни, занятые любимой работой с детьми. А чем было заниматься по воскресеньям? Правда, уже года три он составил график занятий с домашними учениками так, что все воскресенья с утра до вечера были заняты именно такими уроками. Но теперь учитель, конечно, изменил расписание домашних занятий, высвободив время для встреч с Юлей.

            В очередное или, точнее, долгожданное воскресенье Игорь постучался утром в Юлину дверь. Девушка выглядела уставшей. Очень уставшей, а не просто не выспавшейся.

            - Что-то случилось? - спросил он после того, как сварил кофе, пока Юля одевалась в своей, соседней с кухней комнате. Да, он привык каждое воскресенье варить кофе себе и бывшей или, точнее, уже нынешней своей ученице, которой помогал с английским.

            - Нет,- слегка улыбнулась девушка, - просто вчера у Катюхи, но вы

ее  не помните, отмечали День Рожденья.

            - Перетанцевали ?

            - Перепили, - констатировала Юля.

            Супрунов понимал, что в словах девушки ирония. Перепившей она не выглядела, но вместе с тем переживал за нее. Ведь под действием алкоголя она не могла полностью управлять собой. А в таком состоянии человек беспомощен, и что с ним может произойти – один Бог знает.

            - Юля, ты ж понимаешь... - начал было Супрунов.

            - Да, понимаю, - прервала его девушка, - понимаю, что пить нельзя.

            Ну что ей мог ответить Супрунов, который и сам, бывало, мог приложиться к рюмке, чтобы стереть на остановившееся мгновение углы жизни, создавая иллюзию вполне сносного бытия. А вот по-настоящему они все никак не стирались. И тогда Игорь решил сменить тему, тем более, что давно хотел поговорить с Юлей об Одесской трагедии. В мае 2015 года протестующие против Майданного переворота люди, вынужденные прятаться от разъяренной толпы, значительную часть которой составляли ультрасы «Динамо-Киев», оказались на Куликовом поле внутри Дома Профсоюзов, который позже был подожжен. Антимайдановцев сожгли живьем, а многих, из тех, кто смог выпрыгнуть из горящего здания, добивали уже внизу. Кто именно добивал, оставалось загадкой. Игорь чувствовал, что ультрас «Динамо-Киев» просто использовали или, точнее, подставили, хотя, безусловно, и среди них не все одинаковы. Супрунов принес флешку с записанным на ней французским фильмом о тех трагических часах.

            - Юлечка,- обратился он к девушке, - ты не ездила тогда в Одессу, с другими ультрасами, или как это правильно у вас называется? Имею ввиду время, когда случилась трагедия с пожаром и с добиванием чудом выживших антимайдановцев?

            Девушка, очевидно, не ожидавшая такого утреннего разговора, взглянула в лицо Супрунову несколько растерянно, но потом привыкшая управлять собой или думающая, что умеет это делать, ответила:

            - Нет. Не ездила. А что?

            - Просто много об этом говорят. Но мы ж не видели происшедшее своими глазами. Ни ты, ни я. Но я принес фильм на флешке. Это французский  фильм о тех событиях. Посмотрим?

            - Хорошо, - как-то осторожно и тихо произнесла Юля, привычно не выговаривая букву «р».

            Супрунов вставил флешку в ноутбук. На экране замелькали жуткие кадры. Выяснилось, что авторы фильма не столько отвечают на вопросы, сколько задают их. Но слишком много было вопросов, обращенных, по большому счету, к украинской власти. Тех, на которые не получили ответ ни граждане Украины, ни мир, так и не узнав, кто организовал массовое убийство людей.

            - Но там же не только ультрасы были… - как бы оправдываясь за своих спортивных побратимов, еле слышно проронила Юля с широко раскрытыми от увиденного на экране глазами.

            Игорь промолчал, а когда экран погас, спросил:

            - Юля, можно я прочитаю свое стихотворение об этой трагедии?

            - Да, - ответила ошеломленная фильмом девушка.

- Я в город, отмеченный кровью приеду.

Вот он заплатил за Майдан уж сполна.

Обидны любые Одесские беды,

Но только такая, конечно, одна.
 

Не вражие полчища дом поджигали,

Потом добивали спасенных людей.

Фашисты же, может, когда-то не знали –

Фанаты быть могут страшнее зверей.

И слезы в глазах над притихшей Одессой,

Вопросы немые над морем и сном.

Полощет белье бестолковая пресса,

А мы лучше в память невинных споем.
 

Споем колыбельную, добрую песню,

Которую мамы им пели давно.

И облако, думаю, тихо и честно

От боли захочет спуститься на дно.
 

Стыдливо и я сторонюсь одесситов,

Как будто причастен к трагедии той.

Ножи и кастеты, бутылки и биты

На поле принес все же кто-то другой.

Но все мы виновны в несчастии южном,

Ведь раньше молчали, молчим и сейчас.

Но только не смейте слезою ненужной

Отмыться от крика растерянных глаз.

            После стихотворения неловкая тишина стала хозяйкой кухни на несколько минут. Прервала ее Юля, произнеся не наигранным, но каким-то слишком уж дежурным голосом:

            - Хорошее стихотворение. Чай будете?

            - Юля, Юленька… ой, тебе же не нравится, чтобы твое имя произносилось именно так. Значит, Юлечка, - начал говорить, теряясь, неожиданно для самого себя Игорь, - …я, кажется, в тебя влюбился.

            И опять тишина. Удивление помноженное на растерянность на Юлином лице и ее нелепый, никакой, проще говоря, ответ или несколько ответов:

            - Кажется... Пусть так... У меня парень есть, наверное... Давайте сделаю чай...Что вы такое говорите...

            - Юлечка, ты можешь называть меня по имени?

            - Нет. Не могу. Пока не могу.

            - Ладно, решать тебе.

            Признание оказалось неожиданным не только для Юли но и для самого Супрунова, который не готовил его заранее. А, может, и хорошо, что не готовил, но не смог удержать в себе вырвавшуюся фразу. Любил ли он по-настоящему? Или, вернее так: мог ли он любить по-настоящему в свои сорок восемь лет, отмеченные... Ох, чем только они не были отмечены – и деньгами, от проданной когда-то в Днепропетровске квартиры, легко и быстро ушедшими, и безденежьем, и надеждами, и отчаяньем, и смертью лучшего друга, и искренними влюбленностями, и неискренними случайными женщинами, ублажающими тело, но не душу… Вероятно, все же, мог. Или, по крайней мере, сам верил, что мог.

            - У вас когда-нибудь была жена?- вдруг спросила Юля.

            - Нет.

            - А почему?

И тут не задумываясь, опять неожиданно для себя, Супрунов ответил:

            - Тебя ждал.

            И это было правдой или, во всяком случае, частью правды.

            Юля молча сделала себе чай, а Супрунов кофе. Почему-то общались некоторое время жестами. Супрунов помотал головой, мол, чая не хочет, а девушка так же ответила на предложенный Игорем кофе.

            Когда Юля налила себе в чашку чай, то выдавила в нее сок из лимона, принесенного утром Супруновым, а Игорь, налив кофе, отломил себе маленький кусочек шоколада «Милка», которым угостил Юлю утром вместе с лимонами. Отломил, потому что Юля подвинула рукой шоколад к нему, но и сама взяла себе кусочек. Потом девушка достала телефон и, сидя на диване мягкого, кухонного уголка в излюбленной своей позе, поджав ноги и подтянув колени к подбородку,  положила свой Lenovo на колено и стала что-то набирать на клавиатуре. Когда молчаливое кофе-чае-питие закончилось, Супрунов предложил девушке:

            -Тащи английский.

            - Ок! - ответила она прижившимся в виртуале термином.

            Началась работа с учебником, и в тот день речь о человеческих отношениях на маленькой Ворзельской кухне, изумленной услышанным, больше не заходила.

Глава 14.

            Каждую субботу после домашних занятий с учениками Супрунов,

готовясь к утренне-воскресному визиту к Юле, всегда  покупал полкилограмма твердого голландского сыра, – Юля как-то мимоходом обмолвилась, что любит сыр. А еще шоколадку, упаковку Тic-tac и два лимона.

Девушка, кстати, вероятно имея пониженную кислотность,

могла съесть целый лимон без сахара. Конечно, этот привычный набор продуктов являлся трогательным символом для учителя. Символом чего, он наверное и сам объяснить себе не мог. Может быть стабильности в человеческих отношениях, которую жизнь никогда Супрунову не дарила.

            Воскресная дорога по не проснувшемуся еще Ворзелю к дому Юли таила в себе надежду, и Супрунову как ребенку – да все мы дети, по большому счету! – каждый шаг к дому Юли казался если не взлетом, то, во всяком случае, возвышением до позволительности встреч со своей ученицей.

            Если электричка, на которой Игорь добирался в Ворзель из дома, не опаздывала, то он заходил в совсем небольшую, но уютную и излучающую волны добра церковь, расположенную в Ворзеле совсем рядом с перроном. В Украинскую православную церковь Московского патриархата. Ставил там свечки за упокой ушедших близких ему людей, и, конечно, в том числе за упокой убиенной Ирочки, а затем, естественно, за здравие Юли. А после, выйдя из церковных ворот, направлялся к ней.

            Дорога его пролегала мимо известного в поселке, да и не только в нем, Дома Уваровых. Это красивое желто-белое строение, как бы плывущее куда-то среди высоких сосен, старинных кленов и высоких тополей, характерных для Ворзеля, принадлежало несколько десятков лет назад графине Уваровой. Ее наследники, живущие за границей, старались находить возможность поддерживать дом в приличном состоянии и спонсировать проведение в нем различных культурных мероприятий. Например, бесплатных или платных, но с символической ценой за билет концертов, демонстраций интересных фильмов, рассчитаных на неглупую публику, встреч с писателями. За многие годы Дом Уваровых превратился в островок, несущий людям искусство. Тут следует отметить, что тихий, обладающий по-сонному милой аурой Ворзель, всегда удивлял Супрунова, касательно жителей, поразительными контрастами. Ведь население поселка состояло не только из писателей, композиторов, художников, которые, все-таки, украшали  самим своим существованием известный когда-то на весь Советский Союз курорт. Жили в Ворзеле и простые работяги, и пенсионеры, и свои одиозные личности, известные Ворзельцам упрямым пристрастием к спиртному или, того хуже, к наркотикам. Ситуация была как, в общем, наверное в любом поселке, селе или городе, но в небольшом Ворзеле все оказывалось на виду, так или иначе приправленное эхом попыток поселка стать культурным центром Киевской области. А вот с тыльной стороны известного строения Уваровых каждый вечер собиралась компания подростков со «слабоалкоголкой» в руках, а в последнее время и балующихся травкой. Куда ж им было деться в поселке, не имеющем даже нормального клуба для молодежи. Уже не говоря о кружках, развивающих центрах или о чем-то подобном. То есть не говоря о том, чего в детстве Игоря хватало в избытке. Вот и родилось когда-то у Супрунова стихотворение, отосланное затем Юле ВКонтакте, несколько грустное, но отражающее, по его мнению, Ворзельскую контрастность:

            И я люблю гладь озера у трассы,

            И Ворзельскую свежесть по утрам,

            Весну, хоть не поверила напрасно

            Ни осени, ни взглядам, ни стихам.

            Уваровой известное строенье,

            Графини, что искусство берегла,

            Оно идет сейчас под настроенье,

            За ним толпа по пиву допила.

            А музыка, звучащая в том доме,

            Она же за стеною не слышна.

            Как узок мир и как же мир огромен,

            Но рядом напивается шпана.

            Жестокости все больше в городишке,

            Уже и кровь по буквам потекла.

            Всегда есть люди, но и есть людишки.

            Хочу, чтобы ты это поняла!

Когда Игорь в очередное, или точнее, в приправленное  недельным ожиданием воскресенье, пришел к Юле, то она ему показалась почему-то особенно грустной. «Может это от холодной сумеречности утра», - подумал сначала Игорь, но потом Юля, занятая ставшей уже привычной процедурой выдавливания лимона, принесенного Игорем, в стакан с чаем, все обьяснила сама, пока Игорь готовил кофе.

            - Сегодня выпью и чай, и кофе, сделайте мне, пожалуйста кофе.  Попробую по-вашему, без сахара, - попросила девушка Супрунова.

            Игорь удивленно кивнул Юле.

            - Папа опять запил. Не знаю, что делать.

            Игорь знал, что Юлин папа не жил с семьей, а нашел себе женщину в Ворзеле, к которой потянулся душой или, может, скорее телом. Но так или иначе, а с дочкой он виделся достаточно регулярно, старался помочь и деньгами, и, главное, добрым советом. Но вырваться ему из случающихся иногда недельных запоев пыталась помочь Юля.

            - Вы же с сумкой, - констатировала девушка, сделав несколько чайно-лимонных глотков и взглянув на стоявшую на коврике, рядом с ножкой кухонного стола спортивную  сумку учителя, - поможете мне, хорошо?

            - Конечно, Юлечка, - сразу согласился Игорь, - а что надо делать?

            - Ничего особенного! Сейчас я дам вам четыре банки консервов, а Вы их спрячьте, а потом, когда уже переведете английский текст, сегодня,

кстати, только перевод надо сделать, выйдем вместе за калитку. И там достанете мне консервы, а я их в кулек спрячу. Это папе. А то мама, если узнает, не даст для него ничего вынести из дома. А он, может, голодный там сидит. Женщина же, с которой он живет, уехала в командировку.

            Конечно, Игорь вынес консервы, когда четыре счастливых часа прошли – а учитель именно так воспринимал встречу с Юлей – и настало время уходить.

            Он жалел и девушку с ее удивительной привязанностью к папе, родному человеку, попавшему в беду. К человеку, пытающемуся себя найти после ухода из большого спорта. Уже когда Супрунов попрощался с Юлей и направился в сторону перрона, чтобы ехать на вечерние домашние занятия с Ирпенскими детьми, он подумал, что и сама Юля похожа на Ворзель контрастностью своей. Ведь сквозь ее хрупкую душу, несмотря на упрямые попытки Юли прикрыть собственную болезненную чувствительность к жизни и незащищенность, пытались пробиться ростки истинности. Истинностью Супрунов называл для себя все настоящее, в противовес подделке. Он давно научился воспринимать разницу между золотом и позолотой, стихами и дешевой рифмовкой, музыкой и непритязательной мелодией. Он то научился, а вот Юля... Наперерез прозрению ее души шло желание чувствовать себя звездой, пусть даже и только Ворзельской, на фоне вечерних посиделок в баре с подвыпившими парнями, которым намного интереснее души девушки было совсем другое. А в настоящую, чистую и нежную любовь, помноженную на надежду, Юля, вероятно, в принципе не верила. А могла ли поверить? Как знать.

            Игорь много думал об этом в тот день, и по дороге к домашним школьникам, и решая с ними математические задачки и уравнения, и после, когда ехал в электричке домой. Именно тогда он и достал из кармана смартфон, чтобы набрать стихотворение, которое не могло не прийти ему в голову, а набрав, сразу отослал его Юле:

Ты прости за то, что приглянулась,

И за то, что музыкой звучишь.

Лучиком бы в море окунулась,

Только мудро, слишком уж, молчишь.

Извини за преданность рассветам,

За надежду сказочной весны,

И не верь злым людям и приметам,

Иногда сбываются лишь сны.

Улыбнись! Улыбка безобидна,

Даже смейся, смейся надо мной!

Знаешь, не всегда бывает видно

То, что настоящее, порой.

Все равно тебе я благодарен,

Никуда из сердца не уйдешь.

Не слуга тебе я и не барин,

Только слышу, как душой поешь.

Глава 15.

            После празднования Дня Победы, которое, в понимании Супрунова, Майданные власти безуспешно пытались всяческими способами нивелировать, у Юли случилась беда. Когда Игорь, дождавшись очередного весеннего воскресенья, подошел к Юлиной калитке, то увидел, что она открыта. Во дворе стоял старенький, видавший виды «жигуленок» Юлиного дедушки, а сама она, одетая в джинсы и цветную ветровку, сидела  на заднем сидении боком, опустив ноги на зеленую траву. Учитель подошел к машине и по растерянно-бледному Юлиному лицу понял, что случилось что-то недоброе.

            - Здравствуйте, - тихо промолвила девушка, подняв голову и взглянув в глаза Супрунову, которому даже показалось, что читалась в Юлином взгляде просьба о помощи. А девушка, не дожидаясь вопроса учителя, сообщила:

            - Папу вчера вечером кто-то ударил по голове в подъезде. Он в реанимации, в Буче. Я сейчас туда еду. Сегодня у нас с Вами пообщаться не получится.

