- Если музыка тебя задевает, ты не труп, - сказал этот странный человек.

Хэнка понял, что стоит перед ним и слушает мелодию давно - зыбкое небо успело поддаться приливу и отливу тьмы. Было в этом что-то зловещее, будто смотришь, как проходит не ночь, а целая осень. Когда произошла встреча и зазвучал гуцинь, Хэнка не помнил, как и многое из того, что было раньше.

Эта музыка вырвала его из безвременья.

- Я не труп, - произнес он. Собственный голос показался фальшивым и чужим, слишком грубым после изящной музыки.

Хэнка рассмеялся, нервно прислушиваясь к своему звуку, и добавил:

- Только я не смогу это доказать даже самому себе!

- Почему? - серьезно спросил человек, не торопясь убрать гуцинь. Он водил пальцами по струнам, слушая их внутреннее подрагивание, словно цитра могла подтвердить или опровергнуть слова Хэнки.

За спиной Хэнка ощущал поверхность дерева, светящуюся энергию воды и света, возносящуюся и ниспадающую. Иногда Хэнка ненавидел деревья за их слепую готовность помочь каждому. Вот и сейчас безмолвное существо, ощутив рядом с собой живого, пыталось обнять его, как малое дитя, и напоить своей энергией. Но если бы растительная душа встретила Хэнку раньше, когда он еще был магом без стихийного Источника, она бы отшатнулась от него с отвращением к дисгармонии. Это заставило Хэнку вспомнить важную вещь: ни один мир никогда не был его домом.

- Я бесцельно брожу, задерживаясь лишь на кладбищах. Я читаю надписи на надгробиях, и, как живой труп, ухожу от них, не найдя своего имени. Нет никого, кто бы звал меня по имени, потому я давно мертв. Признаться, даже не знаю, не преследую ли я тебя, чтобы выпить энергию. Кажется, ты подошел бы мне для этого.

- Почему я подошел бы?

- В тебе много Ветра. Красивого и чистого. У меня мог бы быть такой же.

- Нет, не мог.

«Он хорошо успел рассмотреть мою природу. А вроде бы только играл...»

- Ты прав, не мог. Мой Ветер совсем другого цвета.

Хэнка еще раз оглядел человека с ног до головы. Почему его хотелось назвать «странным человеком»? Это такой же маг, как и сам Хэнка - с каменным кристаллом души Дайхоу вместо сердца, со стихией Ветра вместо плоти. Маги могут принимать самые разные обличья, и этот создал себе образ не особенно примечательный: волосы, собранные в узел белой повязкой, широкоскулое лицо, раскосые черные глаза, небольшой шрам, рассекший правую бровь… Маг с гуцинем носил серый халат из простой ткани, будто всем своим видом говоря, что внешность не главное. Хэнке нравился такой облик, похоже одевались на его родине. И все же располагающий к себе музыкант был странным - как ветер, аромат которого знаком, но никак не припоминается.

- Кто ты? - спросил Хэнка. - Почему ты играл для меня?

- Я играл для себя. Это ты подслушивал.

Хэнка чуть наклонил голову, вспоминая, так ли было на самом деле. В памяти звенела пустота.

- А может, дело было так, - продолжил маг с гуцинем, - я играл, а ты услышал мою мелодию, будучи где-то не здесь?..

- Где-то не здесь?

- Не в Яви людей. Если ты не помнишь, где был до этого, то ты заблудился.

Хэнку не рассмешили его слова. Он указал на гуцинь пальцем и попросил:

- Сыграй.

Маг кивнул и взял несколько аккордов. Он играл, как и прежде, а Хэнка широко распахнул глаза.

Звука не было! Точнее, он и впрямь не существовал в Яви Людей. Этот маг играл для себя, играл магически, и сейчас Хэнка слышал лишь дрожание мелодии - далекое, как восход луны за облаками.

- Я же слышал твою музыку недавно! От начала до конца! Ну, или почти от начала.

- Ты слышал, и этим удивил меня. Потому я и говорю - ты потерялся. Потерялся в таких слоях мира, что подслушал мелодию, которую я посвящал лишь себе и своему Ветру.

- Твой цинь… это твой Ветер?

- Это воплощение моего Источника. Неужели ты не смог этого понять сразу? Ведь ты и сам владеешь Источником Ветра - свободным Источником, рожденным в твоей собственной душе.

- Я недавно владею им.

- Даже если так, ты умудрился заблудиться в ткани миров.

- Такой я ничтожный человек… - рассмеялся Хэнка. - Наверное, я должен поблагодарить тебя. Кажется, ты меня спас от небытия. Я ведь мог и раствориться, став стихией. Был бы первым магом, получившим Источник и тут же развоплотившимся. Так смешно!

- Не первым, - возразил ему маг. - Получить Источник еще полдела. Ведь ты и сейчас не знаешь, как он выглядит?

- Выглядит?

- Мой Источник - это мой инструмент. Сейчас он цинь, а завтра может стать флейтой. Я познал его превращения, потому он следует моим желаниям. Ты же, хоть и получил Источник и даже питаешься от его силы, не умеешь им управлять. Это он забросил тебя в небытие. Ты слишком слаб и несобран, чтобы им владеть. Воистину ты ничтожный человек.

- Почему я слушаю все это от незнакомца? - сказав это, Хэнка, тем не менее, не собирался уходить. Только сейчас он понял, как истосковался по общению.

- Потому что я спас тебя, теперь ты мне должен, - подметил незнакомец.

- И чем я могу тебе отплатить?

- Ты будешь ходить со мной, пока не спасешь мою жизнь или я не сочту, что долг исчерпан.

- Надеюсь, у тебя достаточно опасная жизнь?

- Очень. Я охочусь за мелодиями, которые могут разрушать ткань миров.

- Вот как, - только и ответил Хэнка, понимая, что ему все равно. Ему сейчас любой бы сгодился... чтобы преследовать его. Потому что Хэнка боялся вновь потеряться и остаться в одиночестве.

***

Мыс называется «Лапа дракона». Три длинных отрога темно-серыми скалами врываются в море, пытаясь выгрести водоросли из холодных вод. Между этими «пальцами» перепонками протянуты пристани и порты.

Город Дилу покрывает Лапу дракона, как лишайная болезнь, но это случилось так давно, что земля давно привыкла к людям. Ее энергия бьется в душах людей Дилу, а они верят, что понимают местные горы и море.

На втором отроге, Среднем Пальце, в самой высокой части возведен мрачный каменный храм. Под багряными разлетами крыш облицовка темно-зеленых стен облупилась от старости причудливым образом: издалека кажется, что на храме остался отпечаток чешуйчатого тела. Здесь и почитают морского Бога-Дракона, без которого нет удачи морякам и рыбакам. По трем сторонам от храма стоят небольшие восьмигранные кумирни с собственными колоколами. В них молятся темно-серым валунам, в которые, по преданию, превратились три человеческие жены Бога-Дракона. Или почти человеческие, потому что у каждой из женщин была тайна - покрытое зеленой чешуей правое запястье, или голень правой ноги, или правая щека (так Бог-Дракон отмечал своих невест).

Если же спустится от храма по восточному или западному склону, то можно на небольших пригорках найти четыре древних изваяния из черного камня в виде змей с парой крыльев. Змеиные пасти обращены к храму, они угрожают Богу-Дракону с его женами. Никто наверняка не знает, что это за стражи, но в городе есть две легенды. Согласно первой, это слуги прежнего хозяина мыса, Игольчатого Змея, и когда-то оба божества схлестнулись в схватке, да так, что морская пена омыла небеса и звезды десятилетиями не решались показываться людям. Победив Игольчатого Змея, Бог-Дракон обратил его прислужников в каменные изваяния. По другой же легенде, когда-то на этой горе был курган северного правителя, правившего столь жестоко, что народ боялся его возвращения после смерти и поставил четырех змей-стражей стеречь гробницу, а потом еще и отдал землю Богу-Дракону, окончательно перекрыв пути к возрождению тирана.

Кин второй день собирал эти легенды по городу. Потом он спрашивал, не показалось ли Хэнке в них что-то странным.

- Ну-у, - Хэнка по-прежнему не знал, что именно ищет спутник, потому снова лишь пожал плечами, - почему город называется после всего Дилу, а не каким-нибудь «Драконьим городом» или «Драконьей пристанью»? Меня всегда раздражало обилие драконьих названий, но «дилу» - это же порода коня? Того, на котором опасно ездить обычному человеку и который становится героическим конем для человека с сильным духом.

- Да, город называется в честь коня. У одного из легендарных предков был такой скакун. Конь перепрыгнул с одного отрога мыса на другой и таким образом спас всадника от преследования.

- Такие легенды везде можно услышать.

«Во всех мирах, застрявших в старых временах», - подумал про себя Хэнка.

- Я думаю, этот город когда-то построили, выбрав место с помощью белого коня. Пустили его и ждали, где встанет или ляжет.

- Город построили там, где был удобный мыс, - недоверчиво ответил Хэнка.

- Разумеется. Но первый камень города не могли ставить без церемоний. Люди чаще видят коней, чем драконов, к тому же считается, что драконы иногда показываются людям в лошадином облике. Потому выбрать место для первого камня с помощью коня вполне подходяще для людей, почитающих драконов.

- И зачем тебе эти легенды?

- Хочу знать, с какими богами и демонами могу здесь встретиться.

- Боги и демоны редко являют себя таким, как мы. Они не любят каменносердечных магов.

- Но они любят людей, а люди, во что бы они не верили, тянутся к своим богам и демонам. Иными словами, если у какого-то человека происходит с душой нечто необычное, человек будет стараться придать этим изменениям форму. Он вспомнит легенды про богов и демонов и применит их к себе. Люди сами оживляют легенды.

- Что тебе в этом? Бессмысленная трата времени.

- Тебе непонятен мой интерес к людям?

- Мы и они идем разными дорогами.

- Я подобрал варвара... - неодобрительно закачал головой Кин.

- Я сразу сказал, что я ничтожный муж.

- Стали как варвары мы, стали как дикари! Сердце мое оттого скорбью великой полно!* - продекламировал что-то Кин, а потом добавил, задумчиво глядя на Хэнку. - Просто никто не занимался твоей огранкой.

- Неужели ты решил стать моим учителем?

- Если решу, что ты достоин быть моим учеником.

- Ха! Мне ненужно этого.

- Если я захочу, чтобы ты стал моим учеником, ты им станешь.

- Откуда такая самоуверенность, господин Кин?

- У настоящих учителей есть власть над своими учениками. Та самая, необъяснимая. Сейчас никто не заставлял называть меня «господин Кин». Ты сам не смог избежать искушения.

- Какого еще искушения?

- Назвать меня так, будто я выше тебя по статусу.

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Хэнка замер, и вместе с ним застыл окружающий его Ветер. Хэнка замотал головой, сбрасывая власть слов Кина, ему хотелось лишь подшутить над спутником, назвав его за всезнайство «господин Кин», но в чувствах и впрямь обнаружилось невольное почтение. С губ чуть не сорвалось пробное «учитель Кин», но Хэнка испугался - вдруг и это придется по вкусу? Он слишком плохо знает своего попутчика. Да и вообще не собирался Хэнка ни к кому привязываться настолько, чтобы звать его учителем! Придумает тоже!

- Странный ты человек… Кин. Зачем ты захотел, чтобы я ходил за тобой следом? Ты похож на одиночку. У тебя есть твой цинь, твой Ветер… Зачем тебе попутчики?

- У тебя отменный талант слушателя. Какой музыкант смог бы пойти мимо?

- Это из-за того, что я смог услышать твою музыку?

- Не только. У тебя было такое выражение лица, будто ты понял ее суть.

***

Хэнке не нравился этот город. Выдалбливая в скалах места для домов, люди всюду использовали местный камень, потому город обрядился серой облицовкой. Бесконечный моросящий дождь делал ее цвет более темным, но все же не доводил до возвышенной черноты. Серые тона давили всякую радость в душе. Все камни мыса взгромоздились на твоих плечах. Этот город был как тюремные колодки, и Хэнка с удовольствием бы покинул его, чтобы подышать свежим вольным воздухом. Или чтобы можно было крикнуть этому чересчур жадному порту издалека - «не все будет тебе принадлежать!».

То, что разум начал выводить беседы с городом, Хэнка счел за крайнее проявление хандры. Он пожаловался Кину, но тот развеял слабые надежды попутчика:

- Мы будем здесь столько, сколько потребуется.

Кин указал на новое место. После собирания легенд он начал вести себя, как завзятый мастер искусства ветра и вод*: переходил с одной улицы на другую, поднимался на возвышенности, искусственные или природные, озирался и иногда доставал цинь. Не для того, чтобы играть. Наоборот, Кин слушал окружающее через свой инструмент, поворачиваясь вместе с ним в разных направлениях. Так он обычно рыскал душой в течение четверти стражи, потом хмыкал или кривил губы и указывал новое направление. Энергетические тела магов не уставали, но Хэнку утомляло однообразие.

С деревянного помоста, на котором взвешивали рыбу, маги перебрались на скальный выступ, венчавший угол между улицами. На его треугольной площадке росла сосна с причудливо свившимися ветвями - они образовывали пустой круг. Под деревом горожане поставили скульптуру женщины в струящихся одеяниях (она доставала взрослому до пояса).

- Местные считают, что в дерево вселилась душа матери, ждавшей сына из далекого плавания, - пояснил Кин. - Она подносила сосновые ветви звездам, чтобы сын, если уж он потеряется в пути, мог использовать Путеводную звезду как маяк. Теперь женщины приходят сюда и стараются увидеть сквозь ветви узор звезд - хорошим будет плаванье или нет.

- Конечно же, большая часть примет хорошая.

- Среди них есть и парочка очень плохих.

- Не все женщины хотят, чтобы их мужья возвращались, - зло подытожил Хэнка, заглядывая в просвет между ветвями. Даже если бы звезды сейчас были на небе, он бы все равно не знал их названий. Этот мир был чужим.

Кин тем временем воплотил из своей души гуцинь. Это был изящный инструмент, материал которого вызвал бы у мастеров недоумение. Он походил на светлое дерево, почти белое, с зелеными прожилками, и в то же время светился изнутри. На углах гуцинь просвечивал, как если бы был выточен из нефрита. Инструмент имел струны двух видов. Белые тянулись из самого света, а в темных клубилась сама тьма, и, если бы человек мог подолгу следить за жизнью гуциня, он бы обнаружил, что светлые и темные начала сменяют друг друга в произвольном порядке. Только маг мог играть на таком инструменте. Только маг мог создать себе такой.

Гуцинь повис в воздухе перед Кином. Закрыв глаза, он прислушивался к миру через лишь ему доступное дрожание струн, то и дело немного поворачиваясь. Наконец он нашел правильное положение. Кин стоял в тишине, а когда Хэнка уже решил, что все повторится вновь, пальцы Кина задели одну струну - темную.

Волна темной энергии, едва уловимой, разошлась по миру. Одного ее касания хватило для того, чтобы Ветер Хэнки раскрыл себя, поднявшись вокруг его фигуры черными прозрачно-черными струями. Лишь на мгновение - и все вновь вернулось на круги своя.

По лицу Кина пробежала тень. Он открыл глаза и, поглаживая короткую бороду, цокнул языком.

- Ты что-то обнаружил? - не выдержал Хэнка.

- Источник неправильного звучания, - загадочно ответил Кин, ведя по струнам и словно успокаивая свой гуцинь или себя самого.

- Ты собрался его исправлять? - Хэнка поежился. Отчего-то ему не хотелось встречаться с тем, что не понравилось попутчику. Да и испробовать на себе магию гуциня оказалось неприятно. Одно лишь движение - и вот уже Ветер Хэнки оказался перед Кином как на ладони!

- Именно этим я и занимаюсь, - кивнул Кин. - Хотя у меня была надежда, что я найду подлинно красивую песню.

- Ты выглядишь раздосадованным.

- Любой бы расстроился, обнаружив в руке вместо яшмы комок грязи. Еще и червивый.

- Гадость какая, - поморщился Хэнка, следуя за Кином.

Мастер циня тем временем воплотил свое тело в зримое для людей. Это значило, что Кин собрался говорить с людьми. Хэнка повторил за ним, и вскоре в небольшую харчевню на углу улиц зашли два примечательных человека. Один из них, что постарше, был скромной наружности, но обладал подлинным внутренним благородством. Второй, молодой, сразу привлек внимание служанок и слуг - высокий, изящно сложенный, такой таинственный в своем черном халате с серебряным шитьем. Еще и волосы подвязывал не в узел-цзы с платком, а по-бунтарски одним лишь синим шнуром. Подпортить его могли только чуть оттопыренные уши, но все равно хотелось сказать - как с картинки сошел! Кин, взглянув на щегольство Хэнки, лишь покачал головой, не одобряя. Но ему сейчас даже на руку было чужое внимание.

Служанка не хотела уходить, даже выслушав заказ, потому с удовольствием стала отвечать Кину, то и дело стреляя глазками в сторону Хэнки.

- Девушка, я и мой племянник давно хотели попасть в ваш город и послушать прославленных мастеров.

- О-о! - девушка часто тянула это «о», считая, что ее округлый ротик тогда особенно хорош. Но сказать ей больше было нечего. - Господа любят музыку?

- Учитель сказал: правильный звук сделает благородное сердце чище, - многозначительно ответил Кин, и Хэнка чуть со смеху не прыснул.

«Это какого же из великих учителей он имеет ввиду? Из этого ли мира?»

- Учитель также сказал: в стране Чжао было много хороших музыкантов, потому ее народ понимал в музыке, - вдруг к разговору присоединился пожилой мужчина с мощной спиной и красным лицом. Он, похоже, был старшим среди слуг, потому что кивком головы отослал служанку прочь. Впрочем, она отошла лишь на несколько шагов, чтобы старший ее не видел, а сама поправила халат на груди - так, чтобы открыть побольше, - и неспешно начала протирать без того чистый стол. Хэнка мимолетно улыбнулся ей, поворачиваясь к пожилому слуге.

- Я вижу, с вами можно поговорить о музыке, - удовлетворенно кивнул Кин, предлагая слуге сесть. - Если подскажете, где я мог бы послушать пристойный гуцинь, я дам вам одного «дракона», а если это окажется правдой, то дам и второй.

- Ха! Если вам не понравятся названные мной мастера, то я верну вам «дракона» обратно и никогда больше не посмею говорить о музыке!

Слуга сел напротив Кина и, хитро щуря один глаз, сказал:

- Вам бы на Праздник Лодок приехать или на Фестиваль Драконьих Песен - тогда все мастера показывают, на что способны, ни один не отсиживается дома. Хотя в Дилу часто приезжают ради музыки, потому многие мастера радушно встречают ценителей.

- Доброе слово и дракона очарует, - закивал Кин, принимая из рук той самой служанки три кубка с дымящимся ячменным вином. Он отхлебнул и крякнул: - То, что нужно для моих старых костей!

- Так вот, - продолжил слуга, - в первую очередь вам нужно попасть к отцу и сыну семьи Шань. Их дом стоит на Указательном пальце, крыша синяя, а на главных вратах нарисован корабль с веслами. Отец и сам по молодости играл неплохо, а сын превзошел его во всех смыслах. Играет так, что на небеса возносишься! И у него обе жены такие красавицы, что и впрямь кажется, будто ты в Заоблачных покоях с небожительницами. Потом рекомендую вам благородного господина Гуйчжу Чжичэн, потомка великого иннанского вана в четырнадцатом поколении. У нас говорят, что от его циня «скалы цветут и шторм утихает». Он знает много семейных мелодий, в стиле «весеннего покоя». Вы таких больше нигде не услышите.