            И тут слезы выступили на глазах считающей себя волевой и сильной девушки. Супрунов не представлял, чем может ей помочь, а лишь, набравшись смелости, нежно прикоснулся к ее руке, лежащей на опущенном стекле задней дверцы «Жигулей».

             - Юлечка,- только и смог он произнести, не зная как утешить девушку, а затем открыл сумку и стал выкладывать из нее на багажник машины  лимоны, полкиллограмма  голландского сыра, шоколад и упаковку Tic-Tac.

            - Зачем вы все выложили?- сквозь слезы почти прошептала девушка.

            - Это тебе, Юлечка.

            Игорю захотелось погладить ее по голове, очень захотелось но он не стал этого делать. Хотя, может, и стоило.

            Через несколько минут Юля с мамой уехала в Бучанскую больницу, а Супрунов сел на маршрутку до Киева. Он чувствовал необходимость побывать в Киево-Печерской Лавре, и побывать там именно сейчас. Каждый православный обращается за помощью всегда к тем святым, к которым зовет сердце. В Лавре Игорь спустился в Ближние Пещеры и подошел к мощам Святого Ильи из Мурома, защитника земли русской. Не раз Супрунов приходил к нему за поддержкой. Вот и теперь, когда приложился к стеклу, под которым покоились дарующие теплое спокойствие святые, не то чтобы спокойствие, но просветление  снизошло на душу Игоря и ощущалось им совершенно  явственно.

            Когда Супрунов уже вышел за ворота монастыря и зашагал к станции метро «Арсенальная», вспомнилось ему собственное стихотворение, около года назад размещенное в ВК:

Киево-Печерской Лавре

А купола как будто держатся за небо,

И за собой пытаются позвать.

Грехи оставив, вверх тянуться мне бы,

Но так не просто Веру постигать.
 

А в Лавре дышится и видится иначе,

И Киев будто остаётся в стороне.

Холмы Печерские превыше, чем удачи,

Здесь все значимее, чем в мире и стране.

Принять себя и изменить когда-то,

Презрев пустые страсти и дела,

Помогут лишь молитвы и лампада,

А суета, конечно, не смогла.
 

Бывают здесь не часто, и не долго,

Но силой наполняется душа.

А Днепр внизу, он так похож на Волгу,

Через историю течёт ведь не спеша…

            Прошло два дня, и Юлиного папу перевели в Киевскую областную больницу.

Две недели после этого Юля ездила в палату к отцу ежедневно с надеждой, что родной ей человек придет в сознание. Надежда была настолько сильной, что и Игорю верилось в скорое выздоровление отца девушки. И вот именно в те весенне-напряженные до сумбурности дни, ко времени ли, решил Игорь расставить все точки над i. Проведя очередное занятие с мальчиком в Ирпене, он отправил Юле сообщение:

            «Знаешь, Юля, никогда не думал, что буду об этом по Интернету. Ладно. Может, так лучше. У тебя будет время. Только не отвечай через ВК. Я перезвоню около семи вечера. Буду краток. Только ответь, пожалуйста, как в тесте с готовыми вариантами ответов. Надо выбрать один из трех. Вопрос простой: есть ли у меня хотя бы маленькая надежда, что мы с тобой когда-нибудь будем вместе? Варианты ответа: 1. Нет никакой надежды! 2. Есть надежда. 3. Не знаю, как ответить.  

            От твоего ответа зависит , вероятно, как сложится моя жизнь, твоя, и, возможно не только.
 

            Как бы ты ни ответила, к Ирочке давай, все же, сходим еще раз. Ведь давно хочу принести розы на ее могилку, но все как-то не получается. Впрочем, если в это воскресенье у тебя не выйдет, то я сам понесу ей цветы. Именно в это воскресенье. Боюсь только там заблудиться. Если надо, могу приехать к тебе и в девять утра, и в восемь. А в Киев прямо оттуда можешь поехать на маршрутке. В общем будет так, как ты решишь».

            Через полчаса девушка ответила:

            «Я не экстресенс и не предсказываю будущее. Не знаю, что будет дальше. Мой ответ: «Нет», первый вариант.

            И после таких вопросов не хочется больше просить у вас помощи и заниматься английским».

            И тогда Игорь написал:

            «Юля, спасибо за откровенность. На все воля Божья! Убежден, что любовь это не война и не спорт, и бороться за сердце человека, которому я безразличен, считаю глупо и неправильно. Если вдруг сама изменишь свое решение – сообщи, может, будет еще и не поздно. А может, и поздно будет, жизнь-то идет, на месте не стоит. Но все равно спасибо тебе за все. Но как бы ни сложилось, если надо все-таки будет делать английский или еще что-то, то смогу помогать тебе и по Интернету. А так, если ты свое решение не изменишь, то и не вижу смысла нам видеться. Жизнь научила меня принимать решения. Так что... Пока все в твоих руках. Если, несмотря ни на что, в воскресенье сможешь показать могилку Ирочки – перезвони или напиши, боюсь, что сам на кладбище могу заблудиться. Буду в воскресенье возле кафе «Шкипер», что на трассе, недалеко от кладбища, около 10.20. Не беспокойся, потом домой к тебе на кофе не пойду. Не вижу теперь в этом смысла. А хорошо, что шашлыки у нас недавно все-таки получились. Почти прощальный ужин на природе. Благодарю тебя за все!!! Но несмотря на то, что мы с тобой расстаемся, если твоему папе надо будет сдать кровь, то я сдам. А теперь, учитывая твое решение, я буду пробовать уехать из этой страны. Если получится, конечно. Больше мне тут делать нечего. Да! И вот еще что: если, может, когда-то в Ворзеле будут собирать деньги, чтобы памятник Ирочке поставить, то пожалуйста сообщи! Обязательно сдам,сколько смогу.  Желаю тебе счастья!»

            А касательно шашлыков, упомянутых в сообщении, вышло так, что несколько дней назад Супрунову удалось уговорить Юлю не отказываться от этого предложения. Учитель принес мясо, Юля с мамой его замочили.  Пригласили и Вику, Юлину подругу и бывшую одноклассницу.

            Проснувшись в ближайшее воскресенье, как обычно, без десяти пять,  Игорь автоматически заварил кофе, отметив про себя: «Стоп! Мне же сегодня не надо в Ворзель так рано. Не надо в Ворзель. Уже. Рано не надо. А потом? А потом суп с котом. Смешно. Смешно и грустно. О чем это я? Вечером же ученики в Буче. Ученики…»

            Побрившись и закончив привычные утренние процедуры, Игорь, несмотря на отсутствие такой раннней необходимости,  опять-таки автоматически спустился вниз со своего четвертого этажа и зашагал к автобусной остановке. Думать ни о чем не хотелось. А в Тетереве, выйдя из автобуса, перед электричкой Игорь зашел в рано открывшийся бар и выпил 50 грамм любимого Ужгородского коньяка. Горьковатое тепло побежало куда-то внутрь, расширяя сосуды, и, может быть, вместе с ними и взгляд на жизнь,

суженный  прошедшей ночью только до свершившегося факта расставания с Юлей. В голове Супрунова возникла, показавшаяся ему естественной, мысль: «Хороший же коньяк, Ужгородский, почему бы не повторить?»

Повторил. А потому в электричке на душе стало полегче. Или только показалось, что полегче? По вагону энергичные старушки носили утреннее пиво, но Игорь не хотел мешать благородный напиток с напичканной химией жидкостью в пол-литровой бутылке. Пока не хотел. В Ворзеле учитель не вышел. Доехал до Бучи, а там забегаловка, называемая местными жителями разливайкой, приютилась в двадцати метрах от железнодорожного полотна. И в ней, как оказалось,тоже имелся Ужгородский коньяк. После третьей рюмки «благородства» название напитка уже не играло принципиальной роли, а важной оставалась лишь его крепость.

            Конечно, на занятия с домашним учениками в тот день Супрунов не попал. А на следующий день, проснувшись с раскалывающейся от дикой боли головой, не попал и в школу на уроки. Опять-таки совсем автоматически доехав таки до Тетерева, зашел в дежурный бар. Дорогой коньяк брать не стал. Полегчало и от водки. Сев в электричку, зачем-то все-таки вышел в Бородянке. К чему это? Ведь понял уже, что в школу после бара не пойдет. Но в Бородянке, прямо возле вокзала имелось несколько разливаек...

            Потом пошел такой же третий день, четвертый и сколько их там еще было… В школу по электронной почте в горячечно-спешной дороге между разливайками он что-то написал о внезапно свалившихся на него проблемах, понимая, однако, что на следующий учебный год, вероятно, придется искать другую школу. Помнил учитель фрагментарно и чьи-то случайные длинные, золотисто-крашенные волосы на своей одежде после попытки медленного танца в очередном баре, на этот раз уже в Киеве, и попытку получить удовольствие в постели, опять же таки со случайной, танцевально-барной женщиной, курящей даже в кровати.

            Удивительно, но домой ноги учителя все-таки доводили. И вот в очередной раз – это уже после недельного сбегания от жизни – опоздав на автобус из Тетерева до Городка, Игорь шел восемнадцать километров до своей квартиры. Шел через лес пешком. А баров-то в лесу на обочине дороги нет. И потому проблески сознания, пробивающегося сквозь алкогольный туман, становились все ярче и явственнее. Дошел учитель к себе домой глубокой ночью. Он преодолел восемнадцать лесных километров сомнений, сожалений, растерянности и боли, смешавшихся в медленно проясняющемся от алкогольного тумана сознании. Шел всю дорогу пешком, ведь попутные машины не останавливались, да и было то их всего три или четыре.

            Проспав четыре часа, Супрунов открыл глаза с осознанием необходимости уехать в родной город, в Днепропетровск. И уехать срочно. Сегодня же. Надо искать работу воспитателем на море, на летний период. Здесь, в школе учебный год закончится и без него, а там видно будет, подумал учитель, не будучи уверен, что каникулы еще не наступили. Ведь мобилка, в

которой имелся календарик, куда-то подевалась, благо хоть банковская, зарплатная карточка осталась. Ведь на нее в любом случае должна поступить зарплата, да и рассчетные деньги, если Супрунова уволили. Отпускные или их компенсация, в конце концов, должны же были поступить на карточку обязательно…

            И действительно, до конца того, разгоняющего алкогольную пустоту дня деньги на карточку все же поступили. И до Днепропетровска учитель доехал. Конечно, вот так, в один день вырваться из коньячно-водочной трясины, приправленной случайными женщинами, он не мог. А потому и встречу с родным городом учитель начал с вокзального бара, где равнодушно скользнув взглядом по стойке, автоматически отметил для себя отсутствие ужгородского коньяка, а небезосновательно считая другие подделкой, заказал водку.

Глава 16.

            Оказалось, что в Днепропетровскую квартиру друга Игорь позвонил утром второго июня. Андрей, открыв дверь и увидев друга детства, сразу все понял и провел его в комнату. Ира, жена Андрея, уже убежала на работу, а мама еще спала.

            - Сейчас будем завтракать, - коротко сообщил Малков, усадив Супрунова за стол. - Привез что-то?

            - А ты как думаешь? - ответил Игорь, доставая из сумки пол-литровую бутылку перцовки, купленную в привокзальном продуктовом супермаркете  сразу же по прибытии в родной город.

            Андрей открыл холодильник и извлек оттуда два дежурных бутерброда с полусухой колбасой и ярко разрисованный, небольшой металлический судочек с невесть откуда взявшимся летом салатом оливье.

            - Вчера какой-то праздник отмечали? - удивиленно спросил  Игорь у Андрея.

            - Нет, просто для души захотелось чего-то по-старому доброго.

            - Для души или для желудка?

            - Для душевного желудка, - Андрей рассмеялся.

            Радуясь встрече, они по-мальчишески хохотали. Ведь смех не имеет возраста…

            Выпили, закусили, тему гражданской войны старались не затрагивать, но как же было ее не коснуться в дружеской беседе? Оба ведь выросли на Юго-Востоке Украины, оба не поддерживали боевые действия, считая, что воюющие стороны должны искать способы мирного решения всех вопросов, и необходимо остановить кровопролитие. Когда перебросившись несколькими поверхностными фразами на животрепещущие для расколотой страны темы, поняли, что за время, пока не виделись, взгляды их не изменились, Андрей спросил после того, как опрокинули в себя по третьей рюмке:

            - Не много ли это мы с утра? Надо ж за следующей бежать, - показал он взглядом на пустеющую бутылку перцовки, улыбнувшись и уже хлопая себя по карманам рубашки, вероятно, в поисках денег.

            - Нет, Андрей, давай вечером уже. Я ж выхожу из всего этого. Пытаюсь выйти. Но ты понимаешь.

            Малков кивнул. Конечно, он понимал, и сам иногда мог не то чтобы искать спасение в водке, но, скорее, убегать хотя бы ненадолго с ее помощью от жизни. Пусть звучит удручающе, однако ж куда деться от правды… Они оба умные люди, имеющие высшее образование и интеллигентный круг общения с детства, но понимали ли они бессмысленность такого бегства?

            Умом, конечно, понимали, но...

            - Ладно, значит, вечером продолжим, - ответил Андрей.

            - Слушай, у тебя Интернет есть?

            - Нет, Игорь, но тут же недалеко компьютерный клуб есть. Там и Интернет. Ты знаешь. Ты анекдоты хотел почитать там?

            - Ну да,- пошутил Игорь.

            Зачем ему нужен Интернет и нужен ли, он и сам себе толком объяснить не мог. Или просто срабатывала привычка? Ведь регулярно, еще до того как выпал из жизни и окунулся в коньячно-водочную иллюзию, лишившую мобилки, значительной суммы денег и, может, какого-то доброго кусочка души, каждый день просматривал свою электронную почту и сообщения в ВК и в «Одноклассниках».

            Андрей собрался на работу, до которой путь составлял целых тридцать метров. На работу – это значило для него на дежурство в роли консъержа-водителя, отвечающего за приподъездную стоянку.

            На улицу Малков и Супрунов вышли вместе.

            - Ну, заходи после Интернета, если надумаешь. Можно через магазин, - улыбнулся Игорь, повернув к своему рабочему подъезду.

            - Окей, - полушутливо ответил Игорь и зашагал дальше.

            Компьютерный клуб располагался между трамвайной остановкой и аптекой, в подвальном помещении, инкрустированном под грот.

            В полупустом по-утреннему зале Супрунову достался компьютер, стоящий в дальнем углу. Введя пароль, Игорь первым делом вошел в ВК. И что его ожидало? Он не поверил своим глазам, увидев несколько сообщений от Юли. От Юли, связь с которой, по мнению Игоря, разорвана навсегда. Он начал внимательно читать сообщения, на последнем из которых стояла вчерашняя дата:

Вы где? Не могу Вам дозвониться.

Какая у вас группа крови?

Вы не отвечаете на телефон.

У папы отказали почки.

Я не знаю, что делать…

            Читая, Игорь понимал, что полученные им известия стирают дурман алкоголя из его сознания быстро и решительно.

            «Это что же получается? Пока я пил, Юлиному отцу нужна была кровь? Позвонить, срочно позвонить. Но как? Мобильного же нет?!»

            Игорь выбежал из компьютерного клуба и через две минуты уже был в дежурном подъезде Андрея. Попросив у него телефон и выйдя на улицу, залитую очень ярким после компьютерного подвала солнцем, он набрал Юлин телефонный номер.

            - Да... - прозвучало очень нежно и тихо в трубке.

            - Юля, это я. Сразу о главном. Кровь нужна?

            - Уже нет, - еще тише, очень грустно произнесла девушка, - с кровью решили. Но,- Супрунов услышал как девушка плача, сквозь слезы все же проговорила, - у папы отказали почки.

            - Боже, Юля! Что я могу для тебя сделать?

            - Не знаю. Папа умирает.

            Игорь понимал, что Юле тяжело говорить, и любая попытка его телефонных утешений окажется бесполезной, а потому сказал:

            - Если что-то будет необходимо от меня, звони на этот номер. Это телефон друга. Он мне все передаст, а мой мобильный будет работать только завтра.

            - Хорошо, - ответила девушка.

            Игорь отдал телефон Андрею, а тот по растерянному выражению лица друга понял, что Супрунов услышал нечто для него очень важное. Но понимая не только с полуслова друга, а иногда и с молчания, он спросил:

            - Пойдешь в магазин?

            - Да,- ответил Игорь, - возьму чекушку коньяка и это на сегодня все. Хватит.

            - Понял, - серьезно сказал Андрей, знающий, что слову Игоря можно верить.

            Коньяк Игорь принес быстро, а когда выпили по рюмке, опять попросил телефон у Андрея и быстро отправил с него смску Юле:

«Юлечка! Я плохой! На всякий случай знай, что группа крови у меня вторая. Если все же нужна будет кровь, то напиши. Можно будет сдать здесь, в Днепропетровске, а там, в Киеве по справке эту кровь выдадут. Так делается. Я ж сейчас в Днепропетровске. Могу и здесь, думаю, найти пару человек, которые сдадут еще кровь. Конечно, без денег. А если скажешь, что надо приехать, то брошу все и приеду. Завтра у меня будет лайфовский номер  работать! Восстановлю утраченную карточку.  Звони, если, конечно, захочешь. Прости… У меня просто были очень большие проблемы. Или есть. Но по сравнению с тобой они ничего не значат, как и жизнь моя».

            Юля ответила: «Ок. Если что, сообщу».

            С чекушкой Игорь и Андрей справились быстро, прямо в маленькой, оборудованной для консъержа комнатке, расположенной между лифтом и входом в подъезд. Действительно оборудованной, потому что имелся в ней и маленький столик, и шкафчик с посудой, и телевизор, и даже старенький компьютер, правда без Интернета. По большшому счету, Супрунов пить не хотел вообще, но понимал, что если уж попал в болото, то выбираться из него надо медленно и осторожно. А потому уменьшал количество выпитого каждый день спиртного медленно но, вместе с тем, достаточно уверенно. Когда небольшая бутылка коньяка опустела, Игорь сказал Андрею:

            - Слушай, пойду посплю пару часов, а потом начну обзванивать детские лагеря. Надо ж найти для себя на лето работу воспитателем.

            - Хорошо, - Андрей протянул Игорю ключи от квартиры. – Держи! Дома

сейчас никого нет, а я ж до утра тут дежурю. Но вечером ключи занеси мне.

            - Договорились.

            И действительно, через два часа Игорь проснулся, хотел выпить кофе, но организм, изнуренный многодневными вливаниями крепких напитков, кофе явно не желал. Пришлось учителю, доставшему из своей сумки блокнотик с телефонами здравниц, начать обзванивание детских лагерей без бодрящего горячего нектара.

            Непрогнозируемая ситуация на территории, контролируемой Украиной, да и там, где украинская власть не действовала, не предвещала потока школьников в детские здравницы. Но Супрунову повезло уже на пятом по счету звонке. Трубку взял директор лагеря и, выслушав вопрос о наличии вакансии воспитателя, уточнив профессию, возраст и наличие медицинской книжки у претендента, сразу ответил:

            - Хорошо, приезжайте. Послезавтра в 8.00 вам с вещами надо быть возле здания областной администрации в Запорожье. Туда будут поданы автобусы, и родители привезут своих чад. А в 8.30, после полной погрузки выедем на море. Так что мы вас ждем. Диктуйте ваши данные.

            Учитель ответил на все анкетные вопросы и положил трубку.

Глава 17.

            В тот день, вечером второго июня Игорь долго ворочался в кровати. Не мог уснуть. В его голове все стоял голос Юли, сообщившей, что у папы ее отказывают почки и шансов выжить у него немного. Только к полуночи учитель смог провалиться под пелену сна.

            А проснулся он в 4.30, как показали ему видавшие виды но надежно-непромокаемые и точные часы Саsio с яркой подсветкой, удобной особенно в круглосуточной летней работе с детьми. Вечером Супрунов так и не снял их с руки. Проснулся с облегчением на душе. Принятое и твердое решение всегда облегчает душу. Нет, не полное отрезвление принесло спокойствие, от которого веяло эхом величественной умиротворенности. Просто Игорь понял ночью, что должен сделать.

            «Ты это не по пьяни придумал?» - спросил сам себя учитель и сам же себе улыбнулся. Уж он-то точно знал, что нет.

            «4.30… хм, Юле звонить еще слишком рано. Сделаю это после девяти», - подумал Супрунов, решивший отдать свою почку для пересадки Юлиному папе.  «Если бы только это его спасло!» - подумал Супрунов, в сознании которого аналитически выстраивались утренне-рациональные мысли о том, что надо будет брать билет на поезд до Киева, а не на море. И на всякий случай написать электронные письма нескольким друзьям и знакомым – всякое же может случиться во время операции. Да! Перезвонить, конечно, директору детского лагеря, куда собирался приехать воспитателем. Ага, вот еще! И обязательно связаться со знакомым своим коллегой Станиславом Сергеевичем, который пока так и не нашел, несмотря на свое желание, место работы с детьми на летний период. Он-то и сможет спасти ситуацию и лагерь не останется без воспитателя.

            Но все эти мысли выстраивались на фоне всплывшего из тайн подсознания лица Юли и слов, оброненных ею мимоходом месяца два назад, на воскресно-утренней маленькой кухоньке, ставшей отдушиной в жизни Супрунова. Девушка, готовившая в тот момент для Игоря салат, обернувшись к нему в полоборота, сказала, что если когда-нибудь она будет выходить замуж –  Супрунов, тогда еще лелеящий надежду, побоялся спросить: «не за меня ли?» – то много гостей видеть на свадьбе не желает, но считает, что одним из самых ярких моментов торжества может стать медленный танец невесты с ее отцом. Удивительно красиво это должно выглядеть, наверное…

            «Будет выглядеть!!!» - окончательно для себя решил Игорь в 4.30 утра и решительно встал с дивана. Спать он уже не хотел совсем, зато неимоверно сильно, как редко бывало раньше, организм потребовал кофе.

            Супрунов осторожно пробрался на кухню, чтобы не разбудить никого в квартире, и поставил джезву на огонь. Вкусный и по-настоящему бодрящий, относительно недорогой, хоть и финский молотый кофе он привез с собой из Киева. Утренний напиток получился ароматным, укрытым манящей вкусом пенкой.

            «А ведь следующую пачку кофе, возможно, тебе, Супрунов, покупать уже не придется», - сказал себе мысленно Игорь, понимая, что с операционного стола может и не встать. «Ну что ж, на все воля Божья», - удивившись полному отсутствию даже намека на беспокойство, подумал учитель.

            Ни Андрею, ни Екатерине Евгеньевне Игорь ничего о своем решении не сказал. Они знали, что во второй половине дня Супрунов собирался уехать на море. Теперь главным было связаться с Юлей и договориться, где им завтра встретиться в Киеве. А в том, что почка отцу девушки необходима, учитель почти не сомневался. Но все же уточнить у Юли  это следовало, перед тем как брать билет до Киева. Стараясь разделять эмоции и дело, учитель математики   пытался пользоваться холодной логикой. «Итак, - думал он, сидя за столом пустой, выделенной Андреем для него комнаты, - вероятность оказаться завтра в больнице очень высока, но нельзя абсолютно исключить, что что-то изменилось. Однако об этом сможет сказать только Юля. Значит, в случае необходимости билет до Киева можно взять и вечером. Если не будет билетов на обыкновенные поезда, то можно поехать на Интер-сити. Они ж всегда полупустые. Слишком дорого стоит проезд… Но в данной ситуации это значения не имело. Пока же надо собираться на море. Отбой морю не поздно дать и в конце дня. Кто знает, как оно обернется. Но сегодня, до того как дозвонюсь Юле, надо собраться в поездку, хоть оно теперь и маловероятно. Купить какой-нибудь старенький смартфон, чтобы иметь возможность выхода в Интернет, пополнить счета Киевстаровской, МТСовской и Лайфовской своих карточек и восстановить их. Ладно, поеду-ка я для начала на базар. Что там надо? Две футболки, плавки, штормовку и тапочки. Пока все».

            Супрунов принял душ, оделся и, стараясь не шуметь, вышел из квартиры. Летом ему нравилась утренняя ненавязчивость солнца, знаки пробуждения города и свежесть пока не чувствующей жары зелени. Утро дарило надежду. 

            Сваренного на рассвете кофе показалось мало, и по дороге к рынку учитель зашел в «Варус», чтобы выпить еще эспрессо из автомата.

            «Совсем немного покупателей, - подумалось Игорю, пока он не спеша наслаждался кофе, потягивая его из яркого бумажного стаканчика, - а ведь через несколько дней я всего этого уже, может, не увижу, да и вообще ничего. Так. Все. Стоп. Решения принял я сам. Однозначно. И его уже не изменю. А, значит, нельзя допускать никакой мысли о плохом.  ОТДАМ СВОЮ ПОЧКУ  Юлиному отцу», - так пытаясь управлять своими мыслями, Игорь допил кофе и запрыгнул в маршрутку, направляющуюся к центральному рынку.

            Конечно, он бы написал Юле посредством ВК, но на тот момент ни у его друга, ни у самого Супрунова смартфона или айфона не имелось. А компьютерный клуб открывался только в девять утра. До начала девятого Игорь бродил по базару, поглядывая на часы. Хотелось побыстрее сообщить Юле о своем решении. Ведь девушка, по мнению Игоря, сразу должна была бы сообщить об этом маме, Елене Андреевне, чтобы та смогла договориться о проведении самой операции. Ведь хотя и не жил отец Юли в семье, но Юлина мама каждый день ездила к нему в больницу и пыталась помочь, чем могла.

            Выйдя с рынка и неся кулек покупок в руке, Супрунов направился к лавочке, расположенной в тени, которую дарила развесистая акации. Дневная жара еще не подобралась к Днепропетровску, и тень создавала иллюзию уюта. Ровно в 9.00 Супрунов набрал Юлин номер. Никто не ответил. Потом набирал номер еще и еще, но безрезультатно. Тогда Игорь направился к ближайшему, уже открытому компьютерному клубу и оттуда написал Юле сообщение в ВК. Попросил ее перезвонить, когда сможет.

            Юля была не в сети. «Что же могло случиться?» - недоумевал Супрунов. На телефонные звонки девушка  не отвечала, в ВК сообщения Игоря так же терялись безответно.

            Реализовывая все же намеченный алгоритм дня, действуя автоматически, Игорь купил-таки не новый, но позволяющий отправлять сообщения смартфон. Затем вернулся в квартиру друга, который, естественно, к тому времени находился на работе. Екатерина Евгеньевна тоже ушла в институт. Игорь не хотел возиться у плиты, а потому кулинарной фантазии его хватило только на то, чтобы залить кипятком Мивину. Перекусив таким образом, и, конечно, сварив кофе – как же без него – учитель сложил сумку, готовую к дороге и на море, и в Киев. Это заняло всего несколько минут. А затем растерянно походив с чашкой кофе вдоль длинного стилажа с книгами, помыл посуду. Привычный к дороге, он проверил, не забыл ли чего, и направился на вокзал. Ведь надо было брать билет или до Запорожья, или до Киева…

            Когда раздался звонок мобильного, Игорь ехал в трамвае на вокзал. Он рывком выхватил телефон из кармана. Ведь это могла звонить Юля! Нет, на связи оказался Андрей:

            - Мобилку купил?

            - Ну да, раз ты мне дозвонился!

            - Так ты ж сегодня вечером на море уезжаешь?

             - Я? - чуть удивленно переспросил Игорь, а потом медленно продолжил, - сейчас еду на вокзал. За билетом.

            За билетом куда, он не уточнил

            - А-а... - протянул Андрей, привыкший понимать друга с полуслова.  Он не мог не услышать нотки неопределенности в голосе друга.

            - Я позже перезвоню, - сказал Супрунов и нажал кнопку отбоя.

            Трамвай катился по центральному проспекту, а Игорю не сиделось спокойно в пустом вагоне. Он смотрел через окно на деревья, почти дотрагивающиеся своими ветками к трамваю и отметил где-то в параллельном своем подсознании: «Зеленый у нас город». А затем подумал: «У нас? Я ж не живу в Днепропетровске уже больше двадцати лет…»

            Но все эти мысли всплывали только на глубинном плане, а доминировала лишь одна: «Что с Юлей?»

            Выйдя на конечной остановке возле железнодорожного вокзала, Супрунов пересек огромную площадь, тесно заставленную машинами, и подошел к серому зданию вокзала, пространство возле которого заполнялось звуками из мощных динамиков, доносящими объявления диктора. Объявления сообщали о прибытии и отбытии поездов и электричек монотонным, казалось, даже излишне отстраненным женским голосом. Когда Игорь поставил сумку на бетонно-деревянную лавку для пассажиров, расположенную на улице возле центрального входа, в его голову пришла грустная нелепая мысль: он подумал, что неплохо бы сейчас услышать из динамиков: «Ваш абонент уже в зоне досягаемости. Перезвоните пожалуйста. Прямо сейчас». Объявление такое, конечно, не прозвучало но Игорь потянулся за мобилкой.

            На этот раз Юля ответила тихо и устало:

            - Да.

            - Юлечка?! - обрадовался и удивился одновременно Игорь.

            - Я...а.

            - Юлечка, послушай. Только не перебивай меня, пожалуйста! Скажу кратко. Давай я завтра утром приеду в Киев и отдам свою почку твоему папе. Вы сегодня с мамой поищите там, где можно сделать такую операцию. И пойми, это тебя ни к чему не будет обязывать. Ты свободный человек. Ты меня поняла?

            - Поняла, - тихо и как-то отвлеченно и медленно прозвучало из трубки. - Почку пересаживать не надо. Выяснилось, что дело не в почке. Папа умирает.

            Супрунов не знал, что должен сказать и несколько секунд молча сильно сжимал потрепанный смартфон своей рукой, а потом только проронил:

            - Держись.

            - Хорошо. До свидания, - ответила Юля и в трубке прозвучали сигналы отбоя.

            Супрунов, действуя как завороженный, спрятал телефон, взял сумку и не спеша пошел к железнодорожным кассам, чтобы взять билет на ночной поезд до Запорожья.

Глава 18.

            Вышло так, что на первую смену Супрунов попал работать в детский лагерь с загадочным названием «Меотида», приютившийся не на самой уютной части побережья Азовского моря. Работать пришлось в основном с детьми сотрудников крупных Запорожских предприятий. Но три девочки, оказавшиеся в группе Супрунова, были из семей беженцев. Беженцев от войны. Две из них переехали с родителями в Запорожье из родного для них Донецка, а третья из Луганска. Учитель, как и раньше, быстро нашел общий язык с ребятами. И именно поэтому дети с войны, не любившие, когда их расспрашивали об обстрелах, сами рассказывали Игорю Ярославовичу, что им пришлось пережить в родном городе. Анечка, двенадцатилетняя семиклассница из Луганска, поведала о том, как пришла проведать больную тетю, которая очень любила цветы и в своей квартире на седьмом этаже имела целую оранжерею. Девочка открыла квартиру ключом, который ей дала тетя, разрешая Анечке заходить в квартиру самой. Ведь семиклассница частенько помогала 64-летней, одинокой и часто болеющей тете. Она бы и не достала из кармана тот ключ, но на звонок и на стук в дверь почему-то никто не отвечал. Войдя в комнату к тете она увидела ее мертвой, лежащей на полу возле окна в запекшейся крови, с лейкой для полива цветов, смертельно зажатой в правой руке. А на подоконнике, совсем рядом с мертвой тетей, стояли вазоны с кактусами.

            Восьмиклассница же Вика из Донецка на вопрос воспитателя: «А где ж вы прятались во время обстрелов? В подвалах?» - грустно и удивленно улыбнулась и ответила: «Да вы что, кто же успел бы с квартиры добежать до подвала?! Осколки ж от мин все рассекают. В подъездах окна. Нет. Мы прятались в ванной. Самое безопасное место!»

            Поражала будничнось рассказов детей, их привыкание к войне. Об обстрелах, трупах на улице, способах выживания они говорили просто и до неестественности обыденно. Говорили так, как их ровесники из Киева рассказывали о вкусовых отличиях мороженного из «МакДональдса», что у метро «Крещатик», и десерта «Лакомка», продающегося в модном ларьке прямо напротив «МакДональдса». Вообще, ситуация на Украине сложилась такая, что гражданская война киевлян как бы не касалась. Будто шла она на другой планете. По крайней мере, Супрунов в столице абсолютно не ощущал напряженности, так свойственной в те дни Юго-Востоку.

            Сама же работа воспитателем в «Меотиде» принципиально не отличалась от такой же работы в крымских лагерях. Да и дети, хоть из Запорожья, хоть с Донецка или Луганска, хоть из России или Беларуси, психологию имели, по большому счету, одинаковую. Большинство из них тянулись к добру, хотели понимания и теплого отношения от воспитателя. И Игорь, начиная каждое утро с шуток, даря открытую улыбку, старался всегда сделать шаг навстречу своим воспитанникам. Но всякое бывало: и драки между повздорившими мальчиками, а иногда и девочками, и трехэтажный мат из комнат, даже из тех, в которых жили четвероклашки и пятиклашки. С этим Игорь Ярославович пытался бороться, по-доброму убеждая в том, что такая ругань есть зло. В лагере воспитателю приходилось действительно крутиться, как белке в колесе. Ведь малейший недосмотр за детьми мог привести к трагедии, и Супрунов знал о многих случаях, когда, даже в отсутствие войны, дети не возвращались из детских лагерей домой живыми.