- Усмиряющие сердце и развеивающие печали, - понимающе закивал Кин.

- Именно! Вы и впрямь сведущи, господин! Благородный Гуйчжу Чжичэн понимает самую соль музыки. Живет он тоже на Указательном пальце, на две улицы выше пристани. Старик обожает соленую хурму. Если принесете ее, он для вас всю ночь будет музицировать. Ну, или пока жена не прогонит спать.

- А что любит жена? - спросил Хэнка, - отпивая вино и чуть морщась от его вкуса. Служанке даже это показалось прекрасным, а вопрос она приняла на свой счет, тут же поведя округлыми плечиками - мол, я вот такое люблю.

- Дайте-ка подумать… на прошлом фестивале я ее видел с сушеным инжиром на палочке. Выглядела довольной.

- Кого же еще посоветуете? - Кин махнул рукой в сторону Хэнки, де, не надо о глупостях.

- В храме Бога-Дракона есть один монах, в миру его звали Ван Дунь, монашеское имя -  Лудунь, также его называют «Мастером огня», потому что играет в стиле «текучего огня».

- Монах-то?

- Он говорит, что только монахи могут овладеть страстью музыки.

- Что за горделивый монах!

- Но играет в самом деле так, что диву даешься. Его даже пробовали переманить в имперский монастырь, в Хундэне который, а наш Ван Дунь сказал: «Я родился в Дилу, и все мои песни принадлежат Дилу!».

- Да он просто местный герой, - Кин поднял кубок в тосте. - За героев десяти провинций!

- За них! Славный он малый.

- Что же, у вас и мастерицы имеются?

- Конечно! Юлань из дома Суйлань, основателей Дилу. Ее отец сейчас советник в Управлении, и он много вложил в ее образование, даже сумел уговорить ту самую Чжусян, Девятую Струну, поучить ее немного. Та и не взялась бы, не будь у девы таланта. Юлань всего двадцать лет, а ее уже прозвали «Мастерицей воды».

- В противовес монаху?

- И да, и нет. Она играет, как море.

- Начинаю припоминать, что Чжусян овладела двумя стилями, и один из них был «ниспадающей воды».

- А вот и ошиблись, мой господин. Юлань сочиняет свои мелодии. То есть, песни нашего морского Дилу. И их надо раз услышать, чтобы поверить.

- Неужели настолько хороша?

- Я бы назвал ее первой среди наших мастеров!

- Так почему же ты называешь ее последней? - с насмешкой спросил Хэнка, да так глянул на слугу, что того вдруг пот прошиб. Нехорошие глаза были у этого племянника. И чересчур светлые.

- Потому что вы все равно не услышите ее гуциня. Нездорова она…

- Нездорова! - рассмеялась служанка, отчаявшись привлечь внимание Хэнки. - Спятила наша Юлань. Уже год как спятила.

- Нечего ветер в рот попусту пускать! - прикрикнул на нее слуга, уже раскаиваясь, что упомянул ее имя. Но и не упомянуть, видимо, не мог.

Хэнка же изрядно развеселился из-за пословицы с ветром. Это при двух магах Ветра так пошутить-то - пальцем в небо!

- Так что с ней не так, с этой девой? - спросил он.

Слуга понизил голос:

- Это случилось около полутора лет назад. Тогда из хундэнского имперского монастыря приехал высокий гость, тоже большой любитель музыки. Деву Юлань и уговорили сыграть для него в нашем храме Бога-Дракона. Да только доиграла она и впала в беспамятство. Дыхание не замутняло зеркала. Да говорят и играла она страшно. Красиво, но будто душу из тела вырывала.

- Я еще слыхала, что когда она играла, то вместо личика у нее появилась морда демона, да такая страшная, что высокий гость в обморок упал!

- Глупости ты слыхала!

- А то твои слова не глупости! - возмутилась служанка, не видя разницы между своими словами и словами старшего слуги. - И еще Юлань после того случая совсем подурнела, потому нос из дома не кажет! Сидит взаперти, докторов и кудесников ждет.

- Кудесников? - с неодобрением отозвался Кин.

- Магов и монахов, - подтвердил слуга, отмахиваясь от служанки полотенцем, как от надоедливой мухи. - Но давненько к ним никто не заезжал, хотя отец ее, Суйлань Чжидун, исправно платит, чтобы его объявление не снимали со стен. Боятся.

- Заразная она, что ли?

- Да нет…

- Да так и скажи, старый, как есть! Те, кто слушают ее музыку, могут исчезнуть! Трое исчезли, на глазах честного люда - лишь лужица на их месте осталась. Кому охота идти в пасть тигру!

- И что же, монахи тоже исчезали?

- Да вроде только кудесники, - поскреб щеку старый слуга. - Монахов, видимо, Пробужденный бережет. Глава Суйлань тоже странный. Он хочет, чтобы люди все равно приходили слушать Юлань. Даже денег сулит, чтобы ее навещали. Но те бедолаги, что соглашались, потом всякое говорили. Ничего с ними не случалось, только страшно им было - жуть. Потому вы послушать можете сходить, вам даже еще денег за это приплатят, но не знаю, хорошая ли это рекомендация. Простите старого, что посоветовал этот дом. Лучше к сестре ее сходите двоюродной, Сюаньво из дома Сяочуань. Играет, может, и не среди лучших, но коли девичьей игры хотите, она вас порадует.

***

Старый слуга получил свою заслуженную монету, только, кажется, вконец расстроился и не радовался прибыли. Хэнка забавы ради на прощание ущипнул служанку пониже спины, а после прошептал ей пару слов на ухо - чтобы на следующий день она даже не вспомнила его лица. Кин внимательно проследил за ним, а на улице спросил:

- Не жестоко ли?

- Ты хотел бы, чтобы она грезила о том, кто никогда не будет с ней? Она не увидит меня больше. Пусть думает о земных мужчинах.

- Я уверен, она достаточно умна, чтобы различать, кого она сможет заполучить, а кого нет. Ты был бы ее мечтой и надеждой. Она бы вспоминала тебя и находила в «образе небожителя» силы для жизни.

- Мне неприятна сама мысль об этом.

- Так ли это? - многозначительно произнес Кин, поднимая лицо к небу.

Дождь продолжал моросить. Пусть одежда магов и не намокала, эта мокрая взвесь угнетала.

- Мы пойдем к девице Юлань? - спросил Хэнка, опять мечтая о том, как бросит Дилу вместе с его дождем.

- Нет.

- Разве не ее ты высматривал все эти дни? Ее дом находится в том направлении, - Хэнка передернул плечами, вспомнив волну от инструмента Кина, - которое нашел твой гуцинь.

- Я все еще слишком мало знаю о деле, а здесь важны детали. В мелодии важен каждый аккорд.

- Не все в жизни - музыка.

- Но моя жизнь - это музыка, - Кин посмотрел в небо, словно призывая его в свидетели.

- Ты играешь по правилам, которые сам для себя выдумал.

- А что касается тебя, Хэнка? - Кин впервые назвал его по имени. - Разве ты не играешь по своим правилам?

- Может, и играю. Но сейчас я сам не смогу назвать эти правила. Я же потерянный ничтожный муж, ты помнишь?

- Конечно. Поэтому пока будешь играть по-моему. Такова судьба тех, кто отказывается управлять своей жизнью самостоятельно.

***

Усадьба господ Шань, наверное, была самой просторной в Дилу. Ее постройки заняли добрую половину склона, и то лишь потому, что выше скала становилась отвесной и жить там могли разве что птицы. Хотя, как и в других частях города, места для фундаментов пришлось выбивать в скале, ансамбль был хорошо продуман, стремился крышами ввысь и не противоречил природным очертаниям. Господа Шань предпочитали белые стены и темно-синюю черепицу, сочетание благородства и основательности. Нельзя было сказать, что старая усадьба поражала роскошью, ее сдержанность сама по себе была лучшим украшением. По крайней мере, глаза Хэнки радовались ей после серости Дилу.

Еще одним украшением дома были многочисленные деревья в кадках. Ими увлекалась хозяйка дома, женщина в прошлом невероятно красивая и столь же невероятно гордая. Теперь ей на смену пришли две новые красавицы - жены сына, и люди судачили, что у господ Шань схожие вкусы не только в музыке, но и в женщинах.

Кин разыграл настоящее ветряное представление, чтобы добиться встречи с Шань. Он вызнал, что в округе есть бухта, называемая Жемчужной и по стечению обстоятельств арендуемая господами Шань. Кин с помощью музыки разыскал на ее дне крупную жемчужину. Теперь это сокровище, которое когда-нибудь могли бы разыскать пловцы Дилу, было подарено господам Шань как заморский подарок. Конечно, розовый камень в форме фасолины занял центральное место на пиру господ Шань, вчера даже не помышлявших о тратах на гостей. Жемчужину водрузили на каскад из синих столиков, верхний из которых был покрыт темно-синей парчой - на ней жемчужина и впрямь будто сияла.

- Это невероятно щедрый подарок, - поднял чашу старший Шань. - Признаться, мне даже неловко принимать его от незнакомых людей.

В чертах лица его сына угадывалось, что в будущем он станет точь-в-точь как отец. Они и носили одинаковые синие халаты с высоким воротом, и имели одинаковую привычку коситься в сторону, что придавало им вид лукавый. Они и были лукавыми торговцами, много поколений не разлучавшихся с твердым достатком.

- Не будем чураться друг друга, даже если мы из разных провинций! - Кин развел локти в стороны, сложив ладони в один кулак, и поклонился со всем почтением. - Моя семья издавна промышляет жемчугом, потому подарок более чем скромен, господин Шань. Кроме того, у нас в роду есть предание. Однажды одного из досточтимых предков спас из воды некий «господин Шань из лошадиного города». Во время странствий я услышал вашу фамилию и историю Дилу и решил, что должен отблагодарить вас за деяния ваших предков. Может быть, я и ошибся, но я верю, что Небо зачтет мой дар за возвращение долга.

- Непостижима воля Неба! - только и смог воскликнуть старший Шань.

«Еще немного, и они побратаются», - подумал Хэнка. Хитрость Кина пришлась ему по душе - подарить хозяевам Жемчужной бухты то, что они и так бы рано или поздно добыли. В этом обмане был свой умысел: Кин всего лишь старался не вмешиваться в судьбу простых людей. Хэнке была знакома эта философия. Его первый учитель придерживался такой же. Встреча с магами или богами слишком сильно влияет на жизненный путь смертных, и потому маги старались обставлять свои встречи так, чтобы у людей ничего не прибывало и не убывало. Сам Хэнка не верил, что все это имеет смысл. Он вообще в последние годы предпочитал не показываться людям на глаза. Кроме того, он знал множество магов, которые вообще не заботились о последствиях своей магии и чужих жизнях, и Небо не обрушивало на них никакой кары. Однако сейчас играть «племянника Юань Кэ» ему даже нравилось - он давно не прикасался к еде, а вино у господ Шань стоило того, чтобы придать иллюзорному телу чуточку материальности.

- Мой дом открыт для вас, господа Юань Мэй, Юань Кэ! Позвольте моему сыну сыграть для вас вместо меня. Увы, более десяти лет назад я повредил руку во время шторма, с тех пор сын играет за нас двоих.

- Мы прибыли сюда в надежде услышать вашу игру!

Молодой Шань подал знак своей старшей жене, позволяя ей подготовить цинь для игры. Кин смотрел на это снисходительно. Сам бы он никому не позволил касаться циня, даже если бы это было знаком уважения. Младшая жена в это время притушила часть светильников, чтобы гости могли насладиться звуками.

Молодой Шань играл уверенно и умело. Гуцинь из темного дерева был довольно новым, но идеально подходил молодому музыканту и слушался его, как верная жена. Верность вообще была присуща дому Шань. Хэнка отметил, что женщины даже не смотрят на него - то ли из-за присущего им чувства достоинства, то ли потому, что мужчины в этом доме как камни, а жены - как сосны, и крепче союза не сыскать.

Игра молодого Шаня демонстрировала изрядную искусность и отточенность.

- И через несколько сотен лет эта мелодия прозвучит под этими сводами один в один, - произнес Кин так, что его мог услышать только Хэнка.

- Разве же это хорошо?

- А ты как думаешь?

- Мелодия неплоха… Но я предпочитаю не камень, а ветер.

- Мелодия неплоха только если одна душа на все поколения - это неплохо.

Несмотря на свои слова, Кин захлопал в ладоши.

- Теперь я вижу, что мой подарок и впрямь ничтожен. У дома Шань уже есть своя жемчужина! Я выпью за молодого господина!

Вино вновь полилось в кубки, и «Юань Мэй»-Кин пустился в беседы о музыкальных стилях и сортах людей.

- В вашем городе крепка стихия камня. Заходишь в порт, и сразу видишь, что это город скал. И люди здесь тоже кажутся скалами.

- Верно подмечено! - одобрил старший Шань.

- Это лишь на первый взгляд. За хмурыми лицами скрывается подлинное радушие. Народ Дилу все равно что сосны, которые любого накроют сенью - если до них добраться, конечно.

- Потому моя матушка и любит маленькие сосны, - попытался сказать что-то удачное младший Шань.

- Также я заметил, то у вас есть «люди воды», - вдруг произнес Кин.

- Воды? - переспросил старший Шань, поглаживая бороду. - Так неудивительно, кругом же море! Мы - люди моря.

- Нет-нет, люди моря - это совсем не то же, что «люди воды»! «Люди моря» - это воины и трудяги, каждый день готовые состязаться с водами в удаче и неудаче. Люди же «воды»…

- Выпейте еще, господин Юань Мэй! С вином и слова нужные найдутся, - посоветовал младший Шань.

- Верно! Так о чем это я? «Люди воды» - это обычно женщины. Пройдет такая мимо - а ты позабыть ее не можешь. Думаешь - несчастье у нее какое? Жалеешь ее, потому что «люди воды» частенько красивые люди. Как не пожалеть красивых людей! Знаете ли таких?

- Конечно! - старший Шань понял, о чем толкует гость. - Одну или двух.

- Но вот что обидно, музыку они тоже чувствуют не хуже прочих. По-своему так чувствуют. Выслушаешь, и душа твоя вся разбита от их игры. Знаете ли такое?

- Госпожа Юлань играет так! - наконец проговорился молодой Шань.

- Ох и мастерица  была! - не стал пресекать разговор старший Шань. - Играла проникновенно, даже я (а я много музыкантов успел послушать на своем веку) содрогался от ее мелодий. И все равно хотел вернуться и послушать еще раз, потравить душу. Не зря ее считали лучшей мастерицей циня в Дилу. Тут вы правы, в ней была «вода». И что-то такое случилось с госпожой Юлань, что «вода» эта ее совсем захлестнула.

- Как же так вышло?

- Да кто их разберет, этих женщин! Я ведь ее даже сосватать хотел своему сыну третьей, чтобы таланты объединить, так сказать. Семьи наши давно уже живут в Дилу и все никак не породнятся. Да только госпожа Юлань всегда была немного странной. Компаний больших не любила, на чувства никому не отвечала, жила только своей музыкой. А у одиноких людей что на сердце - не разберешь. Стала она хандрить, а старик ее, господин Чжидун, лекарей звать. Все оказалось напрасно. Говорили, что ей только от игры на цине становится легче, тогда отец и стал устраивать музыкальные вечера. Людей на них приходило все меньше и меньше...

- Наверное, девушка устала играть на людях, - Хэнка перекатил из руки в руку маринованную сливу, намекая на непостоянство женщин.

- Что вы! - старший Шань ударил в сердцах ладонью по своему столику, но сам же смутился звона посуды. Он приосанился, возвращая себе чинный вид. - Юлань любила внимание. И ее мелодии всегда были интересны. Я вообще ратую за старые традиции: музыка прошлого оставлена нам для воспитания ума и сердца, однако и мелодии золотых времен однажды были придуманы кем-то. Думаю, если мы убережем песни Юлань, однажды они прозвучат по всей стране, так они хороши. По-крайней мере, прежние ее песни. Раньше как было: послушаешь грустную мелодию Юлань, а сердце-то очищается, легким становится. А потом что? Послушаешь игру Юлань, а на душе так тяжко, так муторно, что хоть вниз головой со скалы прыгай, прямо в пасть Дракону! Так и перестала Юлань быть лучшей среди мастеров Дилу. Жалко ее! Очень жалко. На то и говорят, что у талантливых век короток.

- Хотел бы я послушать ее игру… - мечтательно произнес Кин, но вдруг сдвинул брови, будто от какой-то болезненной мысли. - До меня дошли странные слухи. Мол, из-за госпожи Юлань люди исчезали.

Оба Шаня переглянулись. Тема была щекотливая, но господа Юань вызывали доверие. Да и, кто знает, не станут ли они торговать в будущем бок о бок?

- Врать не буду, сам не видел, - наконец произнес старший Шань. - Но Сяо Цзе, мой компаньон, был на одном из тех злосчастных вечеров и своими глазами видел, как человек растворился. Ну, или почти видел. Все же на Юлань смотрели.

- Так исчезло трое, - заметил молодой Шань. - Все не наши, пришлые.

- Теперь господин Суйлань каждого лекаря предупреждает, что тот может погибнуть, такой уж он честный человек, - старший Шань прижал ладонь к груди, мол, сердце-то золотое у его соотечественника. - Впрочем, лекари не переводятся, шарлатаны тоже. Все они уходят ни с чем, а потом порочат госпожу Юлань.

- Что же они говорят? - подался вперед Кин.

- Мерзости всякие! Мол, демон она или ведьма, и что от нее лучше избавиться. Вы поймите, дом Суйлань - один из самых старых и почитаемых в Дилу. По правде, не было бы нашего Дилу без них. Потому мы нашу барышню в обиду не даем!

- Но ведь и впрямь странно, что трое человек исчезло, - покачал головой Хэнка.

- Я думаю, что они сбежали, как и прочие, поняв, что не могут вылечить госпожу Юлань. Туда им и дорога!

***

Маги снова выбрались под моросящий дождь. В ночи не было видно капель, но хватало воды и влаги, захватившей воздух. Хотя Вода - сестра Ветра по полукругу иньских стихий, Хэнке стало муторно. Вода - любительница смуты, а младший маг и так в себе не разобрался. Он даже не прочь был бы «заночевать» в доме Шань, погрузиться в мир предметов и человеческой жизни, еще немного поиграть в Юань Кэ, «дальнего гостя», вместе с Юань Мэем, «дальним сватом». Тогда на время игры все было бы ясно. А теперь… Шелест. Мгла.

Кин выглядел очень задумчивым. Он раз за разом проводил пальцами по вороту халата вверх, поправляя его. Хэнка не был уверен, что этот жест остался из человеческого прошлого Кина. На пиру «Юань Мэй» прекрасно подделывал человеческое поведение, и оно отличалось от обычного, что удивляло. Старые маги зачастую теряют эту способность: они слишком долго живут в мире стихий, потому их мимика и жесты неразнообразны. Приходя в мир людей, маги плохо изображают человеческое поведение, но заставляют людей верить в него с помощью магии. Кин же напротив не использовал стихию для отвода глаз. Он играл, причем «Юань Мэй» казался более живым, чем сам Кин.