            В один из таких шумно-спешащих, залитых палящим южным солнцем дней, уже ближе к вечеру, пока дети с вожатой смотрели после ужина импровизированное представление, подготовленное старшим отрядом, Игорь позвонил Юле. Она взяла трубку и сразу тихо и протяжно произнесла:

            - Здравствуйте. Папа умер.

            Игорь сильно сжал рукой старенький свой смартфон, не зная что ответить, а над головой проносились ритмично- бессмысленные и нелепые теперь звуки музыки с концертной площадки.

             - Юля, держись, - только и смог выдавить из себя Игорь, - ты, может… сходи в церковь !

            - Схожу.

            - Боже! Если бы я мог чем-то тебе помочь, Юля...

            - Вы уже помогаете, раз хотите поддержать, - на удивление спокойно и как-то отвлеченно произнесла девушка, а потом, неожиданно чуть не крикнула в трубку. - Я отпустила папу. Его уже не могли спасти врачи. Я отпустила его. По-моему, он меня слышал. Я взяла тогда его безвольную руку в свою, сильно сжала и сказала: «Папа, мне это очень тяжело, но знаю, что должна тебя отпустить и отпускаю. Отпускаю».

            Юля говорила так, как будто хотела услышать от Супрунова подтверждение правильности своего поступка. По крайней мере, так показалось Игорю, и он сказал в трубку:

            - Думаю, что ты все сделала правильно. Юлечка, ты плачь, когда хочется. Так, может, легче будет.

            - Угу...

            - Пока, извини, надо уже бежать к детям. Это они пока на представлении были, так я позвонил тебе.

            - Да. Бегите.

            Сказать, что Игорю, отключившему мобилку и шагавшему  к своему отряду, было очень жаль Юлю, это значит ничего не сказать. Он вспомнил как сам переживал смерть мамы, самого родного для него человека. Чувствовал тогда, будто оборвалось у него внутри что-то, может часть души. Но чем он теперь мог помочь Юле – не знал. Эх, как хотелось погладить по голове черные, упрямые, а теперь, вероятно, беззащитные волосы девушки. Но она находилась на своей кухне, почти за тысячу киллометров от Азовского моря. Да и вряд ли позволила бы Супрунову прикоснуться к себе. Даже если бы он оказался рядом. Хотя? Как знать…

            Стихотворение в память о покинувшем этот мир Юлином отце Игорь написал через несколько дней во время тихого часа и отслал его Юле через ВК с сообщением:

«Юлечка! Наперед прошу у тебя прощение. Может, это безумие, то что я хочу сейчас сделать. Но только сейчас у меня родился стих, посвященный памяти твоего папы. Может, нельзя тебе его сейчас присылать? Боюсь сделать тебе больно, но все-же, наверное, тебе надо это прочитать. Прости, если что не

так!!!

Разбитое солнце в осколках стекла,

На зеркале тень занавески осталась,

А жизнь человека в бессмертье ушла,

Хотя и недолго туда собиралась.

Зелёные листья и тёплый рассвет

Растерянно утром вокруг посмотрели.

Но где же? Куда же? Его уже нет.

И только цветы у дороги белели.

Но тело уставшее, душу отдав,

Её отпустило к мелодиям вечным.

Ушёл Константин, никого не предав,

Путём неопознанным, может, и Млечным».

На вторую смену места воспитателей в «Меотиде» оказались занятыми. Но Игорю и с самого начала работа предлагалась только на первую смену, а потому он за три дня до получения рассчета, во время тихого часа начал обзванивать другие детские здравницы по списку из своего блокнота. И лагерь, в котором требовались способности и опыт педагога, нашелся быстро. В Одесской области, неподалеку от Белгород-Днестровска.

            Таким образом, через три дня, переночевав после отъезда детей еще одну ночь в «Меотиде», Супрунов направился на работу уже к Черному морю. Когда до южной жемчужины или даже до южной столицы, как иногда называли Одессу, оставалось минут сорок езды в более чем скромном, видавшем виды плацкартном вагоне, на Игоря все сильнее надвигались мысли о трагедии на Куликовом поле, где антимайдановцы, спрятавшиеся от майдановцев, оказались в горящем здании Дома Профсоюзов, где большинство их и погибло. Больше всего Супрунова поражало то, что выпрыгнувших добивали прямо у подножия горящего здания. Вспомнилось ему, как они с Юлей смотрели жуткий французский фильм, авторы которого пытались разобраться в случившейся в Одессе трагедии, но безрезультатно. Юля. Опять вспомнилась Юля и ее беда, смерть отца. Игорь тяжело вздохнул...

            В Сергеевке, а именно там находился детский оздоровительный центр, где Игорь собирался работать, учителю приходилось бывать и раньше. До захвата в стране власти сторонниками Майдана, школьников, пострадавших от аварии на Чернобыльской атомной станции вывозили на оздоровление в  санатории, дома отдыха, летние лагеря, расположенные в различных уголках Украины. В том числе и в Сергеевку.

            В лагерь «Дорожник», куда прибыл Супрунов, на следующее утро завезли детей из Донецкой области, из зоны боевых действий. Проще говоря, с войны. Игоря Ярославовича сначала назначили на должность воспитателя с малышами. Большинство мальчиков и девочек из его отряда имели возраст 7-8 лет. Правда, «из отряда» - это слишком сильно сказано. Искусству создавать из неуправляемой толпы детишек именно отряд Супрунова научили годы работы со школьниками. Особенно важным в этом вопросе всегда оказывался первый день пребывания детей в здравнице. Даже первые часы. Тут в дело шел и юмор, воспитателя, который обычно дети ценили, и умение быстро поставить на место нарушителей дисциплины, при этом не обидев их, и просто искренняя и добрая улыбка. Но вышло так, что с самой меньшей по возрасту группой воспитателю пришлось поработать только до обеда, а после того как Игорь Ярославович построил вышедших из столовой малышей, чтобы пересчитать их, к нему подошла старший воспитатель Елена Викторовна и деликатно объяснила, что молодая коллега Супрунова не справляется с доставшимся ей отрядом 14-15-летних подростков, и возникла необходимость перевести Супрунова с малышей на старших. Отказаться возможности не было, а потому Игорю Ярославовичу снова пришлось применять все свои наработанные со временем педагогические приемы, помноженные на юмор, чтобы создать управляемый отряд.

            В первые минуты общения с новым воспитателем четырнадцатилетний мальчик спросил у Игоря Ярославовича: «А вы откуда приехали? Где работаете?»

            «Я учитель математики, физики. Преподаю под Киевом», - ответил Супрунов. «А-а, под Киевом..." - послышались недовольные возгласы с разных сторон, но без комментариев. Это уже позже воспитатель понял, что большинство подростков хотя и проживали на территории, контролируемой украинскими войсками, а, может, именно потому что проживали на такой территории, очень негативно относились ко всему, связанному с украинской столицей. В их понимании война и беда пришли на Донбасс именно из Киева, где майдановцы совершили государственный переворот, не спросив мнения Юго-Востока Украины. Тогда еще Украины.

            Напряженность, неявную но все же ощущаемую, почувствовал воспитатель с первых минут работы с донбасскими школьниками. А вот вечером, уже после отбоя, отправил Юле сообщение через ВК:

            «Юлечка! Представляешь, вчера около полуночи зашел в комнату девочек. Укладывал их спать! Это ж просто моя работа. Им по 14-16 лет. В комнате четыре человека. Разговорились, почему-то вспомнили Львов. Я сказал, что город красивый, но люди там для меня чужие по их мировосприятию, а в Донецке свои, ведь вырос-то я в Днепропетровске. При этих словах  все  девочки мгновенно и синхронно выбросили из-под простыней вытянутую правую руку и все вместе, как по команде, громко крикнули: «ПЛЮС!» Я аж растерялся от неожиданности. Теперь мы друзья!»

Глава 19.

            Большинство подростков из группы Супрунова оказались спортсменами. Они приехали на море со своими тренерами, которые проводили спортивные занятия, но все остальное время за детей отвечал воспитатель.  С тренерами Игорь, конечно, познакомился. А с одним из них, ровесником учителя Сергеем Анатольевичем Горовцом, очень подтянутым мастером спорта по теннису, частенько разговаривали по дороге в столовую или к катеру, перевозившему детей к морю. Говорили  о том, что волновало обоих. А, значит, конечно, и о войне. Быстро перешли на «ты»… И вот в ходе таких разговоров воспитатель понял, что воюющих против украинских силовиков ополченцев назвать сепаратистами нельзя. Горовец, постепенно проникаясь доверием к Игорю, открыл ему свою потаенную боль и рассказал, что трое его родственников воюют за ДНР, а двое служат в украинской Национальной Гвардии. А население Донбасских городков и поселков, заполненных украинскими военными, в большинстве своем душой были на стороне ДНР, да и их родственники – у некоторых дети или, наоборот, родители – воевали на «той стороне».

            - Хотя как теперь разобрать, где «та сторона»? - грустно усмехнулся как-то Сергей Анатольевич, разговаривая с Супруновым по дороге с пляжа к спальному корпусу. - Но мы ж на Донбассе не сепаратисты.

            - Как это? - не понял Игорь.

            - Вот так. Мы не хотим присоединяться к России. Это вам в Киеве лапшу на уши вешают, мол, Донбасс против Украины. А мы против сегодняшней киевской власти, против Майдана, против бандеровцев, но не против Украины.

            - Но ведь с той стороны воюют россияне?

            - Да, воюют. И много. Но они добровольцы. Там и французы есть, которые воюют за Донбасс, и сербы, и кого там только нет… Так и за Украину, официально или не официально, воюет много иностранцев. А простым людям не Россия нужна, а Советский Союз, пусть и не в такой форме как раньше, но Союз, а не бандеровцы при власти.

            - Но Россия оружием помогает?

            - Наверное. Я ж не воюю, не знаю. Но думаю, что Москва не позволит

Киеву расправиться с Донбасом, который не стал на колени перед хунтой.

            - Игорь Ярославович, а можно мы быстрее пойдем в душ, а то вы так медленно двигаетесь с Сергеем Анатольевичем, - спросил сзади кто-то из детей.

            - Хорошо, бегите, мы сейчас тоже туда подойдем, - ответил воспитатель и спросил у Горовца:

            - И что, на Донбассе все против Майдана?

            - Большинство, это точно. Но если сначала и были те, кто поверил в

добрую сказочку, что если уйдет Янукович, сразу станет легче жить, то в последнее время я таких там у нас не встречал. А бываю же и в самом Донецке. Туда если попадаешь, то чувствуешь себя как в СССР. И люди добрые. Они ж пережили такое... А боль, наверное, рождает доброту.

            - Может и так, - тяжело вздохнув, согласился Супрунов.

            Двое его друзей тоже воевали с разных сторон. Один, причем по национальности русский, служил на стороне Киева, а украинец воевал за ДНР.

            - Не надо Киеву было начинать войну. Ошибку сделала новая киевская власть, когда ввела войска против своего же народа. Но теперь уже не своего. Сначала же Донбасс и самолетами бомбили, пока  не начали их сбивать. Если бы майданная власть с самого начала договаривалась, а не стреляла, может, и не началась бы эта гражданская война. А теперь конца и края ей не видно. Ладно, хватит про беду, давай, Игорь, перед душем лучше анекдот расскажу. Помнишь, было такое, когда доллар рванул до сорока гривен. Так тогда анекдот на Донбассе ходил, что судя по курсу доллара, Янукович не крал деньги, а свои докладывал.

            - Да, слышал я этот анекдот, - улыбнулся Супрунов. - Он и по Киеву ходил, и по  Днепропетровску.

            «А ведь Сергей прав! Главная ошибка майдановцев – война, которую они в нарушение Украинской конституции начали против украинских же Донецка и Луганска, назвав зачем-то гражданскую войну антитеррористической операцией».

            Супрунов, регулярно читающий на английском новости Би-Би-Си, никогда не встречал в коротких заметках, посвященных Украине, которых на сайте становилось все меньше, термина АТО, а только Civil war, гражданская война.

            - И сама власть теперешняя в Киеве незаконна, - вернулся все же к политической теме Сергей.

            - Почему?

            - Ну сам подумай! Донецк, Луганск, Крым и значительная часть Донецкой и Луганской области не принимали участия ни в президентских  выборах, ни в парламентских. Так?

            - Ну да, не принимали.

            - А, значит, и президент, и парламент нелегитимны.

            Подошли к душу, и Супрунов занялся более прозаическими делами, чем разговорами о политике и войне. Надо ж было организовывать очередь из рвущихся в душ подростков, поскольку на четыре десятка мальчиков из отряда Игоря Ярославовича и из соседних отрядов работало всего два крана. А с девочками к душу пошла вожатая. И у них ситуация с кранами была не лучше.

            Напряженной в психологическом плане получилась та смена. Очень не просто работать с детьми вообще, а уж с детьми с войны...

            В один из тех летних дней второго года гражданской войны на Украине, то есть 2016 года, из-за сильного шторма на море дети остались в лагере. В тот разморенный почти усыпляющей жарой день Супрунов сидел с двенадцатью девочками и мальчиками, возрастом от 10 до 15 лет, в небольшой деревянной беседке. Солнце, чайки, высокие и красивые деревья вокруг… Покой и умиротворение. Учитель, а точнее нынче воспитатель, рассказывал интересную историю о художнике Пабло Пикассо. Мирная Одесская область, но дети то с войны… И вдруг над лагерем раздался рев самолета. Возможно, проходили учения, и пилот отрабатывал мудренный вираж, или случилась какая-то техническая неполадка с гражданским воздушным судном, но неожиданно слишком низко, в нескольких десятках метров от детских голов пролетел самолет. Супрунов инстинктивно поднял голову вверх, а когда опустил, то увидел, что все дети в секунду попадали на землю и закрыли головы руками. А одна пятнадцатилетняя девочка в мгновение оказалась под лавочкой. Потом у нее долго тряслись руки и губы… Позже, еле слышно она сказала: «Как дома…» Читатель может представить этих испуганно-распластанных на асфальте девочек и мальчиков в шортиках, футболочках, по-забавному модных кепочках, уже загоревших и даже подуставших от моря? А их глаза? Ну да, глаза увидеть было нельзя. Дети же лежали лицом к земле. Живые дети. В тот раз живые…А испуганные, заплаканные или отрешенные глаза Супрунов увидел уже позже, растерянно и неумело пытаясь успокаивать воспитанников…

            Когда смена закончилась и Супрунов уезжал, расставание с детишками, ставшими почти родными за дни, проведенные вместе, оставило рану в сердце воспитателя. Дети плакали, и даже у Игоря, за годы педагогической своей работы привыкшего к расставанию с учениками, на глазах выступили слезы. Ведь дети возвращались к минным обстрелам, к линии огня.

            А вот Супрунова ждало решение о дальнейшем месте работы. И именно тогда, выйдя за ворота лагеря,  учитель подумал: «А почему это вдруг дети должны ехать под пули, а я в мирную и далекую от Донецко-Луганской беды Киевскую область?»

            Ведь знал же учитель из разговоров со школьниками, приехавшими с войны, что не хватает в их школах учителей. Не хватает и на контролируемой украинскими войсками территории, и во вновь образованных непризнанных Донецкой и Луганской народных республиках.

            «Так может я там нужнее? Семьи у меня нет. Юля? А чувствует ли она во мне хоть какую-то, самую маленькую необходимость? И что? Донецк?» - так ничего и не решив окончательно, Игорь после морской своей работы собрался для начала в Киев.

            В столицу из Одессы проще всего или, во всяком случае, дешевле ехать поездом. На вокзал Супрунов смог попасть только к вечеру. Еще 

в детстве Игорь услышал как-то оброненную его мамой фразу о том, что видно на роду и у нее самой, и у ее родителей было написано, что многих целей они достигали, но не сразу. Путь очень редко получался коротким. Запало это мамино утверждение Игорю в душу, и потом, на протяжении многих лет неоднократно он убеждался в истинности слов, сказанных самым родным для него человеком. Вот и теперь билетов до Киева Супрунов взять не смог ввиду их отсутствия в кассе, но имелась возможность ехать с пересадкой через родной для него Днепропетровск. Он так и решил сделать, а когда взял билеты, отправился на знаменитый одесский Привоз.  Ведь Юля как-то в телефонном разговоре то ли в шутку, то ли всерьез попросила Игоря привезти чашку – сувенир из Одессы. Благо, базар располагался в пяти минутах ходьбы от вокзала.

            Супрунову нравилась Одесса. Именно добродушие одесситов, а не пресловутый юмор. Вечерело, и базар уже потихоньку сворачивался.

Но очень изящную коричневую чашку из обожженной глины

Супрунов успел отыскать и приобрести. Очень осторожно ее упаковал и спрятал на дно своей вместительной спортивной сумки. Ведь чашка-то для Юли, а значит обязан довезти ее в целости и сохранности. Именно так рассуждал Игорь.

            В Днепропетровске пересадка оказалась не долгой, и Супрунов не стал звонить никому из друзей.  А утром Игорь вышел из поезда уже в Киеве и

из столицы сразу отправился в Ворзель, доехав туда на маршрутке.

Глава 20.

            Сначала Игорь хотел не предупреждать Юлю, о своем приезде, а

сделать сюрприз. Ведь в одном из сообщений в ВК она сама просила привезти сувенир из Одессы. Ну вот он, в сумке лежит сувенир этот самый в виде кофейной чашки. Но потом, когда Супрунов уже вышел из маршрутки в центре Ворзеля и до Юлиного дома оставалось хороших  минут двадцать ходьбы, передумал и решил сначала позвонить:

            - Але-е, - протяжно прозвучал нежный голос девушки в трубке.

            - Это я. Ты дома? Сейчас зайду, если можно. Хочу занести сувенир с Юга.

            - Да-а? А, ладно, хорошо, я дома.

            Конечно, нелегкая сумка учителя, вряд ли могла позволить сказать об Игоре «летел на  крыльях любви», но вместо двадцати минут он все же дошел за пятнадцать.

            - Вы? Так быстро? - удивилась Юля, открыв входную дверь. - Идемте на кухню.

            Впрочем, этого можно было бы и не говорить. Супрунов знал место своего обитания в доме девушки. На кухне за прошедшее лето – ведь был конец августа – ничего не изменилось.

            Игорь достал из сумки чашку, довезенную до заветного Юлиного порога из теперь уже далекой Одессы как символ надежды… Потом уже  положил на стол рядом с чашкой и южные сладости, не имеющие, конечно, такой ценности, как маленький, но изящный коричнево- бежевый сосуд с надписью «Привет из Одессы!»

            -  Спасибо, - отстранненно-вежливо поблагодарила девушка и спросила. - Бутерброды будете?

             -  Буду, - ответил голодный учитель. Ведь, выйдя ранним утром из поезда, ничего еще не ел.

            Девушка разогрела три бутерброда с майонезом и кусочками колбасы в микроволновке. Через пару минут Игорь с удовольствием за них принялся.

            Потом Юля пила чай и слушала  рассказы Игоря о летней работе с детьми на море,  перемежая их своими колкими, но добрыми шуточками. Игорь

поел, а затем варил себе кофе, что не мешало ему делиться с девушкой южными впечатлениями, горько приправленными военным привкусом. О смерти отца девушки ни она, ни Игорь не упоминали. Обходили эту тему.

            Когда Игорь уже наливал  кофе, Юля отрешенно произнесла:

            - Артем мне цепочку золотую подарил на День рождения.

            Конечно, в июле Супрунов поздравил Юлю с праздником. но вот цепочку подарить ей возможности не имел. На море ведь заплатили копейки, и хотя учитель был абсолютно уверен в том, что бывшая ученица поделилась

радостью касательно подаренной цепочки искренне, а вовсе не с упреком, все же что-то екнуло в душе Супрунова. Он внимательно посмотрел на цепочку, висящую на Юлиной шее, подумав про себя: «Артем… цепочка. Зачем я Юле? К чему все это?»

            И тут же, в некотором смысле отвечая на поставленный Игорем вопрос, Юля вдруг спросила:

            - А вы можете вон ту лампочку открутить? - показала головой девушка на оригинально-диспропорциональную, но забавную кухонную люстру, инкрустированную деревянными и тонкими металлическими пластинами. - Она вроде поплавилась.

            - Сейчас,- ответил Игорь, подвигая стоящую рядом табуретку.

            С лампочкой учитель справился быстро, хотя и пришлось попросить у Юли отвертку, чтобы счистить оплавившееся края плафона.

            А уже спустившись на пол, Супрунов неожиданно сказал:

            - Юля, ну в общем чашку я тебе вручил и пойду домой уже. Ладно?

            Девушка не то чтобы равнодушно, но как-то без удивления спокойно сказала: «Ладно», бросив при этом взгляд на часы, висящие на стене.

            Уже выйдя за ворота и шагая по дороге в центр Ворзеля, Игоря посетили совсем невеселые мысли: «У Юли же есть Артем. Есть Артем. Так при чем же здесь я? Но она ведь не прогоняет меня? И что? Это надежда или просто самообман? Очень хочется пива, холодного и обязательно в стеклянной бутылке. Ну что за ерунда? О чем это я?»

            Но пиво, конечно, Супрунов взял в ближайшем ларьке. Остановившись в тени высокого клена и открыв бутылку «Жигулевского», Игорь не спеша потягивал прохладный напиток. Казалось, что пиво и душу охлаждает немного. Думать учителю ни о чем не хотелось. Он знал, что до электрички на Тетенев, то есть в сторону дома, два часа времени, а до Ирпенской, в противоположную сторону, час. Сразу и не заметил, как из-за ларька вынырнул Володя-физрук, тот самый Будулай. Он как-то по-кошачьи подошел к бывшему своему коллеге:

            - О, привет, Игорь. Ты что здесь, в Ворзеле делаешь?

            - Пиво пью, - открыто улыбнулся Супрунов Зимникову, который, несмотря на свои периодические запои, потерянные мобилки и порой разбитое лицо, излучал необъяснимую доброту. Жалел еще Игорь про себя Будулая, жалел и уважал. А разве можно не уважать человека, похоронившего жену и в одиночку вырастившего дочь. Ведь девочка, окончившая два года назад школу, осталась без мамы в двухлетнем возрасте…

- «Жигулевское» будешь? - спросил Игорь у Володи.

            - Буду, - просто ответил тот.

            Супрунов взял в ларьке еще одну бутылку для Зимникова.

            О чем только они ни говорили… То есть почти ни о чем. Да и разговором тот монолог Володи вряд ли можно было назвать. Ему, не часто имеющему возможность найти себе внимательных собеседников – а Супрунов был как раз таким – хотелось при встрече с другом рассказать о наболевшем, а потому бывший учитель физкультуры, который родом был из Донецкой области, перескакивал с одного на другое, сам себя перебивая. Он делился, в основном домашне-хозяйственными проблемами, в деталях объясняя, как мерял длину забора, который стоило бы поменять, да все денег нет, об укреплении полуразвалившегося сарая, о попытках найти хоть какую-то работу, например, охранника или грузчика. Ведь из школы после серии запоев ему пришлось уйти. Когда-то Юля рассказывала, что несколько ворзельских парней, ее друзей – ее друзей, о-о...! – поделились с ней историей, как поздно вечером увидели Зимникова, уснувшего на рельсах. Конечно, подняли его и довели до дома. «Эх...» - подумал о Володе Супрунов, но сразу же предложил:

            - Ну что, возьмем чекушку?

            - Я без денег, - мгновенно парировал Будулай.

            - Ничего страшного, я возьму, - уверенно произнес Игорь, доставая из кармана брюк потрепанный свой бумажник.

            И взял. И пили, но уже не возле ларька, а на лавочке, приютившейся неподалеку, на аллее, ведущей к санаторию «Звездочка». Ворзелю, когда-то гордившемуся статусом курорта, известного на весь Советский Союз, теперь остались заброшенные здравницы, большинство из которых теперь представляли собой жуткое зрелище, пугая случайных прохожих пустыми глазницами окон…

            Когда с чекушкой расправились, подошло время Ирпенской электрички, и, оставив Будулая в так и не ставшем для него родным Ворзеле, Супрунов отправился в Ирпень. Зачем? Пить. Хотелось только пить, и причем одному, без друзей. Вырваться куда-то из реальности. Хоть ненадолго но вырваться. Именно этого хотелось Супрунову.

            Что руководило его действиями? Накопившаяся за лето усталость от работы с фронтовыми детьми? Ощущение своей ненужности Юле? Страх задать себе вопрос: «А нужен ли я вообще кому-то в этом мире?»

            Как знать… Но так или иначе, а в дешевой Ирпенской забегаловке, приютившейся прямо возле вокзала, учитель заказал себе пятьдесят граммов водки и выпил их, уже выйдя на улицу с пластиковым стаканчиком, в который толстая, чем-то недовольная и слишком уж ярко накрашенная продавщица небрежно плеснула огненной воды. Выпил. Потом вернулся назад и заказал еще пятьдесят. Но время все-таки, пытался контролировать. До Тетеревской электрички оставалось около получаса. «О...о, так это ж еще вагон времени», - подумал Супрунов, правда, вспомнив при этом давно известную ему шутку о том, что часто «вагон времени» переходит в «поезд ушел». Но чтобы нужная электричка ушла без него – такой мысли учитель, конечно, не допускал. Но это он не допускал, а жизнь распорядилась иначе.

            Перейдя через грязный и вечно темный Ирпенский подземный переход на другую сторону  железной дороги, Игорь направился в супермаркет «Фуршет»,  взял там еще бутылку «Жигулевского», повторив несколько раз про себя как заклинание фразу: «Водка без пива – деньги на ветер». И сразу после «Фуршета», с  бутылкой, крепко зажатой в правой руке, направился к тому краю перрона, который находился в пятидесяти метрах от супермаркета, намереваясь привычно запрыгнуть на него, подтянувшись на двух руках, как делал это десятки раз раньше, возвращаясь с домашних ирпенских занятий с учениками. Причем не только весной или осенью, но и зимой тоже. А зачем было платить деньги за билет и потом проходить с ним через турникет с другой стороны перрона? Ведь имелась возможность просто запрыгнуть на перрон, игнорируя правила железной дороги.

            Но вот только коварно неуловимого действия алкоголя учитель не учел. Поставив бутылку и сумку на край перрона, а левую ногу – в знакомую выемку бетонной плиты, Супрунов, привычно оттолкнувшись правой ногой от земли, должен был бы перенести центр тяжести своего тела вперед, зацепившись правым коленом за перрон на долю секунды быстрее. А менее чем секундная задержка разбалансированного алкоголем движения привела к тому, что Игорь, выставив правую руку, упал на острые камни, насыпанные у бетонного края перрона. На такие же камни, что лежат между рельсами. А висок его при этом оказался всего в нескольких сантиметрах от нагретого летним солнцем за день, но вечернего уже рельса.

            Учитель потерял сознание. Нет, он не сломал руку, но разорвал сухожилие на двух пальцах своей правой руки. Правда, это выяснилось уже позже. А тогда кто-то вызвал «скорую», увидев окровавленную руку лежащего на прирельсовых камнях человека.

            …Он пришел в себя на операционном столе, уже после того, как двое травматологов закончили зашивать его раненную руку. Гипс не накладывали, но руку забинтовали и в некоторой степени зафиксировали в согнутом в локте положении, перебросив край бинта через шею пострадавшего бедолаги. Где Супрунов ночевал, выйдя из травматологического пункта на следующее утро, он толком вспомнить не мог.  Сразу после больницы, сорвав мешающий бинт с руки – а зачем он, кровотечение же остановлено! – Игорь, не долго думая, направился сразу в привокзальную бучанскую забегаловку, хорошо ему известную. Почему в Бучанскую? А травмпункт, куда учителя

доставила на удивление быстро приехавшая «скорая», находился именно в Буче, за пять киллометров от Ирпеня. Рука не болела но ныла. Доктор в операционной сказал, что Супрунову кололи обезбаливающий ледокаин. Ночевал же учитель то ли в сарае у Зимникова, то ли на лавочке теплого то ли Ворзельского, то ли Бучанского перрона.

            А утром, добравшись-таки каким-то образом к дежурной Бучанской забегаловке, выпив сто грамм и пересчитав оставшиеся деньги, Супрунов, довольный, что сумку не потерял, зашел в пустое здание маленького, Бучанского вокзала. Там он присел на лавочку в углу небольшого зала ожидания и достал телефон с блокнотом. Он твердо решил уехать в Донецк, уехать, понимая, что он там нужен. А Юле не нужен. И что его здесь ожидало еще? Работы ведь тоже не было. Понимал Игорь, что в Бородянскую школу, во всяком случае в ближайшее время, его никто преподавать не возьмет. Но рука очень болела. Болела невероятно сильно. Ведь обезбаливающий укол уже не действовал. И денег осталось очень мало. Куда они подевались после вчерашнего бегства от реальности, Супрунов точно вспомнить не мог. Но это уже ничего не меняло…

            Озадачив себя поиском людей, которые могли бы одолжить деньги, он выстраивал в своей голове схему, реализовав которую, смог бы оказаться в Донецке. Для начала, вероятно, стоило бы найти финансы на билет до Днепропетровска, а уже потом, оттуда, поработав несколько дней в автомастерской друга Андрея, заработав денег на билет сначала до Крыма, а из Крыма уж в Донецк… По-видимому, можно попасть в ДНР через Россию и без сложностей оформления пропуска. Супрунов, правда, не знал точно, достаточно ли только его внутреннего украинского паспорта, чтобы проделав такой непростой путь через две границы, оказаться во вновь образованной Юго-Восточной республике. Но других идей касательно заграничной дороги у него не возникло…

    «Рука... Вот это да. Никогда не думал, что она может так болеть. Хм... Тут хочешь не хочешь, а сто грамм водки выпить надо. Их просто требует организм», - подумал Игорь, но решил отправиться в привокзальную разливайку только сразу после того, как найдет деньги на дорогу до Днепропетровска. Он набрал телефон знакомого коллеги, но никто не взял трубку, потом решил позвонить другу в Днепропетровск но в последний момент у него мелькнула мысль: «СТОП, а сестра? Сестра по отцу, недавно обретенная… Может попросить у нее сразу пятьсот гривен?»

            Так и сделал. Светлана помогла! И через два часа, уже в Ирпене учитель снял деньги в банкомате. Здесь же, в кассе железнодорожной станции взял билет на вечерний поезд до Днепропетровска. И на следующее утро вышел на перрон в родном городе…

Глава 21.

            - Что с рукой? - вместо приветствия начал с вопроса Андрей, когда открыл массивную и высокую деревянную дверь – совсем не в стиле евро –своей уютной, несмотря на пятикомнотность, квартиры. Квартиры, расположенной в старинном доме, не потерявшем поволоку очарования стиля. И эту загадочную поволоку не смогли сорвать многочисленными плановыми и неплановыми ремонтами, и даже евро-окнами, установленными в некоторых квартирах.

             - Разрыв сухожилий, - коротко ответил Супрунов и неумело протянул раненную правую руку для приветствия.

            - Ого! А сшивать уже поздно?

             - Не знаю. Денег все-равно нет. Так что придется жить с таким разрывом. Пальцы не все будут работать. А так...

            Когда прошли в комнату, Андрей, по ходу движения доставший из холодильника тарелку с дешево-колбасными бутербродами, поставил ее на стол и предложил другу:

            - Угощайся.

            Игорь достал из сумки припасенную еще в Киеве пол-литровую бутылку водки «Немиров».

            - У тебя что-то случилось, кроме травмы? - задал вопрос Андрей, за годы многолетней дружбы не разучившийся понимать немногословного Игоря.

            - Как тебе сказать?

            - Как есть.

            - Случилось. Но, не обижайся, Андрей, это слишком личное. Даже для тебя. Ладно, давай выпьем по пятьдесят.

            Игорь открыл «Немирова» и налил водку в рюмки, которые Андрей достал из серванта.

            Выпили, а затем вышли на балкон. Андрей закурил, а некурящий Супрунов, облокотившись о поручень, просто смотрел с высоты второго этажа на людей, проходящих внизу.

            «Забавно. Прямо как в грустно-смешном анекдоте, рассказанном десятилетней Анечкой из Запоржья еще летом, на Азовском море», - подумал Игорь и решил поделиться с другом:

            - Анекдот слушай!

            - Давай, - согласился Малков после глубокой затяжки, тоже наблюдающий за проходящими по тротуару с потрескавшимся асфальтом людьми.

            - В общем, две девочки лет восьми жили в соседних домах и дружили,

несмотря на то, что одна была очень злая, а вторая, наоборот, добрая. И добрая пригласила злую в гости. Попили чай, съели по пирожному и вышли на балкон второго этажа. Как мы. Внизу так же проходили люди. Злая предложила доброй поиграть –  поплевать на головы прохожим. И кто из десяти раз попадет больше, тот и выиграет. Как ни странно, но добрая девочка согласилась, только предложив подружке плевать первой. Та очень старалась, целясь, держась обеими руками за поручень, но попала только четыре раза. Пришла очередь доброй девочки, и она, вообще не целясь, попала людям на головы все десять раз. А знаешь почему?