Хэнку так и подмывало задать тот вопрос, который даже у магов считается слишком личным - как выглядел Кин в жизни человеком? Но попутчик опередил его со своим вопросом:

- Что тебе кажется странным в этой истории, Хэнка?

Хэнка не особенно хотел менять тему для размышлений. После перемещения в этот мир, его ум занимало так мало мыслей, что увлеченность хоть какой-то темой казалась ярким пятном в существовании. Но он безвольно повиновался желанию Кина и задумался над его вопросом.

- Странно, что исчезают не все маги, а избранные. Не удивлюсь, если все трое были каменносердечные.

- Не то.

- Не то?

- Что не так в мыслях этих добрых людей?

- Мне кажется, ты мне сейчас подсказываешь словом «добрые». Что ж… Если доброта - ошибка…

Хэнка наклонил голову вбок, размышляя, и ему на глаза попался одинокий цветок, освещенный светом из окна чайной. Желтый, с узкими длинными лепестками и красной сердцевиной, он ярко сиял среди травы вроде подмаренника, листья которой словно повторяли форму всего цветка. Как цветок взошел посреди этого бурьяна и сумел выжить - загадка, но для Хэнки она вдруг стала ответом на вопрос попутчика:

- Быть может, тебе не нравится, что они начали защищать свою прекрасную госпожу Юлань? В обычной ситуации люди бы быстро заклевали ее. Им только дай повод кого-то обвинить в злом колдовстве или демонизме. Странно, что на эту девицу не повесили все несчастья, происходившие в городе в последний год.

- Молодец! - похвалил его Кин. - Да, это меня и беспокоит. Как и то, что трое растворившихся кудесников были пришлыми, а еще - магами, как мы с тобой, а значит, дважды чужаками. Они не поддались очарованию Юлань и, может,  поплатились за плохие мысли о ней.

- Мало ли кто о ком плохо думает.

- Э-э, все не так просто, Хэнка. Представь, что в доме Юлани засел некий опасный зверь, который считает людей города и их мысли - частью своих владений, а к пришлым присматривается повнимательней. Если ему покажется, что они несут угрозу, зверь атакует их! А так как зверя никто не видел, никто не знает, чего именно опасаться.

- Ты думаешь, те трое просчитались?

- Если они были магами, то да. Оглянись вокруг, Хэнка. Если здесь были стихийные маги, то где их следы? Почему я не могу с уверенностью сказать, что Дилу посетило сразу три мага? Почему в Дилу вообще нет магов?

- Их здесь нет? - Хэнка просто не задумывался об этом раньше, а теперь отчетливо осознал, что в Дилу ему не встретилось следов присутствия ни одного, даже самого слабого мага. А ведь многие из их слабых братьев по несчастью пытались жить в городах и путешествовали по миру в поисках Источника, иными словами, они встречались повсюду.

- Этот город выглядит вымытым, - с отвращением произнес Хэнка.

- Вымытым, но не враждебным. Будто кто-то совсем недавно разозлил хозяина города, и он со злости навел уборку.

- Это твоя интуиция говорит?

- Это говорит мой Ветер. А что говорит твой?

- Мой Ветер блуждает так далеко отсюда, что ему вообще все равно, что со мной станется.

***

При первой встрече с Гуйчжу Чжичэном в глаза сразу бросалась его узкая борода, ниспадающая на грудь черно-белым водопадом. Он обладал благородным овалом лица и делал все размеренно. В каждом движении чувствовалось прирожденное достоинство. Впечатление чуть портила только его чрезмерная худоба, выдававшая, что средств у четырнадцатого потомка иннанского вана не водится. Однако Гуйчжу Чжичэн не обманывал людей насчет своего высокого происхождения и даже в скромных условиях давал понять - ритуал не забыт, покуда почтительный потомок будет воскрешать его каждое мгновение жизни.

Хэнку поначалу даже раздражало такое поведение, словно выставленное напоказ, но в то же время Гуйчжу Чжичэн цеплял какие-то нити его души, и Хэнка придумал для себя самого сказку про изгнанного принца, который так долго ждал благоприятного ветра, что успел состариться и растерять амбиции о троне. Такое приукрашивание действительности стерло неприязнь, и Хэнка вновь подключился к игре господина Кина. Как Хэнка и ожидал, новый дядюшка Юань Мэй изменился - теперь он казался не дельцом, а служителем канцелярии, спина и шея которого знакомы со всеми нюансами поклонов.

Гуйчжу Чжичэн ютился с женой в небольшом двухэтажном доме без сада. В скудно обставленной комнате, заменявшей гостевую и кабинет, стояли за полупрозрачной черной занавесью таблички с именами предков и рассказом о судьбе семьи. На первом, самом крупном камне, потертая золотая надпись гласила, как Гуйчжу Чжана (вероятно, восьмого потомка иннанского вана) направили инспектировать город Дилу, что, впрочем, можно было понять и как ссылку в отдаленные места. Последующие таблички становились все меньше и дешевле, а последние две и вовсе были из лакированного дерева и умещались на маленьком столике вместе с подношениями из воды и благовонных палочек. Даже благовония были узкими и короткими - так сильно Гуйчжу Чжичжэну приходилось экономить. Впрочем, печальным он не выглядел. Наоборот, более довольного человека трудно было сыскать.

Полученную сушеную хурму хозяин дома тут же разделил на две части: одну преподнес предкам, а вторую разделил между собой и гостями. Гуйчжу Чжичжэн самолично расставил маленькие столики с потрескавшимся лаком на углах, выставил на них по небольшому металлическому чайнику и широкой чашке, добавил на тарелочки с хурмой по паре утренних круглых лепешек из рисовой муки. Извинившись за скромное угощение, хозяин пообещал приукрасить его музыкой, и освободив свой рабочий стол от канцелярских принадлежностей, бережно поставил на него свой инструмент.

Темный цинь с вырезанными ветвями сливы, легкость исполнения, поглощенность Чжичжэна игрой - все это пришлось Кину по вкусу. На этот раз он не переговаривался с Хэнкой, а тот чувствовал - не надо слов там, где есть настоящая музыка. Когда Хэнка опустил взгляд вниз, он увидел, что сам чуть покачивает пиалой с зеленым чаем, настолько его захватила мелодия Чжичжэна. От этой музыки не хотелось просыпаться, потому что она и была счастьем.

Кин не стал аплодировать. Вместо этого он вышел из-за столика, сел перед хозяином и низко ему поклонился. Гуйчжу Чжичжэн заторопил «Юань Мэя» скорее подняться, но тот сделал еще один поклон и лишь тогда вернулся на место.

Хэнке показалось, что прежние хлопки Кина относились к низшей степени похвалы - у них был слишком грубый звук. Хэнка вспомнил, как его родимый голос тоже казался чужим после игры господина Кина и пообещал себе потренироваться и найти безупречный тон, которым можно будет хвалить музыканта за хорошую игру.

- Превосходно, - наконец сказал господин Кин именно таким безупречным тоном, не разрушающим послевкусие гармонии. Хэнка почувствовал легкий укол зависти.

Гуйчжу Чжичжэн смутился. Похоже, даже будучи подлинным мастером игры на цинь, он до преклонных лет сохранил стыдливую натуру.

- Благодарю за похвалу. Хотя Высоким предком было завещано совершенствовать пять искусств, я сумел преуспеть лишь в одном. И то, мой отец был бы недоволен моей игрой.

- Родители часто строги из-за заботы о детях. Отрадно видеть, что в Дилу многие семьи не забывают своих корней.

- Да, здесь много славных семей. Я считаю, что досточтимому Гуйчжу Чжану повезло закрепиться именно здесь. Достойные люди есть не только в центре страны. Друзей немало у меня в столице, а писем получаю слишком мало*.

- Я слышал, вы почти всю жизнь работали в архиве?

- На очень скромной должности - переписчиком книг и документов.

- Наверное, вы много знаете об истории города и его первых семей.

Гуйчжу Чжичэн поднял ладони вперед, останавливая Кина.

- Я работал в архиве при управе. Не думайте, что переписывать доклады, прошения и счетные книги означает то же, что изучать трактаты по истории. Мои знания случайны и разрознены.

- Я не смогу поверить, что вы никогда не пытались привести их в порядок.

- Тут вы правы. Более того, я работал в архиве так долго, что трижды удостоился чести быть отправленным в государственный архив Хундэна на учебу. Конечно же, я также собирал все документы о своей семье, правда, это стало поводом для разочарования.

- Отчего же? Ваша кровь благородна.

- Мой предок был благородным при предыдущей династии. Новая династия практически вырезала столичную ветвь рода, и, поколения три-четыре назад клан Гуйчжу каждый день опасался, что придет «белый приказ» с повелением закончить жизнь. Нас считали слишком дальними родственниками, а может, случилась путаница в архивах, как всегда бывает при смене власти, и мы уцелели. Сегодня же я могу смело называть своих предков и воздавать им те почести, которые боялись оказывать мои прадеды. Разочарование же мое связано с тем, что для новой страны мой род сделал мало. Боясь опалы, мы всегда жили тихо, и в итоге я закончу свою жизнь на низкой должности. Этому городу род Гуйчжу никогда не был особенно нужен. Это город для моряков, торговцев и таможни. Музыка - это единственное, чем я могу поддержать Дилу. Единственное, чем я могу связать традиции своей семьи и традиции города.

- Столько поколений прожить в Дилу и считать себя чужим для него… Вы слишком строги к себе.

- И все же согласитесь, что моему роду никогда не сравниться с подлинными благодетелями Дилу - Суйлань, Сяочуань или Ван. Все эти семьи - истинная плоть Дилу. Ну, или его «морская кровь».

- И они однажды пришли откуда-то.

- Это правда. Первыми сюда пришли Суйлань.

- О?

- Хотя про Суйлань не сохранилось записей тех времен, когда они еще не взяли эту фамилию. Может, и вовсе ее не имели. Единственное, что я нашел, как «брат Вэйбо» получил право на новую фамилию и торговлю в этих местах - за особые заслуги. Сложно сказать, какие именно… и были ли они хорошими. Тогда частенько возвышались за взятку.

- У вас есть предположения, за какие заслуги?

- Есть, но я бы не осмелился говорить о них, как о чистой правде. Род Суйлань много сделал для города и торговли страны, потому даже если мои догадки правда - потомки уже давно не несут ответственности за злодеяния предков.

- Я обещаю, что никому не буду рассказывать. Мной движет лишь любовь к истории, хотя, по правде, лишь к истории музыки.

- Тогда вам будет интересно узнать. «Брат Вэйбо» - это из поздней переписки документа. Я видел оригинал, и там, на одном из старых наречий написано скорее «главарь Вэйбо».

- Скорее?

- Пара черт иероглифа неразборчива. Я думаю, что Вэйбо занимался в лучшем случае морским промыслом, подбирая принесенное морем на берег, а в худшем случае он был морским разбойником. В родовых легендах Суйлань предок Вэйбо о - торговец и моряк, проложивший новый торговый путь через опасные скалы. Он оживил эти места, и все города побережья появились благодаря Вэйбо. Но легенды о предках есть и у рода Сяочуань, где героем назван их собственный прародитель. Я слышал это предание от покойной сестры нынешнего главы Сяочуань. С ее смертью, наверное, умерла большая часть их легенд.

- Прошу вас, расскажите нам.

- Помню, был ненастный вечер. Я возвращался с архива домой, но совершенно выбился из сил, борясь с ветром и дождем. Я остановился у какого-то дома, чтобы собраться с духом и пойти дальше, и тут меня впустила госпожа Сяочуань. Она отправила к моей жене слугу, и я пересидел бурю у них в тепле. Мне даже одолжили сухой халат. Спать в такую погоду совершенно не хотелось, она бередила, и госпожа Сяочуань сказала, что самое время для страшных историй. Она поведала мне одно предание про злого Мэйбо. Дескать, когда-то пришел в эти дикие места чужак в черном. Он красиво играл на цине, и ему позволили остаться в деревне, тогда промышлявшей рыбной ловлей и поиском жемчуга. Но только зря они приняли Мэйбо: музыка пробудила в сердцах рыбаков жадность, и однажды, когда случился голодный год, они вышли в море не за рыбой, а за кораблем. Ночью. Мэйбо был с ними. Когда вдалеке показалось торговое судно, он заиграл при свете звезд, и море повиновалось ему. Разыгрался чудовищный шторм: он в щепки разнес корабль, и не задел ни одной рыбацкой лодки. Течение принесло товары с корабля прямо в руки рыбаков. Они возликовали - никого не убив, так разбогатеть! Мэйбо стали почитать как спасителя, и староста деревни уступил пришлому свое место. Но разве может Небо смотреть на потерю совести? Море поднялось против людей, и рыбаки в страхе бежали прочь от воды. Лишь Мэйбо вышел навстречу волнам, каждую из которых гнало черное чудовище из глубин. Он начал играть для моря, чтобы успокоить тварей, но волны подступали все ближе и ближе. Когда казалось, что часы Мэйбо сочтены, в воду бросилась женщина. Это была дочка прежнего старосты, ставшая женой Мэйбо. Она не могла допустить, чтобы ее муж погиб, и потому принесла себя в жертву морю. На глазах у Мэйбо ее растерзали морские чудовища. Тогда струны на его цине лопнули, навсегда изранив его руки. Мэйбо же бросил цинь в отлив и пошел от моря прочь. Рыбаки пытались его остановить, но Мэйбо ослеп от горя и не слышал их увещеваний. Он исчез навсегда, и только в самые страшные бури можно услышать плач его циня.

- Мэйбо… Не Вэйбо ли они имели ввиду?

- Кто знает. Я не спросил, как пишется «Мэйбо». Может, чтобы не злить семейство Суйлань, Сяочуань стали звать героя по-своему. А может, это лишь совпадение, и настоящий Суйлань Вэйбо был мужем с высокими устремлениями. По крайней мере, он тоже играл на гуцине, и Суйлань всегда почитали этот инструмент. Без этой семьи Дилу бы был обычным портовым городом, а не оплотом всех любителей гуциня, которых вы теперь посещаете. Быть может, будь Дилу иным, я и сам бы давно уехал отсюда. Меня удержал мой цинь… и жена. Кстати, знаете, как я ее уговорил? Она ведь поначалу только ругала меня. Я всю ночь играл на цине под воротами ее дома, а она не смела уйти от них с другой стороны. Так всю ночь меня и прослушала. Замерзла вся, бедняжка. Когда отец застал ее в таком виде, то сразу велел не терять время и готовиться к свадебным обрядам. С тех пор мы ни разу не ссорились.

- Хорошо, когда в доме согласие.

- Вы правы, вы правы.

- Ваша игра выдает в вас тонкого ценителя музыки. Быть может, посоветуете мне и моему молчаливому племяннику (поверьте, ему тоже понравилось, но он с детства немногословен), как поступить в одном деле… Понимаете, одни советуют мне непременно послушать госпожу Юлань из дома Суйлань, другие же по разным причинам отговаривают меня с ней встречаться.

От одного имени «Юлань» плечи Гуйчжу Чжичэна поникли. Он коснулся струн своего циня, будто ища у него правильного ответа. Совсем как Кин.

- Если… - несмело начал хозяин дома. Похоже, и в его сердце честность боролась с опасениями. - Если вы не услышите песен Юлань, то считайте, что вы не слышали песен Дилу вовсе. Ее цинь - это душа Дилу.

Воцарилось молчание, такая сила была у этих слов.

- Я благодарю вас за совет. Если уж такой мастер порекомендовал госпожу Юлань, я непременно с ней встречусь, - Кин поклонился, а потом подлил себе еще чая, показывая Хэнке и хозяину, что не желает заканчивать беседу. - Если позволите спросить… Какая она, эта госпожа Юлань? Я слышал о ней разное, но многое явно не может быть правдой.

- Я недостаточно хорошо ее знаю. Конечно, я мог наблюдать за ней еще с тех пор, когда Юлань была совсем девочкой и только начинала осваивать гуцинь. У нас ведь и дети на торжествах играют. Все мастера циня в Дилу знают друг друга в лицо, и мы частенько собираемся, не взирая на ранги и происхождение, поиграть и послушать. Мы зовем такие собрания «чайными пирами», и никогда не пьем на них вин. Только слух, только музыка. Юлань стала желанным гостем на «чайных пирах», когда ей исполнилось пятнадцать. Вот ведь, уже восемь лет минуло... Признаться, ее талант иногда пугал меня, потому что казалось, что еще вчера она несмело исполняла «Ветер на побережье Ин», а сегодня уже играет свою мелодию, ничуть не уступая классике, да еще и с уверенностью мастера. Многие злились…

- Злились?

- Конечно, злились! Какая-то девчонка играет лучше, чем они! Но, когда Юлань однажды слегла с болезнью, даже самые острые языки выразили сожаление. Нам не хватало ее музыки. Неповторимой. Я даже осмелился сыграть одну из ее мелодий, благо, Юлань сама делала записи и разрешала играть их. Но ее мелодии очень… женственные, что ли? Не думаю, что я смог сыграть как следует. Однако тогда я понял еще одну вещь. Мне не только нужны старые песни Юлань, я страстно жду ее новой музыки. Той загадочной, неповторимой музыки, которую может создать лишь Юлань. Так моя злость сошла на нет. А вскоре я начал еще и жалеть девочку. Понимаете… мне и моему циню достаточно Дилу. Он все же немаленький город, и мастера циня здесь понимающие. А вот настоящему дракону в пруду тесно.

- Юлань - дракон?

- Кто же еще? - Гуйчжу Чжичэн засмеялся. - Я думаю, потому она и «увяла» сейчас. Ее мучает тоска, я понял это по ее последним песням.

- А вы… смеете слушать ее песни сейчас? Последние песни? Те, о которых говорят…

Гуйчжу Чжичэн поднял ладонь вверх, останавливая Кина.

- Ее песни могут принести вред только слабым людям. Я продолжаю слушать ее, когда господин Суйлань разрешает. Ее новые песни по-своему красивы, хотя они и растеряли совершенство и заставляют много думать о тщете и суете. Но это временно.  У каждого творца бывают в жизни периоды поиска и сомнений. Юлань ищет что-то, потому ее музыка меняется. Это мы, старичье, ругаем все новое и непонятное. Раньше Юлань играла то, что равнялось с древним по строю. Теперь она играет совершенно иное, и, быть может, через поколение вся музыка станет такой?

- Цветок еще не раскрылся?

- Ее имя в самом деле пишется как «магнолия», - Гуйчжу Чжичэн пальцем нарисовал в воздухе иероглиф.

Кин еще какое-то время говорил с Гуйчжу Чжичэном, и его поведение стало еще более почтительным. Хэнка по-прежнему лишь кивал и потягивал чай, но при прощании он тоже низко поклонился Гуйчжу Чжичэну.

- Я буду вспоминать ваш цинь, - сказал он, не лукавя. И на этот раз голос Хэнки был достаточно мелодичным. Только вот молодой маг так и не смог вспомнить, у кого именно его позаимствовал.

***

Кин снова не стал задерживаться на ночь. К Хэнке закрались сомнения, уж не любит ли его спаситель ночной ветер, точнее, стихию Ветра ночи, но энергия Кина казалась ему какой-то нейтральной. Он не хотел спрашивать старшего мага напрямую, лучше было самому догадаться. К тому же на языке завертелся другой, язвительный вопрос:

- Ты что, боишься встречи с его женой?

- Такого человека хочется слушать как один инструмент.

- Если они живут в согласии, то без хозяйки твои представления о Гуйчжу Чжичэне не будут полными. Да и дуэт циня и флейты бывает красивым. Кстати, когда я увижу флейту? При мне ты пользуешься лишь цинем.

- Когда я пользуюсь флейтой, лучше быть подальше от меня.

- Вот как, - Хэнку заинтриговал ответ. Но по лицу Кина он понял, что тот не ответит - по крайней мере, сегодня. Это разозлило Хэнку.

- Теперь к страстному монаху? Или наконец к магнолиевой девице?

- Ни то и ни другое. Ты очень торопишься.

- Я тороплюсь освободиться от тебя, - Хэнка намеренно был груб.

 Кин засмеялся, как от хорошей шутки.

- Ветер всегда стремится к свободе, когда его хозяин не знает, что делать.

- Я знаю! - воспротивился Хэнка из чувства противоречия.

- Разве? Тогда скажи прямо: ты в самом деле хочешь, чтобы наше путешествие закончилось? И что же ты будешь делать потом?

- Я… - Хэнка вдруг понял, что не может ничего придумать. Совершенно ничего. В его будущем была лишь пустота, которую он не мог наполнить. Пустота, с которой он боялся встретиться. Хэнка и сам не понял, как схватил Кина за рукав - как утопающий хватается за бревно. Рот Хэнки открывался и закрывался - он не мог найти нужных слов, боялся, что Кин покинет его, растворившись в воздухе. Как всякий Ветер.

Улыбка Кина стала горькой. Он сочувственно погладил Хэнку по голове, как ребенка.

- Вот видишь, как ты нездоров… Мечешься между настроениями, как ветер меж стен.

- Нездоров… - то ли согласился, то ли бездумно повторил Хэнка.

- Ты все еще потерян. Как же мне тебя оставить? Не бойся, я и мой цинь решили приглядывать за тобой.

- Почему?

- Что значит «почему»? Ты подслушал мелодию моего сердца, теперь я хочу услышать твою. Но сейчас ты не звучишь. Ты совсем поломан, Хэнка. Пойдем.

Кин махнул рукой, и Хэнка последовал за ним шаг в шаг. Кин не торопился и молчал, но Хэнке казалось, что внутри того уже начала жить какая-то музыка, навеянная редкой звездной ночью. Они шли из города по береговой черте, пока не добрались до песка и гальки. Ступая поверх земли, Кин вдруг начал тихо напевать что-то. Закончив одну песню, он тут же начал другую, созвучную первой по языку. Хэнка не знал подобного наречия, но короткие слоги напоминали ему о родной речи. Они брели по самой границе берега, избегая соприкосновения со слабыми волнами, и через час из-за горизонта выкатилась ущербная луна. На Хэнку снизошло умиротворение. Он брел за Кином, доверяя ему выбор и темп пути, и внимательно слушал его приятный глубокий голос. Песни Кина были просты, но в то же время их мелодия рождала в душе образы, и младший маг, расслабившись, отдался фантазии.

Хэнка представлял вечное странствие, в котором он - одинокий номад, от которого отказался отец… За что отказался? Он посмел позариться на свою дальнюю родственницу, уготованную стать четвертой женой нойона, и за то был изгнан. Все, что осталось у него - серый конь и поясок на память, который он подвязывает под свой мужской, широкий, представляя вечные объятия любимой. Он ехал по пустыне и нашел умершего торговца шелками, что скончался от жажды, а может, и от миражей пустыни. Теперь у Хэнки есть синие шелка, красные шелка, золотые шелка, а еще рыжий конь в придачу, и если повезет, он продаст все это в городе на краю пустыни и выкупит свою любимую из золотой клетки. От надежды легко на душе, и пустынный путь кажется шелковым, и шелкова шкура серого худого коня, и шелковы мечты о косах и руках милой красавицы…

Хэнка представлял себя одиноким воином, который единственный уцелел после битвы, и вдруг понял, что нет у него ни соотечественников, ни врагов, все полегли белыми костьми на черном поле ворон. Потому плащ за спиной стал синими крыльями, он бился на ветру, и ветер приветствовал своего свободного брата. Воин шел домой, но до родных мест так далеко, что дорога казалась не имеющей ни начала, ни конца. Сейчас он не был частью своего народа, своей армии, своей семьи, сейчас он был просто человек, отдавшийся дороге, и от того так приятно пел ветер - песню всех находящихся в пути.

Хэнка представлял себя вором, укравшим из-под надзора свирепой стражи, из-за семи тяжелых дверей, из-за семи сложнейших замков драгоценный камень. Камень был слезой волшебного зверя, цилиня, обронившего его, когда самый справедливый человек страны умер юным, на войне, так и не раскрыв таланта. Камень прозрачен, как воздух, и потому ни один вор не мог отыскать его в сокровищнице вана. Но Хэнка сумел, он пел про себя песни о несправедливости, и камень горько зазвенел, выдав себя. Когда же Хэнка схватил кристалл, то увидел в его гранях лучшую дорогу из всех. Он отправился по ней в горы, зная, что отныне оставит воровство, свое имя, свое прошлое, станет свободен и бесконечно справедлив - как и камень, бьющийся в унисон с горячим сердцем… или внутри него?

Хэнка остановился, осторожно прикладывая ладони к груди и слушая кристалл души Дайхоу. Он подрагивал, выдавая внутреннее волнение. Нет, не мага Хэнки, а свое собственное. Фантазии Хэнки пробудили что-то в кристалле, и вокруг фигуры мага поднялся черный прозрачный вихрь. Хэнка ощутил приток сил - его Источник делился с ним силой, несказанная щедрость с тех пор, как Хэнка пал в этот мир.

Кин бездвижно стоял рядом, слушая Ветер Хэнки.

- Да, - кивнул старший маг своим мыслям, - ты небезнадежен.

- Ты пробуждал мой Источник песнями?

- Я просто пел. Я не знаю, что понравилось твоему Источнику.

- Быть может…

- Да?

- Быть может, мое воображение. Я представлял разные истории… - Хэнка вдруг накрыл губы ладонью, словно запрещая себе говорить. Он не смог сдержать широкой улыбки.

«Значит, ты любишь легенды?» - спросил он у Источника, который, вероятно, до этого спал в кристалле души. Если тишина умела говорить, она ответила согласием.

- Пожалуйста, спой что-нибудь еще, - попросил Хэнка.

***

Последнюю песню Кин допел, когда они вернулись к Дилу. Розовые рассветные лучи окрасили радостными цветами море, но не этот город. Он казался притаившимся на скалах Драконом, безмолвно следящим за путниками.

- Скоро в храме закончится первое моление для мантран, - заметил Кин.

- Мантран? Разве здесь не поклоняются Богу-Дракону?

- В этой стране есть две веры. Одна - в малых и великих богов, другая же - вера в Пробужденного. И, если владыки морей, лесов и гор находятся на попечении местных жрецов, то мантраны служат и государству. Они регистрируют все изменения жизни в городе, кроме того, их кельи в случае неимения монахами собственного храма, располагаются в храмах местных божеств.

- То есть, в храме Бога-Дракона есть келья мантрана?

- И это Ван Дунь, мастер игры на цине в стиле «текучего огня».

Кин говорил об этом не особенно радостно, и Хэнка отлично понимал почему.

Среди всех волшебников тысячи миров можно было выделить три категории. Одни маги были как Хэнка или Кин, рожденными людьми и в последствии обретшими кристалл вместо сердца вместе с даром повелевать одной из шести стихий - проницающим Ветром, хаотичной Водой, стойкой Горой, упорядоченным Озером, властным Огнем и буйным Громом. Магов стихии Неба Хэнка почитал за сказку, придуманную для красоты: красиво звучит «Восемь Стихий Сторон Света». Вторая категория — маги стихии Земли, к коим относились волшебники, рожденные людьми и людьми умирающие, служащие своему родному миру.   Третьи рождались обыкновенными людьми и оставались ими, но выбирали путь отречения от страстей и превращали свою человеческую натуру в нечто особенное. Они и впрямь перевоплощались, и энергия их душ приобретала особый оттенок - ровное сияние, одинаковое для всех мантран. Это была стихия без стихии, свет, независящий от сияния звезд и огня, и многие каменносердечные маги находили энергию мантран неприятной. Однако куда более весомым аргументом для неприязни магов к «пробужденным» могло быть презрение последних. Мантраны, как водится, считали свой путь единственно достойным, причем не только для людей, но и для демонов и богов. «Пробужденные» верили, что маги - такие же запутавшиеся в страстях создания, которым бы не помешало усмирить свое невежество. Хэнка тем не менее никогда не слышал, что маги пытались стать мантранами, ведь, в конце концов, жизнь любого мага зависела от капризов кристалла и поиска Источника. Если не хочешь стать безумцем или раствориться в стихии - справься сначала с ними. Тем не менее, маги считались с силами мантран. Иные из них были равны по мощи тысячелетним властителям стихий, а значит, методы мантран  - не пустышка.

Конечно, были и другие виды магов - Вселенная велика. Однако в любом мире можно было встретить именно волшебников-людей, стихийных магов и мантран.

Раз Ван Дунь относился к мантранам, он мог знать о происходящем в Дилу побольше остальных, и уже не как человек, а как маг, для которого боги, демоны и стихии значат куда больше, чем для рыбаков или торговцев. Но в то же время встреча с ним могла быть опасной. Хотя мантраны избегали конфликтов, иногда они стремились удалить властителей стихий со своей территории. Утешало лишь то, что Дилу предпочитал своих старых богов Пробужденным, а значит, здесь мантрану нечего особенно охранять. А один кувшин воды не справится с пожаром.

- Нам непременно нужно к нему?

- Да. Я чувствую, что он связан с происходящим. Этот монах Лудунь - часть общей мелодии.

- Кин, мантраны обычно очень щепетильны к выбору имен, что значит этот «Лудунь»?

Кин хмыкнул.

- Я рад, что ты хоть чем-то заинтересовался. Лудунь - это волшебное животное, вроде цилиня по облику, но только с другими обязанностями. Его изваяния ставят в канцеляриях, и его любят изображать на рукоятках государственных печатей, потому что это «зверь, который знает все».

- Монах совсем нескромный, как я погляжу!

- Более того, я справился, как бывший господин Ван Дунь пишет новое имя. Первый иероглиф «использую», а второй - «секретарь».

- Что за скучные иероглифы?

- Напротив, он указывает, что он патриот и верен в службе государству.

- А что же значило его родное имя? Ван Дунь?

- Фамилия у него рыбацкая, значит «сеть», а имя означает «теплота». Скорее всего, он родился младшим сыном в семье, и родители рассчитывали, что в старости он будет заботиться о них. Будет их «теплотой».

- Но он стал монахом.

- Одно другому не мешает. Он выполнит долг перед родителями, а когда они умрут… его ничего не будет сдерживать на пути к Пробуждению.

- Ясно.

- Что тебя так опечалило?

- Это правильно. Я же бросил своих родителей сразу же, как умер, как кристалл разорвал мое сердце. Став бессмертным, я мог бы заботиться о них до конца.

- Не смог бы. Любой маг это знает. Ты мог бы стать чудовищем и убить их, если б остался рядом. У магов лишь одна судьба - поиск Источника. Но скажи мне, Хэнка, зачем ты так думаешь? Зачем мучаешь самого себя?

- Мне просто… невыразимо жаль, что я не попрощался с ними. Я завидую этому монаху.

- Ты его еще не видел, «ничтожный муж». Может, там и завидовать нечему.

- Может.

- Надеюсь, ты, как и прежде, позволишь мне вести беседу.

- Да, дядя. Глупый племянник будет вести себя смирно.

***

Кин завел Хэнку в храм Бога-Дракона чуть ли не в первый день, причем заставил проделать все те же обряды, что и люди - трижды хлопнуть в ладоши у ворот без створок (со столь внушительным кронштейном на хилых опорах, что хлопать под ним в ладони было страшно - как бы не рухнул!), обойти храм по кругу, поклонившись каждой святыне (вековой сосне с выступающим вроде хвоста корнем, валуну с отпечатком четырехпалой лапы и колоколу удачи с именами дарителей), пожертвовать хоть бы и дуновением своей стихии у ящика с решеткой и поклонится в каждом положенном месте главного здания - вплоть до алтаря с изваянием драконоголового существа под тремя халатами из золотого шелка.

Так Кин задабривал местного бога, и Хэнка, которому раньше претило склонять голову перед кем бы то ни было, послушно повторял все за старшим магом.

Не обошлось без церемоний и во второй раз, но Кин позволял Хэнке глазеть, да и сам высматривал что-то, то и дело поглаживая бороду.

Они вновь неспешно прошли вдоль ростовой каменной стены, огибая главное здание храма - первые два этажа были каменными и трапециевидными, а венчала эту массивную пирамиду двухпролетная пагода. Хэнка насчитал помимо главного здания пять одноэтажных и верно предположил, что в них находятся общежитие монахов, продуктовый склад с кухней, реликварий, библиотека и лечебница. Однако Хэнку удивило, что им навстречу не вышел ни один священнослужитель, более того, казалось, что на всей этой немалой территории живет не так уж много человек. Он поделился сомнениями о заброшенности главного храма с Кином и тот пояснил, что в Дилу большей связью с Богом-Драконом обладают семьи основателей, Суйлань и Сяочуань, их родовые обряды совпадают с чествованием божества, и в делах религиозных больший вес имеют их слова, чем священников. Потому и монахов здесь всего лишь шесть, и то, они, скорее, сторожа и лекари, чем посвященные Бога-Дракона.

- Но как же, здесь даже есть библиотека! - не унимался Хэнка. - Ведь в ней должны быть священные тексты!

- Ты не у себя дома, Хэнка. Ответ прост - медицина. В библиотеке хранятся медицинские трактаты. Впрочем, как я успел убедиться, лекари здесь средней руки. С такой библиотекой они и впрямь могли бы уметь больше. На тяжелые случаи в Дилу есть государственная лечебница.

- Мне казалось, в Дилу - крепкая вера в Дракона. Он же воплощенное море, как никак.

- Они верят в него, когда поворачивают носы кораблей в океан. Они верят в него, когда молятся об ушедших в плавание. Они верят в него, как охранителя места и подателя хорошего улова. Море - вот их истинный храм. Но когда-то их предки выбрали именно этот мыс и отдали самое лучшее этим постройкам. Благодаря предкам дилуссцев здание до сих пор цело. Хэнка, а ты знаешь, в чем разница между родовыми святилищами и храмами?

- Смотря о чем говорить.

- О призыве божества.

Хэнка задумался. Они как раз очутились у задней стены главного здания, где единственным украшением был «отпечаток чешуи». Если Бог-Дракон в самом деле являлся сюда, то толщина туловища внушала - его обхватили бы, наверное, только четверо, а то и пятеро человек.

- Такая туша в маленький алтарь не поместится, - без задней мысли пошутил Хэнка, но Кин воспринял ответ серьезно.

- Ты прав. У божеств множество обличий. Когда бога нужно призвать к большому числу людей, место тоже должно быть большим, чтобы явилась «большая ипостась». А если бога призывают всего лишь к семье, то сойдет и маленький алтарь, этакая модель храма. Одному человеку достаточно и иконки на шею - тоже маленький храм. Потому заброшенные храмы - плохой признак.

- Дракон перестает приходить к людям?

- О нет, он приходит, ломится даже, но не в храмовые ворота, а в семейные алтари. Представь, что ты молишься своему богу. Ты ждешь, что он явится к тебе в скромном облике, во сне там навестит, знак подаст, а он вдруг является во всем великолепии, во всей мощи… Допустим, ты даже уцелел, но что стало с твоей душой?

- М-м, я стану либо святым, либо сумасшедшим.

- Произойти может что угодно. Непредсказуемое изменение. Потому особо связанные с божествами семьи, познав размеры своего божества, его любовь и привязанность (а как без них?), стремились от божества отделаться, построив ему дом побольше.

- Любопытный у тебя ход мыслей. Бьюсь об заклад, что местные священники бы с тобой не согласились.

- Ты же сам знаешь, что люди многое забывают, но берут в привычку. У богов тоже есть привычки.

- Ты хочешь сказать, что бог привык являться людям, - Хэнка указал на «след тела», - а теперь ему некуда являться? Храм недостаточно хорош?

- Да. Тем более, морские драконы почти всегда создания цепкие, чтобы не сказать, жадные.

- Это связано с пустотой?

- Еще не знаю. Этот город, Дилу, вовсе не такой уж благополучный, как может показаться простым людям. Не удивлюсь, если спустя поколение или два его смоет волнами.

- Ты жесток.

- Не я, а боги. Но тш-ш-ш, - Кин приложил палец к губам, когда они подошли к широкой лестнице в главное здание храма. Здесь божество могло их услышать.

Осторожность Кина подействовала и на Хэнку. Храм больше не был местом скучным, младший маг наполнился ожиданием, что каждое изображение дракона может вдруг ожить. Теперь пустой зал храма представлялся Хэнке подводным дворцом, и яркий свет, льющийся сверху, из пролетов пагоды, показался ему зеленоватым, как из-под воды, а лампы - сияющим планктоном глубин.

Главная статуя, соразмерная человеческому росту, все ухмылялась из дальней алтарной части. Еще бы не радоваться, когда вокруг тебя собрано столько золота! Чашечки с рисом на длинных ножках, жировые светильники в виде распахнувшихся двустворчатых раковин, ленты, завязанные особым рельефным «драконовым узлом», статуэтки в виде морских коньков с венцами на головах - стражей бурь, настоящие морские звезды и кое-где даже жемчужины (мелкие, впрочем), но более всего Хэнку поразили золоченые ловушки для крабов, свисающие четырьмя колонами от потолка. Если приглядеться, то многое из этого было бутафорским, лишь выкрашенным в золотой цвет, а кое-где даже в обычный желтый, но глаза разбегались от числа священных предметов, рождая иллюзию подлинных сокровищ.

- Каждый год незамужние девушки плетут «крабовники» из ивы, чтобы поймать в них хорошего мужа, - раздался зычный голос.

Хэнка обернулся и увидел монаха в красном плате через плечо поверх черного халата. Приземистая фигура его походила на колокол. При гладко выбритом черепе за мясистыми ушами торчали клочья редких волос, которые он приглаживал внушительной пятерней и тут же, ненароком задев, взлохмачивал еще сильнее. Широкое лицо имело вид суровый из-за особой, вечно насупленной формы бровей. Младший маг решил: это и есть Лудунь, местный мантран. От него веяло силой, но не столь духовной, сколько физической.

- Вижу, вы почитаете богов моря, - с некоторым осуждением произнес мантран.

- Куда бы ты ни прибыл, важно чтить традиции и не злить богов, - ответил Кин. - Вы, должно быть, уважаемый амбань Лудунь?

«Амбанями» можно было называть любых монахов, но чаще так обращались как раз к служителям духовной канцелярии. Слово это означало «господин».

Монах важно кивнул. Кин формально поклонился, Хэнка повторил с меньшим почтением.