            - Почему? - серьезно спросил Малков.

            - Потому что добро всегда побеждает зло.

            Андрей искренне и громко, почти по-детски рассмеялся. Парень и девушка, держащиеся за руки и проходившие под балконом, даже заинтересованно подняли головы на его непосредственный хохот.

            - Жизненная шутка, - оценил юмор Андрей.

            - Да, истории разные случаются, - несколько философски, но с улыбкой подвел  итог Игорь, а потом вдруг неожижанно для себя зачем-то вспомнил свое давнее печальное приключение в родном городе.

            - А хочешь, пока куришь,  расскажу уже не смешинку, а грустную историю, происшедшую со мной  в родных пенатах. Вот только сейчас она в голову пришла почему-то.

            - Рассказывай.

            - Дело летом было. Давно. Я возвращался с летней своей работы в приморском детском лагере и взял билеты до Крева с пересадкой в Днепропетровске. Интервал между поездами составлял восемь часов: я специально так рассчитал, чтобы успеть съездить к маме на кладбище. Она ж похоронена в Днепродзержинске, ты знаешь.

            Андрей кивнул, выпуская дым, а Игорь продолжил:

            - Когда, побывав у маминой могилки, я вернулся на Днепропетровский вокзал, до поезда оставалось еще два часа. Решил выпить бокал пива в летнем кафе на улице.

            - И что?- заинтересовался Андрей.

            - Разговорились за столиком с каким-то парнем, потом девушка, смипатичная такая, к нам присоединилась. В какой-то момент я отключился. Ну ты ж понимаешь, что не от бокала пива, который так и не допил. Вероятно, порошок какой-то сыпанули. Дальше фрагментарно помню, что везли меня куда-то в машине и больше ничего. Проснулся или, точнее сказать, пришел в себя перед самым рассветом. В голове пустота полная. Ни чемодана, ни бумажника,  ни часов, ни документов со мной нет. И понять не могу, где нахожусь. Понимаю лишь, что возле Днепра, а за моей спиной многоэтажки какие-то. Подошел к воде, понял в какую сторону она течет, сообразил, где центр, и понял, что нахожусь на жилмассиве «Красный Камень». Ну и пешком…

            - Куда пешком?

             - К Троицкому рынку. Возле него Вася жил, друг, покойный уже теперь, Царство ему Небесное. Знал, что в тот момент  он находился в Киеве, но подумал, может, мама его дома. Хотел одолжить денег на дорогу.

            - А ко мне не мог придти?

            - К тебе с «Красного Камня» значительно больше времени пришлось бы добираться. Пешком же шел. А так застал Жанну Павловну, Васину маму, дома, денег одолжил, она накормила меня. И смог добраться до Киева и потом домой.

            - Склько ж это часов ты шел с конца города до центра?

            - Четыре часа приблизительно.

            - Ого!

            - Идем за стол, если ты не возражаешь.

            - Идем, - согласился Андрей, затушив окурок в импровизированной пепельнице из консервной  банки.

            Игорь молча наполнил рюмки и хотел выпить, не дожидаясь тоста, но Андрей, все же успел вставить:

            - Ну, за все хорошее!

            - Угу, - как-то равнодушно отозвался Игорь.

            Когда опрокинули в себя стопки, Супрунов сказал:

            - Тут дело такое. В общем я в ДНР собрался, в Донецк.

            - Зачем? - удивленно взглянул Андрей на друга, взяв бутерброд.

            - Работать. В школе, конечно. Преподавать же детям Донбасса кому-то надо, и мне кажется, что я нужнее там сейчас.

            Естественно, с кем-то другим Супрунов не стал бы так откровенничать, но говорил он с другом, которого знал с детства, а потому, если и не изливал душу полностью, то, во всяком случае, значительно облегчал ее. А Андрей знал, что Игорь не из тех, кто может говорить такие вещи только из-за красного словца, то есть ради пустого трепа.

            - Ты точно решил?

            - Деньги сначала надо заработать на дорогу. На море ж, как обычно, зарплату заплатили смешную. А потом, эта травма моя... Ну, в общем... - Игорь вздохнул, - одалживать  у тебя не хочу. Это, не обижайся, принципиальный вопрос. Если возьмешь меня на работу помощником в свой автоангар, то, надеюсь, заработаю чуть-чуть  там. И потом в Донецк.

            - Заработаешь,- сразу ответил Андрей, который и раньше искал напарника. Ведь сам с трудом успевал заниматься запчастями, которые хранились в нескольких точках.

            - Андрей, только расскажи подробнее, что я там буду делать, в твоей мастерской?

            Малков улыбнулся наивному вопросу друга:

            - Игорь, ну подумай что. Не будешь же по-настоящему заниматься ремонтом машин! Продажей запчастей займешься… У меня ж, кроме ангара, есть и другие точки, а еще работа в доме напротив с ночными дежурствами. Так что как только появится клиент, ты сразу звонишь мне, я говорю на какой полке лежит нужная запчасть и сколько она стоит. И вся твоя работа. Только деньги клади в бумажник.

            Игорь понимающе кивнул, но уточнил:

            - А покупателей за день много приходит?

            - Раз на раз не приходится.

            - Ясно-о, - протянул Игорь, - ну что, еще по одной?

            - Давай по одной и поедем тогда сразу на твое новое рабочее место. Там объясню систему поиска деталей.

            - Хорошо, - сразу согласился Игорь и разлил водку.

            Но как только учитель поднес свою рюмку ко рту, зазвонил его мобильный. Пришлось отставить дурманящий напиток.

    Высветившийся номер не был знаком Супрунову, но он ответил:

            - Слушаю.

            - Это Игорь Ярославович?

            - А с кем я говорю? - Супрунов с годами выработал привычку не отвечать на вопросы незнакомцев лишний раз.

            - Это директор Веньевской школы. Село наше всего в двух десятках километров от Киева. Вы когда-то оставляли свой телефон в районном отделе образования. Так вот, я подумала, что если вдруг вы еще не нашли работу на новый учебный год, то у нас как раз нет учителя математики. Мы даже снимем вам жилье. Комнату в частном доме будем оплачивать.

            Директор школы говорила быстро, словно боясь, что ее остановят, и в голосе чувствовалась искренность просьбы. Супрунову с его педагогическим опытом в телефонном женском голосе слышалась слабость надежды радеющего за свое дело руководителя. Надежды на то, что набрав давным-давно оставленный незнакомым ей училелем номер телефона, она найдет математика для своей школы. Виделась Игорю Ярославовичу за этим звонком маленькая, сельская школа, расположенная недалеко от столицы. В том-то и таилась ее проблема. Ведь мизерная учительская зарплата и близость не бедного Киева с возможностями заработать в мегаполисе значительно больше, чем в сельской школе, подталкивали многих педагогов к трудоустройству в столице.

            - Да-а? Это очень неожиданное предложение для меня сейчас, - медленно проговорил Супрунов в трубку.

            - Вы нужны нашим детям, - услышал он удивительно простую, обессиленно прозвучавшую фразу директора. И именно она переключила  что-то в сознании учителя, и неожиданно для себя он ответил:

            - Хорошо, завтра буду у вас в обед. Расскажите, пожалуйста, как доехать в ваше село от Киевского вокзала.

            Приятно удивленная директриса стала подробно рассказывать о станциях пересадок в метро, номерах маршруток и расписании их отправления. А Игорь, имея математическую память и автоматически запоминая маршрут, напряженно думал о том, что срочно надо будет заказывать билет на поезд до Киева через Интернет.

            Окончив телефонный разговор, Игорь посмотрел на ошарашенного Андрея, слышавшего весь разговор по громкой связи, которой зачем-то воспользовался Игорь.

            - Ну ты даешь! - удивился Малков.- Ты ж только сегодня приехал. Вот это да… А как же Донецк?

            - Не знаю. Но видишь, воистину же правда в том, что на все воля Божья. Не искал же я эту школу, что под Киевом, сейчас… Не искал. Она сама меня нашла, получается. Да и видишь, деньги теперь зарабатывать у тебя в ангаре не надо будет. А на билет до Киева одолжишь?

            - Одолжу, конечно, - пообещал Андрей,- а для бизнеса своего я помощника себе найду все-равно…

Глава 22.

            Если бы не звонок из школы, в которой Супрунова ждали, конечно, он уехал бы в Донецк. Памятуя о детях с войны, которые так врезались в память… Уже и подробный план составил для себя, как туда добраться через Крым.

 Почувствовал Игорь необходимость преподавания  если не в самом городе, то в поселке или в селе неподалеку от Донецка. Знал, что учителей на взбунтовавшейся земле не хватает. Но дети – везде дети. И подумал преподаватель, что если он нужен здесь сельским детям, то правильно ли будет ехать в Донецк?

            «Если по воле Божьей доведется мне все же остаться под Киевом, значит так тому и быть», - решил для себя учитель. С помощью Интернета ему удалось взять билет до столицы на самый дешевый поезд. Точнее, не до самой столицы. Поезд «Мариуполь – Львов», проходящий через Днепропетровск, до самого Киева не доезжал, но останавливался в Мироновке, а оттуда, как уже не раз бывало раньше, Игорь легко мог добраться до Киева на электричке.

            Оказавшись уже на нижней полке плацкартного вагона, учитель удивился. Нет, не потрепанности вагона, а тому, что три полки, расположенные рядом с его местом, оказались пустыми. Ведь когда несколько часов назад он распечатывал  купленный билет в кассе вокзала, ему запомнилось почему-то, что кассирша, удивленно улыбнувшись через стекляное окошко, сообщила, мол ему повезло. Ведь билеты на этот поезд у нее только что просили пассажиры, но  мест не было…

            А тут вдруг три свободных полки рядом. Странно.

            «Но всякое бывает на железной дороге», - подумал Игорь и, присев у окна,  поставил на столик дежурную бутылку минералки. Из вещей у него имелась с собой только одна сумка, которую он пристроил под ногами. Оставалось две минуты до отправления поезда. И тут со стороны купе проводника послышался шум, чья-то возня, полушутливая хмельная ругань, перемежаемая громким смехом, и Супрунов почувствовал, что это могут быть его потенциальные вагонные соседи. Так оно и оказалось. Попутчиками оказались трое военных. Все в камуфляжной форме с желто-голубыми флажками на рукавах, плохо побритые, окруженные спиртным ореолом. Один из них, вероятно ровесник учителя – капитан, как определил Игорь по одному погону, висящему над правым нагрудным карманом расстегнутого кителя. Воинские звания других оставались неизвестными. Огромные и тяжелые рюкзаки, опять же таки камуфляжной расцветки, быстро оказались расставленными на третьей полке, а те, что поменьше, поместились под полкой нижней. Один из бойцов, самый молодой, лет двадцати пяти, небрежно бросил Супрунову : «Здрасти». Офицер же и еще один военный, возраст которого учитель даже приблизительно определить не смог, возможно, из-за обманчивой щетины или путающего изобилия непонятных значков и символов, висящих на камуфляжной куртке, каких-то подвешанных к карманам цепочек и блестящего никелем браслета на левой руке, здороваться не стали, посчитав, по-видимому, что одного «здрасти» достаточно.

            Но когда состав тронулся и пассажиры уселись вокруг вагонного столика плацкартного купе, капитан, старший из компании, очевидно, и по званию, и по возрасту, извлек из бесконечности военных своих карманов две пол-литровые бутылки водки «Немиров» с матово-мутными стеклами и назвался, протянув Супрунову руку:

            - Игорь, а это Семен и Олег, - кивнул головой на товарищей.

            - Мы тезки, - ответил учитель, пожав руку соседа по купе.

            - Ого, - усмехнулся капитан и уверенно констатировал факт. - Будем ужинать. Ты с нами, давай на «ты». Не против?

            Вопрос показался Супрунову не совсем понятным. Не против чего? Чтобы перейти на «ты» или принять приглашение к ужину… Но он кивнул. Хотел было объяснить, что не брал ничего из продуктов с собой в дорогу, а с пустыми руками как-то не удобно, но потом подумал, что это лишнее.

            Воины достали из рюкзаков четыре металлических банки свиной тушенки, хлеб, две больших банки рыбных консервов и одноразовую пластиковую посуду на всех.

            Все происходило по-армейски быстро, и учитель, не решив еще, пить ли ему водку с военными, внимательно смотрел как высокий Олег, который первым поздоровался с учителем, разливал огненную жидкость по стограммовым, почему-то бумажным, а не пластиковым, как тарелки и вилки, стаканчикам. Супрунов согласно промолчал, когда и перед ним оказался наполненный «Немировым» стаканчик. Он хотел выпить после гнетущей напряженности последних дней, отмеченных и травмой руки, и приходящим пониманием своей ненужности Юле. Хотел, хотя и понимал, что, возможно, и не стоит этого делать в преддверии завтрашнего оформления на работу в школу.

            И началось вагонное застолье, которое мало чем отличалось от невагонного. Разве что пили без тостов. Сально-армейские анекдоты, разбавленные спиртным, чередовались с попытками запеть, относительно негромко  «Нiч яка місячна...». Супрунов в основном слушал, ел и пил, мало разговаривая. На мимоходом заданный вопрос о работе ответил, конечно, что по профессии учитель. Потом невесть откуда на столе появился хороший, ужгородский коньяк. И уже когда перешли к нему, капитан, как выяснилось командир разведроты, отчего-то изрядно захмелевший раньше других и рассказывающий выпившему три по пятьдесят Супрунову о надежности АКМов, вдруг замутненным взглядом посмотрел в окно на несущиеся мимо бетонные столбы и, отчего-то понизив голос, негромко произнес:

            - Но и нож тоже не плохо.

            - Нож? - переспросил Супрунов, почувствовав какие-то недобрые нотки в словах капитана.

            - Ну да, сепара одного я недавно, там, ножом. Быстро так получилось... А он успел сказать: «...у меня ж дома двое детей...», ну а я ему перед тем, как пырнуть: «...а сколько ты наших порешил...»

            Тут Супрунов не выдержал и спросил на сленге украинских военных:

            - А сепар этот с оружием был?

            - Нет, конечно. Тогда уже нет. С оружием он бы меня пристрелил.

            - Та что же ты не взял его в плен? - наивно удивился Игорь.

            - Он враг! - выкрикнул капитан и ударил кулаком по столу так, что испуганно подпрыгнули недоеденные банки тушенки.

            Потом АТОшник внимательно посмотрел в глаза учителю, но Супрунов взгляд не отвел. Понимал ли капитан, что при определенных обстоятельствах, если бы его теперешний собеседник попал на фронт, то он мог бы оказаться с противоположной стороны, в ополчении ДНР? Кто знает, понимал ли это офицер, да и Супрунов вряд ли понимал в полной мере, куда в действительности могла забросить его жизнь. Ведь брать оружие в руки и убивать он не хотел ни с какой стороны.

            После пролившегося откровения капитана Супрунов понял, что пить уже не хочет. Не то чтобы быстрое протрезвление, но какое-то прояснение настойчиво пыталось пробиться к сознанию учителя. Он вышел в тамбур, оставив шумную компанию за купейным столиком, и долго стоял там, прислонившись лбом к стеклу наглухо закрытых вагонных дверей. А в ушах все стояли слова, услышанные капитаном от обреченного, безоружного «сепара» об оставленных дома детях…

            Когда Игорь вернулся, то обнаружил бойцов мирно спящими на своих полках. Учитель занял свое нижнее место и уставился в потолок. Он понимал, что поезд несет его в столицу страны, в которой идет гражданская война. Но в сознании учителя никак не могли уложиться прячущаяся в ванной от осколков девочка из Донецка и мирно гуляющие по Крещатику киевские дети; мучающиеся от безводья жители ничейных фронтовых поселков и искрящиеся в солнечном свете брызги от Киевских фонтанов… А еще не мог никак понять Супрунов, как вышло так, что граждане, еще недавно одной страны начали стрелять друг в друга. Прекрасно отдавал себе отчет Игорь в том, что одну сторону конфликта поддерживает Россия, а другую Запад, и то, что не только украинцы, но и иностранцы воюют с обоих сторон, знал тоже. Но не мог учитель воспринять умом своим, как такое могло произойти в двадцать первом веке, в его стране…

Глава 23.

            Директор Веньевской школы настолько подробно объяснила, как Супрунову добираться до нового места работы, что он без проблем нашел нужную маршрутку. Попросив водителя сообщить ему, где выйти, чтобы попасть в школу, учитель устроился на мягком заднем сидении «Спринтера», достал потрепанный свой смартфон и набрал в поле для сообщений ВКонтакте два стихотворения для Юли, которые неожиданно, как и всегда, пришли ему в голову:

…Но если только Бог

Прозренье не подарит,

Я знаю где порог,

И тягости не станет.