- Да, я ждал вас. Скажите, почитаете ли вы тогда и Пробужденного?

Кин вытащил из рукава маленький, всего с ноготок, образ Пробужденного в низе коротких четок. Хэнка вытаращился на эту вещицу: неужели он что-то пропустил мимо ушей и Кин заодно с мантранами? Но тут он понял, что предмет был создан старшим магом только что, буквально из воздуха - стихии Ветра.

- В море учишься почитать всех богов, - произнес Кин.

Лудуня чем-то заинтересовали четки, и он протянул за ними руку. Кин позволил монаху взять свой амулет.

- Освятите его, уважаемый амбань.

Лудунь сначала рассмотрел образок, вырезанный на лазурите, а потом зажал его в сложенных ладонях и трижды прочитал короткую мантру. Хэнка не заметил никаких эманаций энергий.

Кин с поклоном принял образок обратно, поскорее пряча его обратно в рукав.

- Это редкий образ Пробужденного, - заметил Лудунь. - «Усыновленный морскими нагами» зовут его, или же «Сын морского царя». Откуда у вас это?

- Передавался по наследству. Моя семья давно занимается морской торговлей. Впрочем, в ваши края мы подались впервые.

- Вы с запада?

- Да.

- Это все объясняет, - хлопнул в ладони Лудунь, довольный верной догадкой. - Я бы спросил, не продадите ли вы мне его, но, раз вы с запада, то этот образ действительно для вашей семьи.

Кин снова поклонился, и на этот раз тоже улыбнулся.

«Он не разгадал нас», - передал он Хэнке неслышно для человека, и младший маг вдруг понял, зачем Кин разыграл все это представление с образком. Лудунь, даже подержав фальшивый амулет в руках, не обнаружил подвоха. Местный амбань не был мантраном высокого уровня и, даже если и знал о существовании властителей стихий, не достиг такого мастерства, чтобы видеть их. Хэнка тут же ощутил себя акулой в тихой заводи. Вероятно, те же чувства были и у Кина.

- Что ж, пройдемте на «землю Пробужденного», - позвал их за собой амбань и, не дожидаясь, широким шагом направился к выходу из храма.

Не доходя до красных дверей десятка шагов, Лудунь свернул налево к стене и приподнял край вышитого красными цветами тяжелого покрывала - за ним был проход. Маги поднялись по скрипучей крутой лестнице в темное подсобное помещение. Из открытой крепкой двери с замком хлынул ослепительный дневной свет. Здесь окно занимало половину стены, оно было больше, чем казалось снаружи.

Приемная мантрана заняла западный придел храма, еще и на втором этаже. Кин, опять слышно лишь для Хэнки, пояснил, что обычно первый этаж предназначался для мирян, а второй и третий - для священников Дракона, однако храм настолько захирел, что нарушили и это правило (ведь на первом этаже капает, а у господина секретаря бумаги). Помещение было порядка сорока шагов в длину и десяти в ширину - целый коридор, занятый широкими полками со свитками и книгами. Поближе к двери стоял небольшой столик, очаг и две скамьи, покрытые желтыми лоскутными покрывалами. Мантран вытащил из-под стола еще одну маленькую скамеечку и сам сел на нее - видимо, демонстрируя аскетизм. Хэнка обратил внимание на то, что мебель была довольно груба, но тщательно отполирована, а на ребре столешницы был наполовину вырезан довольно сложный узор - с драконами, которые подносили жемчужины сидящему божеству, еще не готовому. На узком подоконнике же, среди рассортированных стопок бумаг, лежала стамеска и рубанок. Похоже, в свободное время амбань сам резал по дереву. В это не верилось, потому что его руки и впрямь были огромны. Разве такие могут быть ловкими? Но раз амбань играл на гуцине…

Лудунь не предложил им сесть. Сначала он широким жестом указал на ящик под стеной. Он был наглухо закрыт крышкой с узким отверстием. Похоже, амбань не собирался говорить, пока господа не сделают подношений.

«Ну и жадный же монах!» - подумал Хэнка.

Кин же с каким-то наслаждением вытащил из того же рукава связку серебряных монет, отсчитал из нее всего две и бросил в ящик. Потом он сел за стол с видом состоятельного человека, оплатившего всю ночь в харчевне. Амбань сурово посмотрел на Хэнку, не меняя жеста. Тот вздохнул, будто сожалея о пустой трате денег, и повторил манипуляции Кина с иллюзорными деньгами, отдав лишь одну монетку из более скромной связки.

Наконец они оба оказались за столом, и Лудунь даже подал им воды в выточенных из дерева высоких чашках, пахнущих сосной.

- Осмелюсь предположить, что вы пришли ко мне не только послушать музыку, - по-деловому начал Лудунь. - Хотите прийти в дом Суйлань, да боитесь слухов?

Кин с Хэнкой переглянулись.

Старший маг медленно кивнул.

- Уж больно странные слухи. Я человек неробкий, но когда речь о колдовстве или демонах… Я решил переговорить с вами, уважаемый амбань.

- Ведь это по вашей части, - как можно серьезнее произнес Хэнка.

- По моей? Ха! Молодой господин, я всего лишь монах из школы Чистого слова, моя доля - бумаги и проповеди, а изгонять демонов не моя работа.

- Так неужели там и впрямь демон? - Хэнка сделал напуганные глаза.

- К счастью, никаких демонов. Я каждую неделю бываю в доме Суйлань, как видите, - монах похлопал себя по животу, - жив и здоров. Однако что касается музыки, то, как говорил Седьмой Наставник Хоань, хорошая музыка ведет к добродетели, а дурная - к ничтожным помыслам. Музыка Юлань же сложная, - монах на мгновение погрузился в воспоминания. Ему хотелось говорить о созданном Юлань. - Ее музыка как испытание. Да, испытание. Если вы слабы духом, то ничего хорошего в том, чтобы послушать Юлань, не будет. Но если вы в себе уверены, то никакая женщина вас не совлечен с истинного пути.

- О? - Кин изогнул бровь. - Я слышал, что она красавица. Неужели настолько?

Амбань даже вроде смутился, отведя взгляд.

- Я имел ввиду, что музыка женщины своенравна, как сами женщины. Особенная у Юлань лишь музыка. Во внешности же госпожи из дома Суйлань нет ничего особенного, как и в ее натуре. Ее мучают все те же яды, что других смертных, и первый среди них - гордыня.

- Талантливые люди часто горды, - заметил Кин, отпивая воду. Хэнка повторил за ним. Мало ли, может, не пить - невежливо.

- И в этом их беда. Она заболела от своей гордости, я считаю. Ей перестали нравится слушатели, захотелось стать еще известней, да отец не разрешил. И в этом он совершенно прав! Нельзя забывать о пристойности.

Хэнка слушал речи монаха с легким непониманием. Он не особенно много общался с мантранами, однако у них была особая манера для бесед: ненавязчиво они узнавали про твои беды, мягко находили путь к сердцу. Не будь у них цели склонить тебя на свою сторону, цены бы не было некоторым их советам. Лудунь же сам казался переполненным страсти, право, быть чиновником, который следует общественной морали, ему бы больше пошло. Но Хэнка ничего не знал о мантранах этого мира.

- И все же, что произошло с госпожой Юлань на самом деле? - осторожно спросил Кин.

- А то и произошло. Когда отец отказал ей в просьбе уехать в столицу, Юлань начала хворать. Весна тогда поганая была, конечно, могла и в самом деле подхватить болезнь вроде корняной. Тогда же приехал к нам настоятель из Хундэнского монастыря, большой ценитель циня, и она попросила, не взирая на хворь отпустить ее сыграть. Надеялась, что настоятель оценит и упросит отца изменить решение. Однако во время игры она лишилась чувств, переволновалась, видимо, да и нездорова была. Конечно, чаяния ее не сбылись, хотя настоятелю очень понравилась игра Юлань. Он до сих пор справляется о ее здоровье и даже лекарства время от времени присылает.

- Не помогают?

- Лекарства могут помочь от болезней тела. Здесь же надо лечить дух.

- А как же иглы и другие мастерства ци? - спросил Кин.

- Упрямая наша Суйлань. Я и сейчас продолжаю ходить в их дом, чтобы она совсем не замкнулась.

- Проповедуете? - снова невинно осведомился Хэнка.

- И лечу, и проповедую, конечно. Потому что Пробужденный может помочь людям и в здравии, и в нездоровье. Да и, между нами, прими она сейчас постриг, откажись от своих запредельных мечтаний, не стало бы и разочарования. Боюсь, как бы совсем не покинула она нас.

- Бедное дитя! - воскликнул Кин. - Что ж, теперь я считаю, что я и племянник просто обязаны посетить дом Суйлань. Быть может, новые люди помогут вернуть Дилу его мастерицу!

- Я бы хотел надеяться. Может, увидит вашего племянника и опомнится.

Хэнка заставил кончики ушей покраснеть.

- Что вы, у меня уже есть невеста… - пробормотал он, и Кин с готовностью закивал головой - есть, есть!

- Что ж, простите нас за беспокойство. Быть может, вы еще успеете сыграть нам?

- Отчего же не сыграть.

- Обещаю, если игра ваша будет хороша, я пожертвую храму всю связку монет, - Кин ни с того ни с сего посулил монаху вознаграждение.

- Уж не проверяете ли вы меня, господин Юань?

- Исполнение в стиле «текучего огня» требует особой сноровки. А вы, простите, мой уважаемый амбань, монах. Я никак не могу поверить, что монаху доступен этот стиль в полной мере!

Амбань хохотнул. Похоже, чужая наглость пришлась ему по вкусу.

- Я тоже люблю честность, господин Юань. Что же, сейчас я принесу цинь.

Лудунь снял с полки скрученный рулон черной ткани, расстелил его прямо на полу, а затем ушел в дальнюю часть коридора. Вскоре монах появился с длинным цинем, наверное, на полторы ладони длиннее обычных. Вырезан он был из красного дерева и выглядел достаточно старым. На боку красовался каллиграфически вырезанный иероглиф «верность», и, судя по всему, не Лудунем.

Монах бережно поставил инструмент на ткань, затем подвязал рукава, обнажая могучие руки. Хэнка посмотрел на него с интересом - таких мастеров циня художники никогда не рисовали. Даже если музыкант был на самом деле воином, его черты сглаживали, дабы подчеркнуть изящество музыки - и так поступали не только в его родном мире. Рядом с Лудунем же даже большой цинь выглядел маленьким, и совершенно непонятно было, как вот этими толстыми пальцами он собирается играть.

Монах сел перед цинем, упер руки в бока и закрыл глаза. С минуты две он занимался дыхательной практикой, а потом, не объявляя мелодии, заиграл.

Хэнка понял, почему стиль назывался «текучим огнем». Лудунь играл так, словно огонь перебрасывался с одного здания на другое, - быстро, многоударно, неуловимо. Многомерная мелодия одновременно поглощала и отдавала, под нее сложно было усидеть на месте, и Хэнке даже пришлось удерживать силой воли Ветер, чтобы внезапно не выдать своего волнения. Эта музыка переполняла до краев, ты заражался ее бешеной энергией, как если бы в твои кости проникало опьянение весной и сила лета. Монах не только справлялся со сложнейшей мелодией, он, похоже, еще и выдумывал ее на ходу. Монах не зря убрал рукава - его руки беспрестанно двигались, то взлетая над струнами, то падая вниз.

Хэнка решил глянуть на Кина, и вдруг заметил, что, хотя тот иногда и кивает головой, не выглядит особо довольным. Хэнка вновь обратил взор к монаху - тот взмок и, похоже, вошел в транс благодаря своей мелодии. Он не выглядел красивым. Хотелось закрыть глаза и только слушать. Хэнка так и сделал, а потом… попробовал поиграть в Кина.

«Если Кин слышит энергии, как музыку, то...»

Хэнка представил, что музыка, исходящая от циня монаха, имеет цвет и форму. Конечно, вокруг Лудуня тут же растеклись языки пламени, но чем дольше Хэнка глядел в неистовство огня, тем больше ему казалось, что этот огонь принадлежит лишь монаху. Цинь стал казаться холодным несмотря на теплый цвет корпуса. Хэнке стало жуть как интересно, почему так, но музыка вдруг прекратилась на торжественной ноте, и младшему магу досталось лишь разочарование - ну почему так скоро!

Хэнка захлопал первым, его поддержал и Кин, надевший на лицо широкую улыбку.

- Я с удовольствием пожертвую вашей «земле Пробужденного»! Ваша музыка пробудила меня, я словно встретил вторую молодость!

Его восторги были фальшивыми, но Лудунь принял их за чистую монету. Он не встал из-за циня, видимо, наслаждаясь своей победой. Когда же Лудунь положил свою ручищу на струны, Хэнке вдруг стало жаль гуцинь. Он никак не мог понять, почему, ведь недавно жившая музыка все равно была прекрасной. В ней и впрямь была пламенная стихия, ей можно было призвать Огонь, как колдуны, и наверняка, когда (и если) Лудунь достигнет собственного Пробуждения, его магия будет подобна огню.

- Однако я лишь одного не могу понять, - начал Кин, замирая в поклоне и приподнимая голову. Взгляд его был лукавым. - Почему же вы, уважаемый амбань, практикуя путь Пробуждения, выбрали этот стиль? Он наполнил мои кости бодростью, но не благонамеренностью.

- Ваша бодрость пойдет на хорошие дела. Вы же не захотели у кого-то украсть? Кого-то убить? Поднять бунт, наконец?

- Что вы!

- А ваш племянник случаем не возжелал ли отказаться от своей невесты ради какой певички?

Хэнка яростно замотал головой:

- Нет-нет!

- Во-от, - Лудунь хлопнул себя по колену, и звук от хлопка эхом отозвался в цине. - Стиль «текучего огня» призван побуждать людей к созиданию. Когда мой почтенный наставник Ци Яо, да удлинятся его годы, обучал меня премудростям стиля, я и впрямь не мог спать по ночам: я колол дрова для храма, перемывал полы, полол грядки, даже резьбу освоил, чтобы хоть куда-то день энергию, и, в конце концов, садился переписывать сутры. Моя кисточка просто летала над бумагой, и почерк стал таким вдохновенным, что даже махнувший на меня рукой настоятель (я был совсем дурной тогда) определил меня в канцелярию. Эта музыка спасла мою жизнь, потому в ней нет ничего дурного.

- О! Я благодарю вас за наставления, уважаемый амбань! - Кин глубоко поклонился и строго глянул на Хэнку, чтобы тот вышел из мечтаний и тоже отдал дань уважения.

- Я присоединяюсь к словам дяди! - воскликнул младший маг, думая, что на этом все и закончится. Но у Кина было еще одно дело.

- Раз вы, мастер, так глубоко понимаете музыку, позволите ли спросить еще одну вещь.

- Смело спрашивайте, - довольный Лудунь не мог отказать.

- Песни дома Суйлань так же полезны, как и ваши?

Лудунь помрачнел, словно слава дома Суйлань омрачала его собственную.

- Понимаете, влияние вашей музыки вне сомнения полезно, - пустился в пояснения Кин. - Я и впрямь воспрянул духом! Но что, если песни дома Суйлань сведут пользу на нет? Тогда я бы непременно хотел вернуться к вам перед отъездом и вновь получить ваше, кхм, «лекарство».

Лудунь едва сдерживал улыбку. Слова «Юань Мэя» ему очень польстили.

- Не знаю, что Юлань сыграет вам, но я всегда буду рад сыграть для столь любезных слушателей еще раз.

- Я, право, опять сомневаюсь, стоит ли мне навещать госпожу Юлань. Все же женщина… - Кин покачал головой, мол, что хорошего ждать от женщин - и сделал он это явно для поддержки Лудуня. - Быть может, вы сумеете сыграть что-то из сочиненных ею песен? Я думаю, такой мастер, как вы, без труда исполните музыку в другом стиле. Нет, я уверен, что должен услышать песни Суйлань сначала от вас!

Лудунь от неожиданности потеребил волосы за ухом. Потом погладил струны гуциня - совсем не так, как Кин, а по-хозяйски.

- Что ж, кто в Дилу не пробовал сыграть песни Юлань! К тому же, мне иногда не хватает ее циня на наших «чайных встречах». Хорошо. Я сыграю вам. «Ши-няо».

- «Ши-няо»? - уточнил Хэнка.

- Ши-няо - это «птица клятвы». Выглядит она наподобие чайки, прилетает на наши берега перед бурей. Зовут же ее так потому, что когда-то она была девушкой, дожидавшейся будущего мужа из моря. Тот же вопреки данной клятве женился на другой в дальнем городе. Узнав об этом, девушка вышла на берег моря, намереваясь покончить с собой, но поднялась такая буря, что ей стало страшно. Девушка расплакалась, ведь теперь и она нарушала клятву быть нареченному верной всегда. Морской бог-Дракон сжалился над страдалицей и обратил ее в птицу. Дал другое имя, то есть, Ши-няо.

- Так песня о птице? Или девушке? - спросил Хэнка.

- А на это вы ответите себе сами, молодой господин.

- Правильно! - согласился Кин. - Музыку понимать надо, Кэ! Слушай внимательно.

Лудунь снова повторил свой маленький обряд с закрытыми глазами, но теперь он не начинал дольше.

«Быть может, представляет себя изящной госпожой Юлань!» - хихикнул про себя Хэнка, но осекся, ведь Кин теперь просто впился взглядом в цинь.

Тогда Хэнка сам превратился в слух. И зрение - ему очень хотелось понять, в чем же диссонанс между музыкантом и его гуцинем. Однако музыка оказалась коварнее, чем он мог предположить.

На этот раз Хэнка даже перестал замечать, что перед ним сидит Лудунь. Казалось, с первыми аккордами в зал спустились сумерки, и в густом полумраке аккордами звучат шаги. Девичьи. Ши-няо спустилась в мир людей, пройдя по струнам циня. Ее настроение менялось, как у моря в течение дня. Нет, она шла не прощаться с жизнью, а успокоить сердце - утопить его боль в волнах. Море утешало Ши-няо, звало ее к себе, предлагая один дар за другим. И, когда море облеклось в одежды бури, девушка вновь ответила отказом, разозлив океан. Море забрало ее против воли, и последняя песня Ши-няо стала сетующим криком птицы.

Хэнка очнулся от мелодии, как после транса. В комнате ощутимо гулял сквозняк, и Кин улыбался почти злорадно, пользуясь тем, что Лудунь не смотрит на гостей.

«Да-да, Хэнка, это твоего Ветра работа», - сказал старший колдун, и теперь Хэнка смутился по-настоящему, заставляя стихию вернуться под контроль.

Справившись, Хэнка поднял взгляд на монаха. Вид у того был растерянный и не особенно счастливый.

- Потрясающе… - произнес Кин с чувством.

- Вы так думаете? - рассеянно спросил Лудунь, проводя ладонью по лбу.

«Он ошибся в паре мест», - заметил Кин.

- Я почти поверил, что передо мной юная девушка. Ваша игра действительно выше всяких похвал.

Тут Хэнка понял, что Кин прекрасно понимал: сейчас его похвалу можно принять лишь на счет Юлань, сочинившей эту песню. Он снова пытался что-то узнать у монаха.

- Мне давно не приходилось играть эту мелодию. Последнее сочинение из тех, что были до болезни.

- Почему же вы выбрали именно ее, уважаемый амбань?

- Она учит смирению. В жизни многое может пойти не так, как мы хотим, и это результат наших ошибок в этой и прошлой жизни.

- Вы думаете, Ши-няо смирилась?

Лудунь кивнул, но как-то неуверенно. Кин поклонился исполнителю, и, хотя лицо его сохраняло выражение учтивости, Хэнка, сидящий рядом, всем существом ощущал - попутчик несказанно рад.

- Что ж, мы отняли у вас много времени, - Кин, как и обещал, скинул в ящик для пожертвований остаток фальшивых монет. Хэнка на вопросительный взгляд амбаня повел плечами, мол, я же не обещал, и это вернуло монаха в родную стихию.

- Торговцы! - возвел он очи долу, на что Хэнка рассмеялся:

- После вашей музыки я просто жажду поскорее стать лучшим торговцем в этом городе! А для этого мне понадобится первоначальный вклад. Никак не могу пожертвовать!

Амбань цокнул языком и сам рассмеялся - быть может, чтобы развеять созданную мелодией мрачную атмосферу. Похоже, он и сам не ожидал, что мелодия окажет на него такое влияние. И Хэнке стало невероятно интересно посмотреть на эту Юлань, сумевшую сочинить неподвластную монаху мелодию.

***

Кин покидал храм быстрым шагом. Его больше ничто не интересовало здесь. Хэнка шел рядом, и ему передавалось возбуждение старшего мага. По крайней мере, разыгрывать монаха было весело.

- Чему ты так радуешься? - спросил Хэнка, едва они переступили порог храма.

- Этот мантран оказался очень полезен, - Кин тут же сделался невидимым для людей и подавая тем пример Хэнке. Один из монахов храма, внезапно вынырнувший из-под ворот с коромыслом, на концы которого были привязаны ящики, пронесся сквозь них, и Хэнка цокнул ему во след языком, настолько быстро он бежал вниз по каменным ступеням.

Маги же неспешно начали спуск.

- Ты же специально заставил его сыграть мелодию Юлань? - уточнил Хэнка, начиная обмахиваться сотворенным из ветра белым веером - разыгрывая из себя ученого.

- Разумеется. Он бы непременно ошибся.

- Ты хотел послушать мелодию с ошибками? Я думал, ты сторонник идеального исполнения.

- Я сторонник живого исполнения. Если бы играла сама Юлань (сейчас я уверен в этом), я бы попал под очарование ее музыки. Заставив играть Лудуня, я получил плохое исполнение, спасшее меня от полного погружения. Ведь ты сам ощутил, Хэнка, как сильна эта музыка? Она растворяет в себе.

Хэнка кивнул.

- Теперь я понимаю, чего именно боялись ее слушатели. Раствориться и застрять в ее песнях.

- Да. Это и впрямь пугает «слабых духом». Нам с тобой несказанно повезло, что мы не из их числа.

- Разве? Я потерял контроль над Ветром, - Хэнке было стыдно за это.

- Но ты не потерял голову окончательно. В следующий раз совладаешь и с Ветром.

- Эй, Кин… Когда Лудунь играл свою музыку, мне показалось, что между ним и его цинем есть какой-то конфликт.

Кин внимательно посмотрел на Хэнку и вдруг отечески похлопал его по плечу.

- Молодец, юноша! Музыка Лудуня неплоха сама по себе, но он терзает свой цинь.

- Его цинь что, из одержимых вещей?

- Нет. Он достаточно старый, прошел через много рук, и потому у него есть свой характер.

- Холодный.

Кин довольно улыбнулся, поглаживая бороду.

- Да. Ты очень радуешь меня, Хэнка.

- За цинь я все равно не сяду.

- И ненужно. Мне нравится, как тонко ты схватываешь суть игры. Достаточно иметь такого слушателя, как ты. Цинь Лудуня - холодный, а сам Лудунь - горячий. Они не подходят друг другу, и, думаю, мастер Лудуня сам был таким же, пламенным, как и стиль «текучего огня». Огонь - стихия властная, зачастую насильственная.

- Знаю я.

- И потому «лудуни» не смотрят на характер циня и истязают его своей властью. Для них это всего лишь инструмент, и потому музыка мантрана недостаточно хороша для меня.

- Но почему же он не справился с музыкой, когда начал играть «Ши-няо».

- О, Хэнка, тут две причины. Во-первых, его циню ближе мелодия «Ши-няо». Можно сказать, что Лудунь - это ян, а его цинь и «Ши-няо» - это инь. Во-вторых, мелодия госпожи Юлань и впрямь чудо как хороша. Сильная. Захватывает. Подчиняет. Лудуню очень хотелось похвастаться перед нами, что он легко сможет исполнить музыку «всего лишь женщины», он явно соперничал с ней, но для того, чтобы исполнять «Ши-няо» правильно, ее необходимо впустить в сердце. И он впустил, а цинь взял над ним верх. Ты сам видел, каким он стал подавленным.

- Теперь я ясно вижу, что все так и было.

***

Дом Бога-Дракона и усадьба старейшей семьи Дилу делили один отрог мыса. Чтобы попасть к Суйлань, нужно было всего лишь спуститься по храмовой лестнице до пересекающей ее дороги на горной террасе, свернуть направо и пройти по склону, обрамленному рядом яблонь, пока храм не исчезнет из вида.

По пути Кин наставлял Хэнку:

- Как человек войду лишь я. Думаю, сегодня мне, свалившемуся как снег посреди лета, откажут. Ты же должен найти одну из личных вещей Юлань. Таких, какими бы пользовалась только она - заколка, гребень… Еще лучше, если ты найдешь хотя бы один ее волос. Не задерживайся и старайся не попасться молодой госпоже на глаза.

- Она опасна?

- В доме Суйлань что-то нечисто, и я и впрямь думаю, что источник несчастий - госпожа Юлань. Также она может быть целью.

- Целью?

- Сначала я думал, что виновата только она. Но сейчас, приглядевшись к Дилу, послушав его людей, я начинаю думать, а не вмешался ли тут еще и местный бог? Может, ему Юлань чем-то полюбилась, и он защищает свое сокровище? Но даже если так, не приближайся к ней. Увидишь - беги, даже с пустыми руками.

- Почему я должен так рисковать ради тебя?

- Разве ты сам не хочешь узнать эту историю до конца?

- Хм-м…

- Эта тишина раздражает… - вдруг сказал Кин, хмуро смотря вперед.

 Хэнка прислушался. В самом деле, стало как-то тихо. Никаких птиц, шелеста листьев на ветру… Ветер-то был, все же город овеивался морскими бризами, но здесь он потерял звук. Хэнка поежился. Ему захотелось спрятать свой Ветер подальше внутрь, чтобы кто-то не лишил звучания... Хэнка коснулся рукой горла. Похоже, собственный голос стал ему дорог. Он не хотел забывать его снова.

Усадьба походила на крепость - глухие светлокаменные стены и узкие окна-бойницы, закрытые деревянными щитами изнутри (на каждом был намалеван желтый глаз с вертикальным синим зрачком). Массивные деревянные ворота не имели ни одной щели, ни одного просвета, намертво закрывая происходящее внутри, а с коньков крыши сбегали скульптуры маленьких драконов со злыми выпуклыми глазами. Какая-то дыра была лишь под стеной, но и ее замуровали мелкими камнями.

Кин воплотился в теле рядом с деревянным каркасом-звонницей, взял колотушку и ударил в черный колокол, возвещая о своем визите. Ворота открылись быстро - их раздвинули двое крепких слуг, а вперед вышел немного запыхавшийся от бега, но стремящийся сохранить достоинство старик с лопатообразной бородой и высокой шапкой - распорядитель усадьбы.

Он внимательно осмотрел Кина с ног до головы, не зная, что тот облекся в черный шелк и расшитую золотом квадратную шапку торговца всего лишь мгновение назад. Так же из небытия явилась торговая бирка Золотой гильдии - высшего в империи содружества купцов. Кин взглянул на слугу с легким презрением, и тот, наконец придя к выводу о статусе гостя, дважды низко поклонился и, не разгибая спины, осведомился:

- У господина назначена встреча?

- Нет, но я бы хотел, чтобы она непременно состоялась, если господин Суйлань дома. Меня зовут Юань Мэй.

- Я немедленно доложу о вас… но, сударь, у меня строгий приказ не пускать никого за ворота без дозволения хозяина. Могу ли я осмелиться попросить вас подождать?

Кин кивнул, излучая высокомерие, и слуга, часто кланяясь и пятясь, снова перешел на бег. Он вернулся так быстро, что незримый Хэнка даже не успел заскучать.

Сходство с крепостью усиливалось из-за того, что пройдя за стену гость оказывался перед еще одной круговой стеной, столь же высокой и также содержащейся в порядке. Пространство между ограждениями было лишено всякого намека на траву, сплошь сухая земляная площадка, исчерченная следами утреннего подметания и, судя потому, что рядом с парой метел стояла и пара палок, используемых для тренировки, в доме Суйлань много думали о самозащите. Впрочем, чему удивляться, если они были богатейшими людьми Дилу! Кин обратил внимание на еще одно закрытое отверстие в левой части стены - когда-то здесь тек ручей, но теперь он, похоже, высох.

За внутренней стеной открылся вид на тенистый сад, в котором на удивление росли не сосны, а только лиственные деревья разных пород, собранные по группам. Сквозь аккуратные посадки были проложены мостки с небольшими декоративными перилами. Они вели к руслу пересохшего ручья, ложе которого заняли широколистные растения с мелкими желтыми цветками. По-своему красиво, как зеленая река, но Кину не понравился такой пейзаж, было в нем что-то упадочное. Старший маг поднялся на высшую точку горбатого моста и заметил, что в скале, к которой дома примыкали почти вплотную, есть что-то вроде каменной лестницы - видимо, на случай необходимости побега.

«Несладкая жизнь была у Суйлань», - сказал он Хэнке, но тот уже рванул внутрь дома. - «И правильно, пока внимание будет сосредоточено на мне, официальном госте… Надеюсь, ты все успеешь».

Хозяин встретил Кина с веранды под крышей. Суйлань Чжидун носил светло-коричневый халат, довольно простой, но с богатым зеленым поясом, на котором висели парчовый мешочек для монет, короткий кинжал, яшмовая подвеска с птицей и маленькие счеты. Он был деловым человеком и совсем недавно вернулся из порта. Кин уловил в звучании его души торопливость, но, увидев гостя, Чжидун вежливо поклонился и пригласил гостя в дом. «Юань Мэя» из Золотой Гильдии отвели в чайную комнату, в которой, судя по всему, проводились пиры, так она была велика. Таким образом Чжидун оказывал гостю высокие почести, словно предлагая духу «Юань Мэя» почивать во всем зале. Слуги сразу же принесли зеленый чай с тонким ароматом и утреннюю закуску - всего понемногу, но так, чтобы гостю непременно что-нибудь понравилось: жареный окунь, хрустальное мясо медузы в черном соусе, красная фасоль с рисовыми лепешками, маринованные сливы и несколько видов черного желе, наколотого на красные палочки.

Кин отщипнул того и этого - чисто в знак вежливости. Он разыгрывал из себя человека богатого, но в то же время холодного к роскоши.

- Я навестил вас случайно, услышал от монахов, что дом почтенных Суйлань совсем недалеко. Приношу извинения за свое вторжение.

- Что вы. Такой гость - большая честь для нашего дома.

- Обойдемся без лишних церемоний, - «Юань Мэй» поигрался биркой Золотой Гильдии, убирая ее назад - мол, все мы люди занятые. - Я очень интересуюсь музыкой, и слышал, что ваша дочь - первая мастерица города. Еще и училась у самой Чжусян, которую мне доводилось слышать в Хундэне лет десять назад. Понимаю, что цель моего визита далека от наших дел, потому прошу лишь ответить мне - позволите ли вы послушать музыку молодой госпожи? Я слышал, ей нездоровится, но я готов щедро заплатить за одну возможность выслушать ее. «Щедро», - Кин вынул из рукава золотой слиток в виде лодочки, - означает «щедро».

Суйлань Чжидун сощурился, взвешивая все за и против. У него было красивое овальное лицо и большие карие глаза, взгляд которых всегда имел оттенок томности. С таких ликов вырезают женские образа Пробужденных, потому что лучшее слово для них - «полнота».

- Обычно я сам плачу тем, кто станет ее слушать. Позвольте узнать, знаете ли вы, почему люди избегают слушать игру Юлани?

- Мне все уже известно. Понимая, что вы сами устали от праздных или трусливых слушателей, я преподношу вам этот слиток. Настоящая цена хорошей музыки - не меньше, чем золотая «джонка» за раз. И это я должен вам платить, а не наоборот.

- Я понял, что вы хотите сказать, и от всей души благодарен - никто еще не рассуждал так, как вы, господин Юань. Теперь я сам начал сомневаться, что выбрал правильный путь, нанимая слушателей. Что ж, я спрошу мою дочь, когда она сможет сыграть. Обычно она музицирует по вечерам.

Кин медленно кивнул, предоставляя хозяину разобраться с этим самому.

Суйлань Чжидун неспешно ушел за перегородку. Его не было довольно долго, около половины часа, но вернулся он тем же спокойным шагом.

- Моя дочь сегодня намеревалась немного погулять на берегу моря, но завтра к вечеру она с радостью сыграет несколько мелодий. Она просила поблагодарить вас, приехавшего издалека, за оказанную ей честь.

Хозяин и гость обменялись поклонами, и Кин, чинно допив чай (гость способен оценить тот самый северный сорт «Скрученных игл»), поднялся, к скрываемой радости Суйлань Чжидуна.

- Прошу прощения за скромный прием. Завтра мы накроем для вас стол с лучшими яствами Дилу!

- Да посетит ваш дом богатство и благополучие! - отозвался Кин. - Однако, хватит и чая. Все ценители музыки знают, что ублажать слух лучше с полупустым животом.

- Как пожелаете, господин Юань. А-а… Я слышал, что вы прибыли к нам не один, а с племянником? Смею ли я узнать, придет ли он завтра с вами?

Кин усмехнулся, как умеют только домашние тираны:

- Единственное достоинство сына моей младшей сестры - чуткий слух. Я бы хотел, чтобы он тоже послушал игру вашей дочери.

- Юлань будет рада.

- Что ж, - Кин еще раз поклонился и, обогнав слугу, сам направился к выходу, будто уже знал этот дом как свои пять пальцев.

***

Чем ближе они подходили к дому, тем меньше Хэнке здесь нравилось. Пространство усадьбы будто иссушили. Обычно людские дома полны разных стихий, слабых и смешанных: на кухне царствует Огонь, в отхожем месте - Вода, в купальне - очищающий Водоем, в спальнях же намешано из-за спутанных снов всего понемногу. Сами люди оставляют за собой радужный след многих стихий, в которых те или иные «ленты» могут быть ярче и сильнее. Однако дом Суйлань казался выцветшим калейдоскопом. Там, где должны были быть живые стихии, остались их бледные образы, скорее память. Забравшись в дом, Хэнка полностью спрятал и свое проявление стихий, слишком уж ярким он казался здесь. Похоже, то же самое сотворил с собой и Кин - Хэнка перестал ощущать его Ветер вскоре после того, как они расстались.

Приходилось ходить по дому почти как человеку, опираясь лишь на зрение. Усадьба Суйланей была старой, но постоянно ремонтировалась, словно хозяевам претил любой беспорядок. Видимо, здесь прошелся с наставлениями мастер искусства ветра и вод, оставив лишь те предметы, которые могли привлечь доброе - зеленоватых львов-собак с кудрявой гривой у входа в дом, большие парные вазы с кобальтовой росписью на морские темы, ширму с деревом в восточном углу (направление стихии Дерева, по крайней мере, в родном мире Хэнки). Личные же предметы, которые люди случайно да оставят где-нибудь, словно были выкинуты прочь, и потому найти личную комнату девушки оказалось не так уж и просто. Хэнка, по старой привычке, пошел было на левую половину, во-первых, потому что считал ее женской, а во-вторых, потому что услышал там женские голоса. Но служанки просто убирались в этом огромном доме, а расположение комнат оказалось не таким уж и очевидным. Хэнка оказался на перепутье между тремя перегородками, ведущими в разные комнаты, и вдруг столкнулся нос в нос с драконом.

О, это была великолепная роспись. Дракон извивался от пола до потолка, как живой, сверкая буро-синей чешуей. В четырехпалой лапе он крепко сжимал жемчужину, с помощью которой повелевал морским ветрам и волнам, его желтый гребень притягивал молнии, а усы топорщились над оскаленной сердитой пастью. Глаза же получились добрыми, от чего характер картины становился многослойным - будто повелитель океанских пучин вышел грозно, но смотрел ласково. Хэнка осторожно просочился ветром сквозь щель под створками, не желая раздвигать их и тем самым делить великолепного зверя надвое, и оказался в комнате средних размеров с прежней строгой обстановкой… да только было в ней две вещи, которые подсказали Хэнке - он на верном пути.

Во-первых, на широком шесте с концами в виде корабликов висел великолепный розовый халат - цвета девичьей весны (Хэнка успел заметить, что в Дилу незамужние красавицы предпочитали именно этот цвет, и к тому же ни один юноша не был замечен в розовом или лиловом, разве что старики в линялом и выгоревшем красном попадались). А во-вторых, перед глухо закрытым перегородкой выходом в сад неподвижно сидела девушка в бледно-зеленом платье. Блестящие длинные волосы были распущены, что Хэнка тоже счел признаком девичества, а перед ней лежала книга с аккордами для циня: на разворот по четыре девичьи руки, замершие над струнами. Справа от развешенного халата стояла высокая сосновая кровать с резными накладками, на ней сидела трехлапая жаба - пузатая погасшая жаровня, а слева от девушки стену полностью загораживали полки, среди которых была особая ниша - для священных предметов. В ней Хэнка заметил еще один рисунок четырехпалого дракона, свежие цветы в двух вазах, связку монет и маленькую куколку в зеленом платье. Хэнка проследил взглядом за ее тряпичной рукой и заметил в соседнем отсеке черепаховый гребень.

«Ну наконец-то!» - возрадовался он и, хотя девушка не могла ни видеть, ни слышать его, на цыпочках начал красться за ее спиной к шкафу.

Однако вдруг атмосфера изменилась.

Вокруг Хэнки словно сгустилось само время, а его кристалл завращался сильнее, предупреждая о какой-то невероятной опасности.

Она исходила от девушки.

Фигура Юлань (если это была она) в одночасье преисполнилась чего-то жуткого, враждебного всему миру и по-своему разумного, и это нечто заметило присутствие постороннего, как голодный легко чует запах еды. И встретиться с этим голодным Хэнка смог бы только тогда, когда девушка обернулась.

«Нет!» - взмолился про себя Хэнка.

Не думая, он бросился к полкам, хватая первый попавшийся предмет, и, пользуясь тем, что девушка почти обернулась, облетел ее по кругу с другой стороны и выскочил сад, благо, щели между створками хватило, чтобы вынести добычу…

Куклу.

Хэнка выругался про себя сначала на родном наречии, потом на местном, и вдруг заметил, что волосы куклы сделаны из волоса двух видов - толстого конского и тонкого человеческого. Почему-то молодой маг не сомневался, что волосы принадлежали хозяйке комнаты, словно и они были отмечены прикосновением того страшного существа в комнате.