Однако же глаза,

Твои глаза решают!

По вечности скользя,

Меня они узнают? 

Юле. После падения с перрона

Ты привыкла к любви,

А она невесома!

Только чуть позови,

И я буду у дома…

А услышать тоску,

Невозможно, наверно.

Я на хрупком мосту

Между водкой и Верой.

Отчего же висок

Не добрался до рельса ?

Это знает лишь Бог

И спасенные песни!

Жалко, в клубах ночных,

Ты их вряд ли услышишь.

А листочки стихов

Как упавшие вишни…

            Когда автобус подъехал к Веньевской школе, а она, как оказалось, стояла прямо у дороги, точнее с двух сторон шоссейки, водитель окликнул Супрунова:

            - Вам здесь выходить.

            - Спасибо.

            Директорисой оказалась шестидесятилетняя, но молодящаяся женщина в несколько нелепо выглядившем на ней светло-бежевом брючном костюме.

            Как только Игорь Ярославович вошел в ее кабинет, то с первых слов  понял, что Эльвира Валерьевна любит сразу брать быка за рога. Едва поздоровавшись с прибывшим учителем, она деловито заявила:

            - Завтра у вас уроки в пятом, шестом, седьмом и восьмом классах. А

жить будете у Николая Степановича. Он у нас истопником работает.

            Формальная сторона оформления на работу заняла совсем не много времени: Супрунов быстро написал заявление и отдал свою медецинскую книжку. Медкомиссию он уже проходил еще до летней своей работы с детьми у моря, а также отдал копии диплома, идентификационного кода и аттестационного листка. И на следующий день Игорь Ярославович уже стоял возле доски с кусочком мела в руках. Какие-то по-особенному наивные глаза сельских детей, их более чем непосредственная реакция на шутки и логические загадки нового учителя, припасенные им за годы работы и в школах, и в приморских здравницах для снятия напряженности, а иногда и просто усталости ученической на уроках математики, – все это вместе взятое рождало теплые неформальные отношения между педагогом и школьниками.

            Но одна вещь очень удивила Супрунова. Неприятно удивила. Это само расположение зданий школы, а их было два. Удивительно нерациональное расположение строений. Да что там этот мало что выражающий эпитет «нерациональное»! Точнее будет сказать – абсурдное, бредовое или даже ужасное. Такое, что делало очень вероятной трагедию на дороге, а именно: здание, в котором располагались младшие классы, с первого по четвертый, находилось с одной стороны шоссе, а средняя и старшая школа размещалась с противоположной стороны дороги. Так вот, в корпусе малышей туалет отсутствовал, и потому младшеклассникам по много раз за школьное время приходилось перебегать через автомобильную дорогу, на которой не было не только «лежачих полицейских»,  но и элементарных знаков, предупреждающих водителей о возможном появлении детей на дороге! Почему-то дорожные службы не сработали. И не мог Супрунов, будучи профессионалом, не спросить через несколько дней своей работы у Эльвиры Валерьевны, обращалась ли она к руководству, чтобы решить вопрос соответствующего оборудования перехода, которым пользуются дети. В ответ он услышал, что-то невразумительное вроде: «В бюджете на это денег нет», и понял, что по поводу шоссе директор никуда не обращалась. А еще подумалось учителю, что вряд ли долго проработает в школе, где так игнорируется безопасность учеников. Ведь молчать он не сможет.

            Игорь Ярославович удивился и системе питания школьников. Ведь село относилось к населенным пунктам, пострадавшим от аварии на Чернобыльской АЭС. С 1986-го года учеников кормили бесплатно, но после Майданного переворота ситуация изменилась. Облученных Чернобылем детей кормить перестали, вывозить их для оздоровления в санатории, как это делалось

ранее, тоже прекратили. Зато, когда началась гражданская война, расколовшая и страну, и души человеческие, бесплатно оздоравливать и кормить вместо чернобыльцев стали детей воинов так называемой анти-террористической операции, а именно так обозначала конфликт майданная власть. Понятно, что такое решение принималось не на местном уровне, а на государственном.

            Юля не выходила на связь до пятницы, но потом написала сообщение в ВК. Оценила стихотворения, присланные Игорем кратко, одним словом: «Красиво». Попросила помочь с курсовой работой о реабилитации баскетболистов после травм. Мог Супрунов отказать? Конечно, нет. И на протяжении четырех дней, после школьных уроков и занятий с учениками, по дороге домой, в электричках и дома по ночам он выискивал с помощью смартфона информацию для курсовой на различных сайтах. Ведь Юлина преподаватель предупредила студентов о недопустимости скачивания готовых работ из Интернета.

            И вот, когда курсовая была сделана, Игорь отправил ее Юле. Девушка поблагодарила. А Игорь… в ближайшее воскресенье в 10.00, как раньше, с пакетом, наполненным лимонами, сыром и шоколадом, постучал в Юлину дверь.

            На что он надеялся? И надеялся ли вообще на что-то? На чудо? Но ведь казалось же временами Супрунову, что Юлины взгляды становятся внимательнее и проникновеннее. Вместе с тем, чувствовал Игорь присутствие не то чтобы стены, но какого-то неуловимого препятствия на пути к Юлиному сердечку. Разница в возрасте? Вряд ли это являлось самым существенным объяснением. Зеленые глаза обманывать не могли. А в них, несмотря на показную самоуверенность девушки, читалась временами удивительно наивная беспомощность и даже слабость, а иногда растерянность. И, как хотелось верить Супрунову, виделись в тех глазах и искорки от огоньков сомнений и метаний, душевных порывов. Значит надежда Игоря была не совсем иллюзорной?

            Юля встретила Супрунова воскресным завтраком. До необычности вкусным, особенно с утра – откровенно красным борщем и по-ворзельски кисловато-сладким салатом из капусты. Кофе, как и в предыдущие воскресенья, Игорь сварил сам. После еды перебрасывались ни к чему не обязывающими шуточками. Игорь посмотрел на девушку, сидящую, как обычно, поджав ноги и обхватив колени руками, на диванчике мягкого уголка, придающем уют идиллическому кухонному антуражу. В такие минуты Юля напоминала внимательного наблюдателя или даже исследователя, изучающего бывшего своего учителея. Они редко завтракали вместе. Девушка утром обычно обходилась чашкой черного чая, в которую добавляла лимонный сок. Попивая чаек – на кофе она соглашалась редко – из большой, ярко разрисованной керамической чашки, она обхватывала ее двумя руками и наблюдала за Супруновым. Очень удобная позиция! А он, сказочно насытившись домашней едой – сам-то ведь дома готовил себе наспех – и выпив маленькую чашку очень крепкого, черного кофе без сахара, попросил принести ноутбук, а затем достал из сумки флешку со словами:

            - Здесь немецкий фильм. Это уже серьезно. Не комедия и не про любовь. Он про Майдан. Это мне друг дал флешку перед отъездом из Днепропетровска. Знаю, что ты ультрас «Динамо-Киев» и полностью за Майдан и, возможно, тебе не все в фильме понравится, но из песни слов не выкинешь. Друг объяснил мне, что в кадрах, которые мы увидим, все сложно.

            В Юлином взгляде читалась легкая растерянность, смешанная с удивлением и упрямством. Игорь всегда поражался и тому, что чувства девушки слишком легко читались по ее глазам, и тому, что перемешивались они иногда причудливым образом.

            - Хорошо, - чуть слышно проговорила Юля и, оставив чай, пошла за ноутбуком, а затем поставила его на кухнный стол.

            Супрунов сам раньше этот фильм не видел. Андрей вручил ему флешку, перед тем как Супрунов направлялся на вокзал. Где сам Малков взял этот фильм, Игорь не знал. Немецкий режиссер старался непредвзято смотреть на майданные события, не поддерживая и не героизируя ни одну из сторон. В фильме были и беркутовцы в горящей на них форме – те, в которых попадали коктейли Молотова, и, конечно, раненые и убитые неизвестно кем майдановцы… Режиссер не делал окончательных выводов но, очевидно, пытался разбудить мысль зрителей.

            Когда фильм закончился, на маленькой кухне воцарилось молчание. Через некоторое время Игорь спросил:

            - Может все же после чая кофе будешь?

            - Нет, - тихо произнесла девушка.

            - А я буду.

            Супрунов достал из своей сумки, стоявшей рядом, упаковку молотого кофе сильной обжарки. Любил он именно такой. Затем подошел к плитке, наполнил джезву водой и поставил ее на малеький огонь.

            - Я опять выпью чаю, - сказала девушка и включила электрический чайник, стоявший рядом с ней на столе, а затем молча начала резать лимон крупными дольками.

            Супрунов понял, что обсуждать фильм они не будут. Да и что было обсуждать? Каждый сам для себя сделал выводы.

            - Надо еще перевести текст про успехи реабилитации с английского. Сможете сейчас? - медленно и еле слышно произнесла девушка.

            Супрунов кивнул:

            - Попробую.

            А закончив варить кофе, он устроился с чашкой за столом, подвинул к себе чистые листки и ксерокопии требующего перевод английского текста,

отметив уже в который раз мысленно для себя: «Жалко, Юля никак не хочет называть меня на «ты» и по имени».

            Супрунов старательно знакомился со специфической медицинской терминолонией на английском, и через час перевод был готов. Игорь взглянул на часы и понял, что надо спешить, чтобы успеть в Бучу на домашние занятия по математике с ленивым, но смышленым пятиклассником…

            И с понедельника для учителя опять начался отсчет дней до воскресенья,

то  есть до встречи с Юлей. Но случилось так, что в субботу вечером девушка прислала сообщение: «Извините. В воскресенье не увидимся. Поеду набивать себе татушку».

            «Татушка… слово то какое неестественное», - подумал Супрунов, как будто это имело какое-то значение. Зачем это надо Юле, он не понял. Ну да ладно, не его дело – судить. Юля свободный человек и ей решать… А потому,  глубоко вздохнув, Игорь ответил, набрав на клавиатуре смартфона: «Понял. Хорошо. Значит, до следующего воскресенья».

            Как обычно, в рабоче-школьной суете, разбавляемой временами искренностью детских взглядов, наивными вопросами учеников, которые, несмотря на годы работы в школе, всегда оставались для Супрунова  откровением, прошли понедельник и вторник.

            А в среду, в электричке по дороге домой Супрунов, устроившись на укромном заднем сидении, достал смартфон и открыл свою почту на Яндексе. В текст пришедшего письма верилось с трудом, а потому Игорь перечитал его несколько раз. Одно из издательств, куда учитель посылал свои стихи еще несколько месяцев назад, предлагало издать книгу, поэтический сборник Супрунова! Когда к мечте идешь годами, а в какой-то миг понимаешь, что она стала реальностью, тяжело поверить, что ты не во сне…

            К письму, подписанному редактором издательства, прилагался вариант договора, а еще автору предлагалось сделать набросок обложки книги, который стал бы основой для профессиональных художников, берущихся за оформление сборника стихов.

            Рисовать Супрунов не умел – ни в детстве, ни теперь, поэтому даже наброска для оформления обложки книги сделать не мог. Но идея у него имелась! Автор желал изобразить крупный красный тюльпан на фоне пустого хрустального бокала для вина, на котором явно виднелась бы трещина. Но как изобразить? И тут сквозь шум и холод плохо отапливаемого вагона электрички, заполненного, в основном, торговками, возвращающимися из Киева в свои села и поселки с пустыми корзинами, Супрунова посетила мысль, что неплохо бы попросить помощь у Юли… Как раз она рисовала очень красиво! Когда-то Юля показывала свои рисунки в альбоме… Необыкновенно насыщенные добрыми цветами работы.

            Недолго думая Супрунов, достав из внутреннего кармана пиджака свой потрепанный Samsung,  набрал номер девушки. Никто не ответил, и учитель   отправил сообщение через  ВК: «Юля! Если сможешь, помоги. Мне нужен рисунок для обложки книги моих стихов. Подробности потом. Идея оформления обложки есть. Могу я зайти к тебе завтра, после обеда, когда ты вернешься с занятий в колледже?»

            Через несколько минут пришел ответ:

            «Нет. Я сейчас занята со своим парнем. И завтра буду занята с ним. А обложку можете сделать такую, как наколка на плече моего друга. Ха... Сейчас сфоткаю».

            К сообщению прикреплялся нечеткий снимок, сделанный, очевидно, наспех. Изображение, на котором явно различались три синего цвета шестерки, то есть совсем не добрый знак, и невыразительное размытое подобие молнии.  Это поразило Супрунова. И дело было даже не в мгновенном осознании Игорем того факта, что судя по фону присланной фотографии и месту наколки, снимок, вероятно, был сделан только что, прямо в постели, где Юля нежилась со «своим парнем». Домыслить подробности происходившего на мятых простынях для Супрунова труда не составило… Но не это грубо залило черной краской робкую надежду на ответную любовь, все же теплившуюся в душе Игоря, как искорка в золе, могущая подарить пламя – а именно злополучный, плечевой знак! Или, точнее, страх за то, что Юля, по всей видимости, даже не понимала сколько злой силы тот знак может таить… Теперь стало понятно, кому подражала Юля, делая себе «татушку» в минувшее воскресенье.

            Внутренне учитель понимал, что отношения с излучающей очарование студенткой, бывшей его ученицей, могут прерваться в любой момент. Но чтобы так грязно, он и предположить не мог, а потому долго и бездумно смотрел на экран своего смартфона, чувствуя, что произошедшее уже подтолкнуло его к окончательному разрыву с Юлей. Но что-то еще должно было произойти. И такое предугадывание оказалось интуитивно верным. И, вместе с тем, случившееся просто ударило душу Супрунова наотмашь…

            Через несколько минут пришло сообщение с Юлиной странички. Когда Игорь увидел его, ему захотелось разучиться читать хотя бы на какое-то время, чтобы мозг не мог воспринимать написанное. Что высветилось на экране смартфона? Нецензурная ругань, оскорбления, бред! Конечно, Супрунов понял, что Юля не могла набрать такой текст. Значит... Значит «ее парень».  То есть девушка позволила ему читать свою переписку с Игорем и стихи, посвященные Супруновым только ей. После этого цену парня учитель определил сразу. Цену «парня Юли», поливающего грязью не со своей страницы в ВК, а со страницы девушки.

            Напиться, очень хотелось напиться Супрунову. И шуршащие в кармане купюры подталкивали к такому решению.  Но нет, напиваться было нельзя. Ведь утром надо было ехать на работу, в школу.

            Только на следующий день Супрунов отправил Юле сообщение , состоящее всего из одного слова: «Спасибо». И на стене в ВК разместил свое стихотворение: 

А в оплеванную душу

Забрались еще и кошки,

И скребут, нахохлив уши,

То сильней, то понемножку.
 

И на улице дождливо,

Слякоть мыслей под ногами.

Жалко, как-то они криво,

Только это между нами.
 

Криво вечером и утром,

И уехать бы с рассветом,

Но зима прошепчет мудро:

«За тобой помчатся беды».
 

А предательство, с улыбкой,

Пожимает лишь плечами.

И измажется ошибкой,

То, что вымыто слезами
  

Глава 24.

            Несколько ночей подряд Игорь подолгу не мог заснуть после грязного сообщения. Давно, лет пятнадцать тому назад, Супрунов случайно попал в сауну, будучи приглашенным туда еще с тремя учителями. Пригласил педагогов удачливый бизнесмен, отец ученицы Игоря Ярославовича. Хозяин бани тогда в шутку столкнул зазевавшешося Игоря с покрытого белым кафелем бортика в леденящую после жаркой парилки воду маленького бассейна. Наверное, теперь душа Супрунова испытала нечто схожее с давними ощущениями тела, ошарашенно барахтающегося в холодной воде .

            Когда очередной раз в ночной давящей черноте уставший от осознания предательства разум учителя пытался защитить себя, отключившись хотя бы ненадолго, ночные видения сумбурно смешивали сознательное с подсознательным. Во сне желтые, почти иссохшиеся листья падали на удивительно белый снег, по которому почему-то бегали кажущиеся злыми черные кошки с зелеными глазами, будто хитро улыбаясь.

            С предательством за свои сорок девять лет Супрунов встречался и раньше. Но оно ранило как-то более буднично. Предавали люди, числившиеся до того в друзьях учителя, иногда коллеги, руководители, возможно, видевшие в Супрунове потенциального конкурента. Порой Игорю казалось, что к подобным метаморфозам близких, которым искренне доверял раньше, даже можно привыкнуть. Но такого холода от окунания души в ледяную воду жизни Супрунову раньше чувствовать не приходилось.
   