Уронив куклу в рукав, он поспешил к выходу, чтобы снова не попасться на глаза чудовищу.

Он не мог назвать существо, с которым так страшно встретиться, иначе.

***

Рассмотрев куклу, Кин воскликнул:

- Молодец! Это даже лучше, чем ожидалось!

Хэнка раскрыл веер, на котором на этот раз танцевали две кукловидные девочки и, обмахиваясь, закивал:

- Мой скромный вклад в предприятие.

- Так значит, из ее комнаты?

- Ее, - Хэнке даже думать о чудовище не хотелось, но он храбрился. - И один в один как дева Юлань. Из алтаря, где главным божеством - Дракон.

Кин улыбнулся, качая головой, мол, каков подлец, и поднес рот куклы к своему уху на мгновение.

- Что это за кукла? - спросил Хэнка.

- Замена. Если я верно все понимаю, то куклу приносят в жертву богу моря вместо госпожи Юлань. Это немного странно… Мне казалось, обряд с невестами Дракона проводят в храме по весне. Выбирают красивую девушку, она для него пляшет традиционный танец, проводит ночь в храме в особом шатре, и в течение года не выходит замуж. На следующий год все повторяется с новой невестой - и Дракону хорошо, и девушки целы.

- Если Суйлань связаны с драконом по-особому…

- Если их алтари призывают Дракона… Быть может, Суйлань сами накликали на себя беду. А может, сначала пришла беда, а потом они стали с ней бороться. Раз ты видел молодую госпожу, что скажешь о ней? На месте ли ее душа?

- Не знаю, на месте ли. Но внутри этой женщины сидит что-то такое, от чего хочется бежать без оглядки.

- Значит, ты встретился с Пустотой. Теперь бы понять, кто ее, образно говоря, пригласил в «дом» Юлань.

Кин погладил бороду и огляделся по сторонам, ища что-то вдали.

- Сегодня для музыки благоприятен Запад.

- Почему это?

- Ветер восточный. С запада до города не донесутся звуки.

Похоже, Кин собирался ворожить на цине. Хэнка от предвкушения даже веер захлопнул. Маги нечасто показывают собратьям свои техники, а тут и на магию можно посмотреть, и, быть может, красивую музыку послушать.

***

Кин выбирал место очень придирчиво, и Хэнке даже показалось, что старший маг хочет покинуть полуостров Дилу, углубившись в настоящий материк. Наконец Кин остановился на небольшом овраге в леске. Перебрал в руках сухую почву. Поприкладывал ладонь к крайним соснам, ветви которых росли к оврагу менее густо. Внимал птицам. Хэнке тоже стало интересно, что такого Кин здесь нашел. Быть может, некую закрытость от внешнего мира? И вдруг Хэнка заметил, что на одной из маленьких, тонких сосен поблескивает на ветру плоская фигурка. Он присмотрелся: голова с квадратным ртом, тело из монеты с иероглифами, две руки… и две змеи вместо ног. Похоже, здесь почитали какого-то из духов земли или нижнего мира, и место было скорее темным, чем светлым. Но, в любом случае, близким стихии Земли.

Уверившись, что овраг подходит, старший маг сел в его центре и материализовал гуцинь. Одиночными ударами по струнам Кин переговорил с цинем, а потом вынул из рукава куколку. Отвязал с ее шеи волос, примерил к струнам - короток! - и добавил ему с помощью энергии ветра длины и прочности. Волос стал новой струной - аккурат между выстроившимися напротив друг друга белыми и черными.

Кин закрыл глаза и тронул волос Юлани. Раздался неожиданно низкий звук, как голос не до конца проснувшегося человека. Кин повторил, внимательно слушая, разбирая его на составные, пытаясь понять, и звук будто бы стал выше и мелодичней. Тогда музыкант осторожно начал добавлять другие звуки - со стороны темных струн, со стороны светлых… но чаще - темных. Под его пальцами рождалась медленная мелодия, которая совершенно отличалась от всего, что раньше слышал Хэнка, но она чем-то отдаленно напоминала музыку Юлани.

Темп немного ускорился, музыка обрела очертания цельной мелодии, и это была песня долгой борьбы. Хэнка, стоявший напротив Кина, ощущал, как его тело желает двигаться в такт мелодии, чтобы сделать все ее невидимые знаки явными.

Сначала Хэнка сопротивлялся, но ему вдруг стало интересно: что произойдет, если он исполнит волю музыки? Если он сыграет песнь души Юлань.

Он взмахнул белым веером, изменяя свои одежды на белый короткий халат с собранными на запястьях рукавами и белые же штаны узкого покроя, переходящими в черные тканые туфли. На лице его появилась подвязанная на затылке маска, а волосы завязались в узел. Хэнка стал актером, у которого есть только язык движений, чтобы выразить душу мужчины или женщины, ребенка или старика, героя или злодея.

Впрочем, у него еще был Ветер, который рождал полупрозрачные образы - воображаемые Хэнкой в ответ на мелодию.

Два танцующих журавля.

Рыбак с сетью, выбрасывающий мелкую рыбу прочь из сети.

Многорукая богиня сострадания.

Согбенный старик, бредущий мимо жизни.

Птица, запутавшаяся в сети.

Дракон, раскрывающий пасть, чтобы проглотить птицу… и тут Хэнка не смог уйти от видения, что дракон проглатывает именно его.

Он словно воочию видел тело морского хозяина изнутри - быстро несущуюся чешую, а потом - стебли морских трав, светящихся рыб в темноте, кости на дне моря, матовые тела акул, днища покачивающихся кораблей, солнце сквозь воду… Солнце!

***

Солнце, разбитое на осколки, танцевало по комнате бликами.

Юлань играла на цине с легкой улыбкой. Это была ее новая мелодия, легкая и ненавязчивая, как ожидание весны. Весной отец обещал свозить ее в столицу, и Юлань предвкушала и запах моря, и встречу с большим городом, и поход в большой храм, где, может быть, ее выслушает настоятель. И в то же время ее улыбка посвящалась сидящей напротив подруге, Сяочуань Сюаньво, облокотившейся на маленький лакированный столик и подпершей щеку рукой. Она чуть покачивала головой - музыка уже захватила ее, и, как всегда Сюаньво не могла сидеть спокойно. Чуть подрагивали и кончики ее пальцев на левой руке, а бумажный веер и вовсе скатился с коленей. Сюаньво было все равно - она жила в мире музыки Юлань.

Мелодия закончилась, и Сюаньво мечтательно вздохнула. Села, оправив светло-голубое платье и вновь начав играть с веером. С одной стороны он был белым, с травами и цветами, с другой же его оклеили золотом с черным листом, и Сюаньво в приступе озорства вновь начала пускать им зайчики в глаза Юлани.

- Прекрати, - та заслонила лицо рукавом. Темно-зеленый безумно шел ей, и пусть люди говорили, что не пристало молодой девушке носить темные цвета, на нее заглядывались и мужчины, и женщины. Статная, с овальным лицом Пробужденной, она запоминалась и без игры на гуцине. Музыка придала ей уверенности еще в детстве, и теперь двадцатилетняя Юлань словно воплощала собой полноту. Она была прекрасна и будто бы ни в ком не нуждалась.

Будто бы, потому что без слушателя музыкант мертв, а без друзей - одинок.

Сюаньво повезло меньше. Она была весьма миловидной, но непримечательной. По правде, дилусскую девушку было видно сразу - округлое личико, пухлый ротик, чуть неровные передние зубы. Сюаньво была из этой же породы. Хоть отец и призывал ее к скромности, единственное, чем она могла приукрасить свою внешность, были наряды и косметика, коей остальные соперницы разжиться не могли. Сюаньво считалась известной законодательницей моды среди сверстниц и многие ходили с ней с подарками, чтобы заглянуть в особую книгу из столицы - «Собрание изящных глаз», альбом по типам подводки глаз.

- Ну как тебе? - спросила Суйлань, затаив дыхание.

- Отличается от твоих прежних вещей, - Сюаньво улыбнулась, приподняв брови. - Тебя опять будут ругать за непонятное новаторство. Не надоело еще?

- Не следовать же мне только за стариной. Так скучно!

- Ты и так много раз отходила от привычного. Не пора ли остепениться?

- Сестра Сюаньво, ты что же, пытаешься меня пристыдить?

- Тебя стыдит весь город, - с очаровательной улыбкой отвечала дразнящаяся Сюаньво.

- Может, мне еще и голову обрить? Боюсь, это тоже будет неудобно!

- Отчего же, сестра Юлань?

- Тогда начнут говорить, что я подражаю статуям Пробудившегося, и то делаю неправильно!

Они обе засмеялись. Проходящий мимо створок отец аж заглянул внутрь, но Юлань помахала ему рукой - ничего серьезного.

Когда отец удалился, Юлань спросила, глядя в сад:

- И все же?

Для нее это был очень важный вопрос.

- Все же?

- Как тебе эта песня?

- Ну… У нее ритм как-то не устоялся. Ты словно пытаешься сказать об одном, а говоришь о другом.

- О? О чем же я хочу сказать? - Юлань повернулась к подруге. Та была крайне чутким слушателем.

- Что ты хочешь отправиться в путь… Уйти из места, которое тебя гнетет. Даже в веселой мелодии ты находишь место для нескольких грустных аккордов. И потому вся песня звучит иначе. Это не «подлинная радость», как ты мне написала, это бегство. Скажи, ты по-прежнему хочешь уехать из Дилу?

- Тесно мне здесь.

- А как же я? И со мной тесно?

- Нет же! Ты - моя единственная отдушина в Дилу. Я очень, очень ценю твои советы.

- Но оставишь песню, как есть?

- Может быть, я даже сделаю грустные части длиннее. Чтобы их мог расслышать каждый.

Едва Сюаньво ушла, Юлань закатала рукав правой руки. Кожа повыше запястья нестерпимо зудела и, хотя Юлань не расчесывала ее, она все же изменилась - посерела и стала суше. Юлань уже показывала руку имперскому лекарю, но он лишь головой покачал, не различив болезнь, и велел на ночь прикладывать смоченную в морской воде ткань. Юлань ничего не говорила родителям, и даже сама не знала, отчего так - не хотелось новых хлопот.

У нее и так была одна.

Юлань проиграла грустный отрывок из своей «весенней песни», и вдруг замерла, не смея добавить последний аккорд.

В комнате потемнело, солнечные зайчики окрасились в бледно-зеленый цвет, а вокруг комнаты Юлань будто закружился водоворот…

В шуме воды она различала, как огромное тело трется чешуйчатым телом о балки спальни, как скребут по дереву твердые когти, как лопаются пузыри воздуха от дыхания…

Юлань, как обычно, закрыла глаза и начала читать молитву Пробужденному. Она просила сберечь ее жизнь человека, ведь только люди могут получить пробуждение, и просила образумить божество, чтобы и оно отринуло жадность. Как всегда, на девятый круг молитвы шум затих, и огромные желтые глаза перестали смотреть на нее сквозь стены.

Бог-дракон, покровитель и проклятье рода Суйлань, ушел обратно в море. Юлань знала, что сегодня опять будет штормить. Море в эту весну - как с цепи сорвавшийся пес.

***

Несмотря на явления Бога-Дракона в дом, Юлань совершенно не боялась посещать его храм. Почему-то ей казалось, что суровое божество в храме превращается в этакого доброго старичка с драконьей головой, на вроде его лакированной статуи. Ярко-красный оскал - смеющийся рот, а черная, слишком толстая обводка вокруг глаз - этакие очки дракона-ученого, который уже научился сожительствовать с людьми. Он и одет как император, а императоры - люди публичные, не по церемониалу ничего делать не станут. Другая причина - «земля Пробужденного» в этом храме. Юлани нравилось думать, что этот гость в чужом храме тоже внимательно приглядывает за прихожанами и не позволяет Богу-Дракону распоясываться. Да, дома было куда страшнее, потому что род Суйлань знал подлинную драконью натуру и напрасно почитал хозяина моря именно таким - страшным, алчным и непредсказуемым созданием. Быть может, натура божества изменилась бы, если б ему постоянно не напоминали.

Юлань в темноте привезли на повозке - отец одобрял ежедневные визиты дочери в храм. Она пришла, чтобы оставить Богу-Дракону подношение, слепленную ей самой из теста, украденного на кухне, человеческую фигурку с бисерной ниткой вместо ожерелья. Прихожане довольно быстро двигались - особый час, когда еще слишком рано для основного столпотворения и достаточно поздно, чтобы у людей появились дела. Оставив подарок на золотом блюде между раковинами с залакированными иероглифами просьб, корабликами, раковинами и звездами из теста, она трижды низко поклонилась статуе, моля сначала о безопасности для судов, потом о здоровье родных и, в конце концов, о своем благополучии. А осмелев, она даже попросила бога принять ее замену из муки и масла. Драконоголовая статуя смотрела на нее, как всегда, посмеиваясь, и Юлань не ощутила ни согласия, ни отказа.

Следовало сделать еще два круга по залу, восхваляя имена Бога-Дракона - Крушитель Скал, Господин Подводных Чертогов, Конь Небес… Но тут рядом с Юланью стал молодой господин Шань, который, казалось, до этого подбивается к другой «утренней красотке».

- День добрый, молодая госпожа. Вы всегда такая ранняя пташка?

- Каждый день, - сухо ответила Юлань, продолжая шептать имена божества:

- ...Хозяин Глубинных Звезд, Распорядитель Светлых и Темных Вод…

Господин Шань не отставал. Он непривычно вырядился в темно-синее с голубым, на щегольском поясе висело сразу две нефритовые подвески, а в заколке мерцали крупные жемчужины.

«Мы же раньше не пересекались здесь в такой час? Неужели ради меня?»

Юлань поджала губы. Она была полностью уверена, что молодой Шань добивается не ее благосклонности, а богатства семьи Суйлань. Все знали, каких девушек он любит, не удовлетворяясь двумя женами, и Юлань совсем на них не походила.

- Не желаете ли после храма развеяться? Сегодня на море свежо, но у меня в повозке есть жаровня и горячая снедь…

- ...Судья Всех Ушедших На Дно, Кормилец Рыбаков, Господин Морских Дорог…

- Госпожа Юлань! - он окликнул ее так громко, что все повернулись к ним, осуждая.

- Мы в храме, молодой господин Шань. И я приехала сюда молиться, а после отправлюсь домой. Что касается ваших усилий, они напрасны. Муж Земных Дев…

Юлань пошла вперед, чтобы больше не стоять рядом с покрасневшим Шанем. Ей казалось, что в спину ей летят молнии или копья, так сильно она разозлила ухажера. Но ей было все равно. Если Бог-Дракон настигнет ее, то никаких мужей у наследницы Суйлань не будет, только вода в легких.

После обхода она остановилась у двери в «Землю Пробужденного» и, вновь трижды поклонившись Богу-Дракону, подергала за шнур колокольчика, извещая монаха о посетителе. Отцу ее привычка ходить еще и к адепту Пробужденного не нравилась, но он не пытался отговаривать Юлань - скажи он что, поругался бы с матерью, а она в обиде становилась неприятной женщиной. Хотя с ней такое случалось редко - притерпелись за годы брака, притерлись, как нефрит с яшмой.

Служанка осталась у двери - она не сильно верила «улыбающимся идолам», да и монах скорее всего, попросил бы ее выйти: он считал, что у всех прихожан есть право на приватность, несмотря на то, что был уполномочен писать доносы в столичную канцелярию.

Юлань поклонилась Лудуню, однако она пришла не к нему, а к алтарю. Амбань впустил ее в еще запертую на ключ молельню, и тогда Юлань прошла весь путь до тысячерукого изваяния Кайно-под-Покрывалом с простираниями - не жалея ни коленей, ни платья. У нее была просьба.

Лудуню оставалось лишь заняться начиткой, и, пока его голос доносился из другого конца молельни, Юлань была спокойна.

Монах ей не нравился. Это была редкая нелюбовь с первого взгляда, когда ты, даже осознавая беспричинность злости, не можешь перестать ее испытывать. Впрочем, причин у Юлани было предостаточно. На ее взгляд, Лудунь совсем не стремился к идеалам Пробужденного. Он просто занял свое место в жизни и играл в монаха, а на самом деле… Да одного его взгляда было достаточно, чтобы понять, о чем монах думает. Его глаза и сейчас были масляными, а под поясом ткань приподнялась, выдавая возбуждение. Юлань передернула плечами и подала монаху короткую связку монет - свое еженедельное пожертвование. Но плохой монах не повод отрекаться от божества.

- Во имя всех существ, - сказала она.

- Да пробудятся они от долгого сна, - стандартно ответил амбань. И, конечно же, ограничиться проводами прихожанки он не смог. - Выслушай меня, шиварин, - он назвал ее «слушателем», как на проповеди.

- Да, амбань, - смирилась Юлань.

- В одну приморскую страну ветер принес семя дивного дерева с Острова Вечной Жизни. Оно расцвело пышно, и в его тени находили приют многие звери и люди...

- Какие?

- Что «какие»? - сбился амбань.

- Какие звери?

- Ну-у, мыши, зайцы, медведи… змеи…

- Даже змеи? - Юлань вскинула брови.

- Все живые существа достойны сострадания!

- Значит, дерево было сострадательным?

- Оно было гордым.

- Ах, гордым? - Юлань закивала, будто понимая глубинный смысл незаконченной притчи Лудуня. - Спасибо вам, абмань. Я непременно расскажу эту историю матери. Конечно, она предназначена для меня, но я думаю, что хорошую проповедь должны услышать все, кто может. Спасибо вам, амбань, - она церемонно поклонилась и направилась к выходу.

И второй раз за день ей в спину летела неприкрытая злость.

После храма Юлань однако поехала не домой, а к одной из двух своих теток. Суйлань Чжидун не любил встречаться со старшей сестрой, вечно отчитывавшей его. Тем не менее, у тетки, сменившей фамилию на Инбу, «серебряные ткани», была торговая хватка и железная воля, и, выйдя замуж за бесталанного, она быстро стала хозяйкой дома и дела, а значит, и торговым партнером своего родного брата. Когда Юлань подросла, Чжидун начал посылать в дом Инбу ее, вот и сегодня девушка прихватила за ручку лакированный ящик из составных цилиндров и в сопровождении служанки отправилась к тетушке Инбу.

Конечно, та продержала ее несколько часов и заставила сыграть несколько мелодий. Потом «жемчужина семьи Суйлань» получила ворох подарков «лично для себя» и наконец смогла помечтать об отдыхе — после тетушки Юлань всегда ощущала себя, как после посещения шумного праздника. Она собиралась было забраться в спасительный паланкин, но вдруг услышала тихий звук игры на цине. Настолько тихий, словно его развеивал ветер. Мелодия была несложной, но ее звучание было настолько душевным, что Юлань замерла на месте, боясь спугнуть песню. Когда же от нее остался лишь призрак, Юлань велела служанке:

- Скажи хозяину, что он прекрасно играл и спроси, позволит ли он поддержать Дилу и молодой госпоже из дома Суйлань. Слово в слово.

В Дилу гордились своими традициями, потому старик хоть и удивился нежданной просьбе, но отказать не смог. Он был отцом нынешнего хозяина дома, чиновника средней руки из управы, и проводил старость в шахматной игре с воображаемым соперником (он скончался несколько лет назад) и иногда - в игре на цине.