            Юля прислала сообщение с извинениями, но это уже ничего не меняло.
      

            Твердое решение ехать на поклонение мощам святых в Киево-Печерскую Лавру пришло через четыре дня, под утро. Учитель понял, что душа его, покрытая тенью предательства, просит хоть немного теплого света, который может пролиться в Святом месте.
   

            Если бы Игорь мог в те ночные часы рассуждать спокойно, взвешивая происшедшее холодным умом, а не сбитыми с толку весами смешанных чувств, то, безусловно, пришел бы к простому выводу: случилась ошибка. Слишком глубокой оказалась пропасть между ним и Юлей. Пропасть, глубина которой измерялась не единицами длины и даже не годами, означающими разницу в возрасте. Нет, дело было, скорее в слишком уж различных взглядах и на спешащий жить мир, и над смеющуюся над ним или несущую надежду

музыку, и даже на цели, к которым ведут дороги, проложенные в бурной суетности века. Не исключено, что если бы добрая и умная от рождения девушка выросла в мире книг, освещенном светом добрых мелодий, то научилась бы слышать скрипку в завывании ветра над Ворзелем. И тогда, возможно, смогла бы рассмотреть в Игоре не просто увлекшегося юной особой мужчину, которому под пятьдесят, а прикоснулась бы к его душе, израненной годами, притаившейся и свернувшейся от недоверия к людям, как ежик, и светлой… по крайней мере, временами. А прикоснувшись, ощутила бы родственность свою и влюбленного учителя, родственность, прописанную Небом. Или нет? Как знать. Но с детства окружали девушку слишком уж спешащие ноты и обжигающие, а не дарующую музыку ветры.

            Да и вообще, всегда ли мы способны постигнуть Волю Божью? Не зря, наверное, Супрунов когда-то написал стихотворение, пришедшее на ум путанными тропками подсознания, и отправил его Юле через ВК:

А на солнце обманом роса заблестела,

Заигралась в серебрянность, правду дразня.

Где граница души и что грешное тело,

Ей не ведать, конечно же, было нельзя.
 

Но роса изумляла своим переливом,

Разбиваясь на тысячи маленьких солнц.

Так нежданно вода становилась красивой,

И надежду рассвет с той росою принес.

Может, и не беда, что чудесны ошибки,

Если искренне манят они за собой.

В чем же сила совсем беззащитной улыбки?

Как влюбляется в пену осенний прибой?

Беспокойные сны ушли куда-то только под утро, и случилось невероятное: Супрунов проспал. Почему невероятное? В течение многих лет его работы в школах, расположенных в Чернобыльской зоне, учеников Супрунова регулярно вывозили на оздоровление в санатории, находящиеся у моря, в Карпатах или в Закарпатье. Так было до государственного переворота в 2014 году. Игорю десятки раз доводилось работать с детьми в роли воспитателя в таких учреждениях, а потому он научился подниматься несколько раз за ночь без будильника, чтобы проверить на месте ли дети, иногда разбудить малышей, имеющих ночные проблемы с мочевым пузырем, или чтобы караулить старшеклассников, желающих выбраться в ближайший бар или на подлунное купание. А тут проспал!

Наспех собравшись и заставив себя, несмотря на отсутствие желания, выпить чашку дежурного черного бодрящего кофе, Супрунов вышел к автобусной остановке, понимая, что пассажиры уехали с нее полчаса назад. Конечно, имелась надежда на попутку. И, действительно, минут через пять тишины, разлитой  по пустой дороге и по застывшим в безветрии высоким,   снисходительным к людским заботам соснам, окружающим маленький военный городок, послышался мерный шум двигателя легковушки. Из-за поворота показался небольшой, белый фольксваген. Не успел Супрунов поднять правую руку, как машина остановилась, будто водитель прочитал мысли голосующего у обочины учителя. Нет, все оказалось проще. Игоря узнала Аня Кравец, бывшая ученица Супрунова, окончившая школу семь лет назад и ехавшая в машине. Оказалось, что управлял машиной ее дядя.
   

            Аня, узнав Супрунова, попросила остановить машину. Учитель с благодарностью устроился на заднем сидении теплого салона, сняв капюшон и расстегнув молнию на своей старой спортивной куртке:
  

            - Аня! Вот это да! Сколько ж лет прошло, как ты школу окончила?
   

            - Семь, - не задумываясь, быстро ответила девушка, повернувшись лицом к педагогу. В совсем взрослой теперь Ане легко узнавалась худенькая малорослая школьница. Самая низенькая в классе. И легкая косметика с едва уловимым сладковато-лимонным запахом духов, белая синтетическая куртка на меху, модные джинсы, – все это не особенно изменило ее образ.
   

            - Расскажите, как Вы? - спросила она, широко и открыто улыбаясь.

«Такая удивительно искренняя улыбка была у нее еще в школе, - автоматически отметил для себя Супрунов. - Забавно, и челка русых волос, как раньше, и глаза такие же крупные и отчего-то всегда кажущиеся несколько удивленными».
  

            - Да что я? Работаю в школе, а еще занимаюсь дома с учениками математикой и физикой. Все как всегда. Лучше расскажи о себе. Университет окончила?
  

            - Окончила, - вздохнула Аня, - устроилась у нас в городке инженером по компьютерам в воинской части. У меня ж университет военный был.
   

            - Угу, - кивнул Супрунов, - замуж не вышла?- вырвался зачем-то у него дежурный вопрос.
   

            - Не вышла, - медленно протянула Аня и вдруг бросила озорной взгляд на учителя, будто желая спросить «а как у Вас с личным?» - но не спросила.
  

До Тетерева доехали быстро. Супрунов узнавал все больше подробностей об Ане. Выяснилось, что мама ее уехала в США ухаживать за стариками, то есть зарабатывать деньги. А брат девушки воевал против ДНРовцев.
   

            И тут Супрунов вспомнил, что совсем недавно, стоя в очереди за хлебом в магазине Городка, слышал историю о воюющем Олеге Кравце, Анином брате. Рассказывали, что он вышел из блиндажа, чтобы поговорить по мобильному с любимой девушкой, а в это время начался обстрел. Один из снарядов попал прямо в блиндаж. Солдаты, в нем находившиеся, погибли все. Конечно, Супрунов не стал уточнять у Ани, насколько правдива эта история. Ясно ведь, что брат на войне, и это больная тема для девушки. И страна, и судьбы, и души людские были расколоты Майданным переворотом 2014 года и от того, что часть людей называла его революцией, суть происходивших событий не менялась.

            Аня снова обернулась лицом к Супрунову и неожиданно спросила:

             - А вы же говорите по английски?

- Ну, не свободно. Но, в общем, говорю, - ответил учитель.

            - И грамматику знаете?

            - Более или менее знаю. А почему ты спрашиваешь?

            - Просто хочу хорошо заняться английским. Для себя. А больше мне обратиться не к кому, потому и подумала, может, вас попросить… Это я обнаглела, да?

            - Нет, Аня! Совсем не обнаглела. Конечно, можем позаниматься. Да и мне лучше, ведь не с кем же практиковаться в языке. Мой телефон есть в ВК. Добавляйся в «друзья» и тогда решим, когда первое занятие.

            Взрослой уже Ане учитель искренне желал найти любимого человека. И, как говорят в народе, дай бог ей мужа богатого… Но, прежде всего, доброго! Мама девушки, живя в США, могла зарабатывать деньги, а вот помочь  дочери чем-то, кроме долларов, могла ли… Анин отец семью давно оставил. И разве могло в душе учителя не шевельнуться искреннее сочувствие к этой девочке,  всегда очень по-доброму улыбающейся, которой так требовалось тепло человеческой души, которое валютой не измерить? Да и Аня своей просьбой, по большому счету, сама помогла учителю, напомнив ему, что вместо барахтания в личных переживаниях, лучше подумать о тех людях, кому Игорь может оказаться полезен своими знаниями, а, может, и просто теплым словом.

Глава 25.   

            Из холодного Киева, после посещения Лавры Игорь на электричке  возвращался домой. Он смотрел в вагонное окно на перелески, растерянные то ли от тающей силы солнечного света, означающей приближение окончания дня, то ли от подернутого грустью, недавно выпавшего и начавшего уже сереть снега. После того, как величавый покой Лавры коснулся его души, грусть Игоря не оставила его, но стала светлей. Как будто кто-то прошептал ему: «На все воля Божья». И даже возможность никогда не встретить любовь уже не казалась такой безнадежно-страшной. Но тут Игорю  почему-то вспомнилась Вика.

            «Осенью… чьей? моей или Бердичева? - подумал он, - девушка сама выбрала место нашей встречи. Или нет? Может, я? Или мы вместе? Вообще, отношениям нашим, в то время затянутым туманной поволокой неопределенности, дать точное определение невозможно. «Любовь» - не слишком ли конкретно и сильно? «Дружба» - слабо. «Влечение»? - отдает вульгарностью. Не знаю. Тут перемешалось все: переписка в социальных сетях как отдушина от барабанящего ритма жизни, стихи, рожденные хрупкой несоразмерностью судеб, разница в возрасте, а позже и в странах. Ведь из родного Бердичева она уехала в Польшу. Навсегда? А кто знает, что в этой жизни навсегда… 
 

            Может, все же, Любовь? И что дальше? Неизвестно. Хочу ее увидеть сейчас? Теперь уж точно понимаю, что на все воля Божья, а не моя.

            А первая моя встреча с Викой в Бердичеве – как вспышка! То есть мы с ней знали друг друга и раньше, но ведь в Бердичеве все было впервые. Именно в вагоне поезда, по дороге в этот город, под колесный перестук, разбавленный вагонным гамом, родилось стихотворение, родному городу Вики посвященное:

Моим детством город не контужен, 

Я не знал его, а он меня. 

Запах кофе, очень поздний ужин,

За окном кирпичная стена.

Уж не молод город незнакомый. 

Не велик, но в общем и не мал. 

Так откуда ж звон идет подковный, 

Заглушая осень и вокзал. 

Интернетным веком преисполнен, 

Удивленно слушаю тот звон. 

Отчего-то нервный и неровный, 

Или это – я такой, не он?

А с Бердичевом нежданное знакомство 

Как подкова счастье принесет? 

Завтра будет день и будет солнце, 

Утром Звон Церковный оживет. 
 

Звон Церковный, чистый и спокойный, 

Что туман пронзает высотой, 

Сможет прояснить все светом боли, 

Постигая вечность над собой. 
 

            Да, именно так представлял я все о городе… а о ней? О ней стоит разве что тоже стихотворением, поскольку описание ниспадающих на плечи каштановых волос или удивительно открытой улыбки, излучающей тепло, не сможет передать неуловимость очарования, рожденного, наверное, искренней, а не показной добротой девушки.  

Эту девочку Викой родные зовут,

И, конечно, друзья величают.

Над Бердичевом ветры порою поют,

И они ее так называют.
 

А в московских дворах неизвестна пока

Украинская искорка Вика,

Не пригнулась пред нею Европы трава,

И в Нью-Йорке то имя безлико.

Только это сейчас, предрассветно тиха,

Затерялась в Житомирских далях,

Но потом, отражаясь в хрустальных стихах,

Как алмаз на снегу засияет.
 

Вика, Вика, ты только над миром скользя,

Но не будь уж совсем неземною!

И тогда, может даже, заметишь меня,

Я второе дыханье открою!
  

            Могла ли Вика не рассказать о тайне небольшого, католического собора, приютившегося в самом центре Бердичева?! К храму мы подошли по мокрому асфальту, щедро осыпанному желто-красной листвой. И тогда я услышал историю о венчании в Бердичеве Оноре де Бальзака. Не было мне известно об этом венчании раньше…

            А потом, в тот же день, мы не спеша шли по осеннему Бердичеву уже к другому храму, Монастырю босых Кармелитов, расположенному в нижней части города. Он тоже имеет свою тайну. Очень значимую для меня,  православного. В этом храме находится икона Божьей Матери, которой поклоняются и католики, и православные.

            Безусловно, чувства мои, перемешаные осенним ветром с историями мудрого Бердичева, выразил я тогда в стихотворении:
 

Я пока что не видел Бердичев в снегу

И морозный не пил его воздух,

Но надеюсь, узнать эту зиму смогу

В переулках, по-своему, гордых.
 

Настоящая правда в них тихо поет,

Ей неброской, рекламы не надо.

Вроде и не столица, а наоборот,

Но Бердичев звучит как награда.

И соборы, и церкви тут Веру хранят,

Показушности лишней стесняясь.

Добротою глаза православных горят,

На католиков не обижаясь.
 

А по снегу и ты до Собора дойдешь,

Оставляя следы как загадки.

Слава Богу, что здесь, в этом мире живешь,

И следы твои хрупкие сладки.
  

            Елки в центре Бердичева. И что в этом необычного? Той осенью я и не обратил на них внимание. Это уже позже, во время нашего зимнего свидания, через четыре месяца – не слишком ли часто? – Вика открыла мне, что в центре города на Новогодние праздники не устанавливают убитое дерево, а красочно наряжают живые ели. В день, когда  Вика рассказала об этом, мы с ней медленно шли, удивляясь нежности по-бердичевски наивного снега. Он казался в те счастливые секунды вовсе не колючим, а пушистым и почти невесомым. Стихотворение, родившееся в несколько мгновений, стало естественным продолженим нашего любования живыми снежинками в центре милого, доброго, но не сразу открывающего себя города. И я тогда написал:

Неподдельность Бердичевских елок

Означает надежность людей. 

Путь зарубленной елки не долог, 

Предначертана мусорка ей. 
 

Видно в мудром Бердичеве глубже 

Понимают и боль, и тепло, 

Хоть обычными кажутся лужи, 

Как везде, лед похож на стекло. 
 

Но Бердичевцы, ели украсив, 

Подарили на несколько дней, 

Утвердившийся верою праздник, 

Что есть люди добрее зверей.
 

            А вот потом мы с Викой встретились уже… нет, не через четыре месяца, а почти через год, сократив расстояние между нами с нескольких сот километров до пары сантиметров, которые легко преодолевались поцелуем. Жалко, что годы не поддавались так легко, как расстояния. Центр. Кафе или кофейня. Бокалы с удивительно вкусным, кисло-сладким, молочно- клубнично-шоколадным безалкогольным коктейлем. Пить не хотелось. Ни Вике, ни мне. Оно и понятно: стоило ли мешать небесную свежесть снизошедшей на нас поволоки с терпкой приторностью вина или коньячной горечью? Горечи хватало и в реальности... А затем была маршрутка «Бердичев – Житомир». Конечно, я написал тогда:

А сосны как будто махали руками, 

Они расставались надолго ли с нами? 

И ветер маршрутке пытался сказать: 

«Так может не стоит людей разлучать?»
 

Но мир проплывает, судьбе изменяя, 

А истину мы принимаем у края?

Но в чем-то колесная вечность права, 

Давно разумела моя голова. 

Потом она меньше уже понимала, 

А часто бывало, себя и теряла. 

И то, что казалось до боли простым, 

Теперь укрывают туманы и дым. 
 

А ясность наивная тихо ушла 

И веру в рассветы с собой унесла, 

Но все же, порой, открывается нечто, 

К чему мы стремимся, наверное, вечно. 

Маршрутка уверенно движется дальше, 

За ней километры и правды, и фальши. 

Сойдутся ли наши дороги когда-то? 

И разве колёса хоть в чем виноваты?»
  

Воспоминания Игоря, плывущие над привычным шумом в вагоне электрички, прервал серебрянно-хрустальный, как показалось отчего-то Супрунову, сигнал его смартфона. Выяснилось, что пришло сообщение в «Одноклассниках».

            Когда Игорь понял, кто ему написал, он несколько мгновений изумленно не решался открыть текст. А писала Вика, именно та Вика, о которой он думал!  «Завтра приезжаю из Польши. Хочу попасть в Киево-Печерскую Лавру. Напишите, не смогли бы Вы провести меня в монастырь. Пожалуйста! Тянет туда почему-то…»

            И показалось Игорю, когда он прочитал сообщение, что неведомая добрая сила совершенно явственно и неожиданно оказалась внутри души его, не единожды принимавшей удары жизни…

2017 г.

Юрий Евгеньевич ТОКАРЬ

Родился в 1967 году. Живет в пос. Городок Житомирской области, Украина. Преподает физику и математику. Стихи, рассказы, очерки более 15 лет публикуются в центральных украинских изданиях, в России и Беларуси: в газете «Курьер Карелии», литературно-художественном журнале «Южная Звезда», газете «Беларусь сегодня и др. В 2016 году в России вышла электронная версия его романа «Учитель».