- Я играл для себя… - смущенно оправдывался он.

- Ваша игра шла от всего сердца, - Юлань поклонилась ему ниже, чем абманю. - И теперь я чувствую, что, если не сыграю сама ответ, то непременно умру!

- Что вы! - воскликнул старик, поглаживая бороду длинной в локоть. Белую, как северные снега или чистые облака лета. Он походил на бессмертного.

Юлань села за стол, столешница которого была собрана из спилов ствола и сучьев, и, прося прощения за заимствование циня то ли у старика, то ли у самого инструмента, начала играть.

Старик, сидевший на скамье напротив, совершенно забылся, задрав голову и начав беззаботно покачивать второй. Он улыбался, закрыв глаза, и соглашался, что эта восторженная песня и впрямь ответ его сердцу.

- Это ведь «Рыбак на Ивовой реке?

- Да.

- Я очень люблю эту мелодию.

- Я надеюсь, она окупит причиненное мной беспокойство, - Юлань осторожно погладила цинь, благодаря и его. - У вас очень хороший инструмент.

- Ему столько же лет, сколько и мне! А принадлежал он моему почившему другу, - старик поклонился в восточном направлении. Это значило, что друг уже должен был уйти на перерождение.

- Мне кажется, он был замечательным человеком. Ваш друг.

Старик просиял, но отвечать не стал. Лишь улыбнулся в ответ улыбке Юлань. Они оба были сейчас счастливы.

- Хочу немного прогуляться пешком, - сообщила Юлань служанке, и та передала вознице двух пятнистых лошадок, что стоит держаться от госпожи на расстоянии десяти шагов.

Ей нравилась эта часть города, называемая иногда «лабиринтом». Она строилась стихийно, пока чиновники не схватились за голову, что надо упорядочить движение человеческого расселения, и потому здесь было много поворотов, внезапно появляющихся улочек и неожиданных переходов с одного квартала в другой. Кроме того, здесь сохранилось много старых домов, не принадлежавших «верхам Дилу», домов простых смертных, от которых веяло непередаваемым уютом.

Юлань не собиралась гулять долго. Ей хотелось подольше сохранить радость, полученную от встречи со стариком, подольше, не стирать ее хлопотами, ждавшими ее дома. К тому же, непогода ушла на море, а над городом встало яркое солнце, словно разметавшее веселые облака пеной по разным краям небосклона. Пахло весной. Хотелось мурлыкать песенки под нос. Хотелось даже влюбиться. Вдруг до ушей Юлани донесся оглушительный девичий смех.

Она остановилась у стены. Дом одной из подруг Сюаньво, шумной и глуповатой хохотушки. Похоже, сидели они прямо за стеной, вчетвером или впятером, потому что Юлань прекрасно могла расслышать каждое слово.

- Видела своими глазами, как сегодня к ней приставал молодой господин Шань! - говорила какая-то девушка. - А она даже не взглянула на него, будто нет ничего важнее молитвы. Он ушел из храма красный, как рак. Вряд ли он еще подумает к ней подойти!

- Вот глупая-то! Такой красавчик.

- И богатый.

- Ну и хорошо, иначе бы стали Суйлани или Шань вдвое богаче - и спесивей.

- Да, спеси ей не занимать, - этот голос был слишком знаком. Сюаньво. - Считает, будто может соревноваться с древними в музыке, ха! Слушала я последнее ее «великое творение», чистое подражание «Колокольцам в дорожной пыли».

«Неправда!» - и Юлань, и Сюаньво отлично знали, что мелодии совершенно непохожи. Но этого не знали другие девушки.

- И выдает она его, конечно же, за нечто необыкновенное?

- Она добавила в него несколько печальных нот, де, это символ ее побега из Дилу. Она же уехать собирается. И все время, все время говорит, как ей здесь невыносимо.

- Как же ты это терпишь только, сестрица Сюаньво?

- Да ведь она моя сестра. Я пытаюсь ее образумить, но у гордячки ум за разум заходит! Она любит лишь себя и свои песни…

«Сюаньво, милая, что же ты говоришь...»

Юлань ощутила, как по ее щекам текут горячие слезы. Не было у нее подруги, милее Сюаньво, не было слушателя внимательнее, и все так обернулось теперь…

«Что же я тебе сделала?..»

- … от гордыни она и господину Шаню отказала. Наверняка хочет быть первой женой и самой всем заправлять!

- Да не будет у нее мужа, сестрицы, - снова вступила Сюаньво, и Юлань могла догадаться, что говорит она с улыбкой. - Я видела на ее руке кое-что.

- Что же?

- Скрывает рукавом. Но когда она играет, совсем забывается. Вот рукав и поднялся до середины локтя. А там - метка!

- Метка?

- Что за метка, сестрица Сюаньво?

- Драконья. Она же из Суйланей. Дракон очень любит забирать их гордых девиц.

Это было последней каплей предательства.

Юлань показалось, что небо почернело, а по нему скользит огромным змеиным телом владыка морей. Будто его голос гремит ей с высоты неба, ставшего еще одним морем:

«Вот видишь, как люди злы и завистливы? Лучше всего тебе будет со мной! Я-то люблю твои песни...»

Побелевшая Юлань забралась в повозку, ни слова не сказав ни вознице, ни служанке. Те переглянулись и решили, то пора ехать домой. Там хозяин разберется, что стало вдруг с молодой госпожой.

***

Стоял ясный день, а Юлань даже не поворачивала голову в сторону сада. Гуцинь ее стоял в углу зачехленным.

- Что-то ты совсем приуныла, - зашел отец. Юлань показалось, что он принес на своих плечах запах моря. Впрочем, теперь ей мерещилось, что морем не пахнет только в ее комнате, и то лишь потому, что она часто жгла благовонные палочки.

- Немного устала.

- Нет. Ты осунулась и исхудала. Ешь мало. Играешь мало. Что случилось, Юлань?

Она молчала, перебирая прядь волос на груди.

- Неужели все из-за того, что я отказал Шаням?

- Мне нет дела до Шаней, - усмехнулась Юлань.

- Тогда до чего есть?

- До моей музыки.

- Не можешь сочинить песню?

- Могу, но музыка получается слишком печальной даже для меня. Не хочу давать ей жизнь.

- Дочка, - Чжидун сел рядом с ней, - если долго изображать болезнь, она появится на самом деле. Чего ты хочешь?

Юлань повернулась к отцу. Знала, что он с трудом выносит такие минуты: слишком уж их лица похожи, и когда тебя молит твое же лицо, твоя кровь…

- Пожалуйста, разреши мне съездить в Хундэн. Ненадолго. Я хочу развеяться. Ты же обещал…

- Если ты больна, как же мне посадить тебя на корабль? Море в этом году суровое.

- Я поправлюсь, когда смогу развеяться. Мне душно, мне тесно здесь…

- Опять ты за свое. Ты никогда не бывала в других городах. Откуда ты знаешь, что там лучше?

- Я так чувствую.

- Дочка… - отец взял ее руки в свои и вдруг выпустил их. - Ходят слухи, которых я бы предпочел никогда не слышать. Покажи мне свои руки.

Юлань скосила взгляд в сторону.

- Сюаньво наводит на меня напраслину.

- Я так и подумал, что вы поссорились. Сяочуань знают о море не меньше, чем Суйлань. И, надеюсь, Сюаньво лишь решила отомстить тебе.

- За что, отец? Что я ей сделала?

- Ты лучше ее играешь на цине и ты красива. Вот и все причины.

Чжидун словно не был удивлен.

- Мы всегда соревновались с Сяочуань во всем. И, хоть вы были близки… Когда гнилой плод падает, дерево испытывает облегчение. Ну же, покажи.

Юлань опустила веки, принимая решение. Отец не станет смотреть на ее руки, если она ему откажет. Он поверит ей… Но Юлань повернула правое запястье и подняла рукав. Когда она размотала тряпицу, ее отца затрясло. Он схватился за лоб, неотрывно глядя на признаки особой болезни. Такой могли заболеть лишь истинные дочери Суйлань.

- За что же, Небо! За что же...

Выше запястья руку Юлань окольцевал след зеленоватой восьмигранной чешуи. Метка Бога-Дракона, выбравшего себе новую жену. И переубедить его было почти невозможно.

***

Видение пошло кругами по воде. Хэнка услышал дробный звук, а потом ощутил, как его иллюзорную одежду пробивают тяжелые капли. Он в недоумении снял маску, глядя на обрушившийся ни них ливень, и слизал воду с лица - она была соленой! Он чувствовал дождь, как настоящий!

- Ки-и-ин?.. - обратился он к замершему над струнами старшему магу, который тоже глядел в небо с недоумением.

Небо сошло с ума.

Оно клубилось зелеными змееобразными облаками, которые опускались все ниже и ниже, пока под их слоем не стала виднеться трехцветная чешуя. Черное-бело-зеленое тело Дракона, которого пригнал шторм с моря на сушу.

- Невероятно! - прокричал Хэнка, потому что чуждый им обоим ветер разбушевался не на шутку.

Разгневанное божество опускалось все ниже, и давление его силы пригибало магов к земле. Хэнка и вовсе стал на колено, и ему, бестелесному магу, стало сложно дышать, потому что воздух переполнился энергией Воды. Вода сдавливала его иллюзорную плоть со всех сторон, загоняла Ветер внутрь, но внезапно кристалл в груди Хэнки замер, издав чистый, и вместе с тем злорадный звон. Он, похожий на лунный камень, внутри почернел, а потом сквозь грани на свободу рванул темный ветер, зарождая в овраге глаз бури.

Едва коснувшись черных потоков когтями, дракон поджал лапы и резко взмыл вверх, грозно ревя. Дождь встал сплошной стеной, но давление Воды исчерпалось, а через мгновение о схватке говорили лишь мокрые листья и земля.

Кин вдруг расхохотался, отряхивая воду.

- Давненько я не чувствовал дождя!

Но Хэнка не поддержал его (он уже высушил себя), а указал на цинь.

Струна из волоса Сюаньво бесследно пропала.

- Ай-я! - воскликнул Кин, качнув головой. - Нас обокрали!

- Краденное украли, - уточнил Хэнка, усаживаясь на край небольшого обрыва и меняя цвет одежды на черный, только маску белой оставил.

- Это был хозяин моря, Кин?

- Да.

- И ты его ждал?

- Я нарочно ушел подальше от города, ведь есть же и у богов пределы влияния. Но, видимо, все, принадлежавшее Юлань, принадлежит Дракону. Он не позволяет его выносить. А пришел он на мелодию Юлань, как пес.

- Не очень вежливо по отношению к главному богу этих мест.

- Если он - источник Пустоты, то я и с ним церемониться не буду.

- А силенок-то хватит? - не поверил Хэнка. - Да и полный он. Действительно, бог.

Кин прижал гуцинь к себе, как величайшую драгоценность.

- Бог. И Дракон. И хозяин капризного моря, которое раньше просило человеческих жертв. Да и сейчас просит, только реже. Я вот что думаю, Хэнка. По музыке я понял, что Суйлань злило ее окружение, обидела подруга, преследовал бог, и она разочаровалась в какой-то надежде.

- По музыке? - Хэнка посмотрел на маску. - Ты не видел?

- Видел?

- Ты играл, конечно, и я невольно начал танцевать. Лицедействовать даже.

- Это я успел заметить.

- И от твоей музыки меня погрузило в воспоминания Юлань. Я все видел.

- Ты? - теперь изумился Кин.

- Я.

Хэнка коротко пересказал то, что узнал.

Кин слушал, гладя бороду и улыбаясь все шире. Теперь он смотрел на Хэнку по-новому.

- Я и не думал, что мы так хорошо сработаемся! Я же говорил, что ты хороший слушатель. Настолько хорошо все понял, что впал в транс. Я горжусь тобой!

- Ну… - будь Хэнка по-прежнему человеком, у него бы покраснели уши. Эта похвала была приятна.

- Ты уверил меня в том, что я прав. Думаю, Дракон стал либо последней каплей для Юлань, либо явился к ней.

- В дом?

- В дом. Через алтарь. И его явление потрясло душу Юлань, потому что она и так была слишком потрясена. Может, Дракон и подстроил ей череду неудач, чтобы она сама захотела прийти к нему - броситься в море, отказаться от жизни… Тогда, чтобы исцелить Юлань, мне потребуется сначала вырвать ее душу из лап Дракона.

- Ты думаешь, он украл ее душу? И потому в ней поселилась пустота?

- Как-то так. Ну что, желаешь послушать госпожу из дома Суйлань, мастерицу воды, жену Дракона?

- Не знаю даже. Мне и первое свидание с Драконом не понравилось. Как бы он во второй раз не пришел. Ведь это он, получается, расправлялся с ее слушателями.

- Предполагаю, он. Кто еще настолько силен? Но тебе, Хэнка, бояться нечего, - Кин опять хохотнул.

- Что это ты? - Хэнка повернул к Кину еще и маску, словно спрашивало его двое - и с недоверием.

- Он отдернул лапу от твоего ветра, как будто побрезговав. Тебя раньше духи Земли, неважно какого мира, никак не дразнили?

- Поганым ветром перемен, который принесет разрушение их миру.

- Дракон - тоже дух Земли. Он и впрямь на тебя не позарится.

- Да иди ты! - Хэнка в сердцах запустил в Кина маску, и тот поймал ее, продолжая посмеиваться.

***

Суйлань Чжидун послал слугу встречать гостей еще на развилку дорог. Солнце пряталось за облаками, но духота стояла невообразимая, будто в купальне. Вот только раздеться нельзя, потому слуга довольствовался веером, сделанным тут же из широких листьев папоротника. Все равно мимо него не проедут, а он успеет привести себя в должный вид. Если мокрые волосы и прилипший халат можно таким назвать.

Вдруг он услышал отклик со стороны усадьбы. Его звал другой слуга.

- Ань! Чего ты там стоишь? Гости уже прибыли!

- Но как же..? - поразился Ань, бросая взгляд со склона вниз. Дорога была по-прежнему чиста.  - Проклятая духота...

***

- Надо было проехать в паланкине, прямо снизу-вверх, - шепнул «племянник» Кину, когда немного растерявшийся управитель усадьбы вел их по залам.

- А ты хотел это все изображать?

- Они же наверняка слуг отправили нас встречать. Пойдут слухи…

- Спектакль движется к концу, Хэнка, - добавил Кин, а потом громко поприветствовал хозяев.

Их ввели в комнату домашнего театра. Порядка сорока столиков стояло сужающимся к дверям треугольником, так, что все видели происходящее на невысокой сцене. Пол ее был покрыт выкрашенными в черный циновками, а стены за спиной были расписаны красивейшим морским пейзажем в стиле черной туши. День был погожим, потому на крыше открыли окно, и сцену затопил мягкий свет. Сам Чжидун сидел за первым столиком, с другой стороны сидела женщина в одежде торговца, очень схожая с ним лицом - старшая сестра. Второй и третий столик же с мужской половины достались «господам Юаням».

Хоть глава дома Суйлань и пообещал достойный прием, он учел и пожелание гостя, подав лишь чай и закуски к нему, но разнообразие последних было так велико, что к каждому столику приставлялся еще один, и музыкальная встреча все равно казалась пиром.

Когда были выпиты первые чаши, на сцену из боковой перегородки вышла виновница торжества. Прекрасное видение, далекое от забот мира. Юлань шла медленными шажками, будто плыла, и отчего-то казалось, что ее темно-зеленые одежды с черным узором бамбука тревожит течение вод. Она молча села за цинь, глядя в никуда, и поклонилась замолчавшим гостям.

- Она редко говорит, не взыщите, - пояснил Чжидун, а потом обратился к дочери. - Ну же, милая, покажи гостям лучшую музыку в Дилу.

Юлань едва заметно кивнула и занесла пальцы над струнами, как слепая, не знающая, где они находятся. Так было до первого прикосновения.

«Мастерица воды» позволила музыке разлиться по залу, погружая слушателей в мир циня. Из-под ее рук выхлестывалось само море, и тихий прилив превращался в оглушительный прибой. Хэнка ощущал каждую волну, тело встречало каждый накат, и в душе поселился восторг перед силой стихии, что древнее городов, кораблей и рыбацких песен. Хэнка почти уверовал, что в мире должно существовать только море - извечное и могучее, но вдруг гармонию музыки разбили тихие слова Кина:

- Отвратительно, - так назвал он прекрасную музыку Юлани. Хэнка хотел было возмутиться, но из-за того, что он выпал из царства звуков, ему открылась правда о них.

Юлань по-прежнему сидела за цинем, но ее пальцы щипали струны в повторяющейся, совершенно лишенной красоты последовательности. Ее рот безобразно приоткрылся в подобии улыбки, а тело слегка вздрагивало в конвульсиях, которые хотелось назвать беззвучным смехом.

Хэнка широко распахнул глаза, поворачиваясь то к Юлани, то к Кину.

Тот указал подбородком на «мастерицу», и Хэнка понял, что Кин советует приглядеться повнимательней. Младший маг выполнил это указание и обомлел: на сцене не было девушки, излучавшей бы энергию пяти стихий, и не было циня, который бы хранил в себе память о музыке. На сцене была дыра, и вела она в никуда. Хэнка впервые видел столь чистое проявление пустоты. И музыка, которую порождала Пустота, была пустой и бессмысленной. Однако люди в комнате погрузились в транс, а на лицах их застыло выражение блаженства. Они верили, что слышат прекрасную музыку Юлань… нет, они вспоминали известную им раньше музыку, и Пустота пила их удовольствие.

Кин медленно встал - как перед зверем, которого не хочется спугнуть. В его руках впервые при Хэнке появилась флейта, и цвет ее был белым, как у кости. Кин медленно подносил ее к губам, и Хэнка вдруг понял, что вжимается в стену и отползает к нему за спину, потому что Ветер Кина не предвещал ничего хорошего.

Но, как оказалось, на представление не явились все актеры.

Усадьба задрожала. Чайники и чашки задребезжали на столиках, а свет померк.

В воздухе стало слишком много воды, и Хэнка услышал, как вокруг зала вращается нечто огромное. Они словно оказались внутри водоворота, душой которого был Бог-Дракон.

Он вновь пришел за своей добычей, и открытое в потолке окно стало для него вратами. Его лапы обшаривали комнату, он слепо искал сокровище, которое мог бы забрать с собой. Когда лапа почти достала Хэнку, он вновь облачился в темный Ветер, и вновь увидел, как чудовищные пальцы отпрянули в отвращении, тут же направившись к Кину. Кин ничуть не боялся. Он дождался, когда лапа сомкнется на его плечах и теле, и вдруг все его тело ослепительно вспыхнуло белым светом. Дракон выпустил его, обжегшись, и маги вновь услышали рёв морского повелителя, оставшегося ни с чем.

Он ярился где-то рядом, однако усадьба вновь вернулась в первоначальный вид, а пустая Юлань продолжала играть пустую мелодию, вызывая кривую улыбку у Кина. Однако мелодия закончилась, и люди уже пришли в себя, потому Кин просто вышел поклониться Юлани.

Девушку увели две служанки, сославшись на то, что госпожа ослабела, и Хэнке пришлось вместе с Кином разыгрывать «Юаней», пораженных выступлением.

Оно и в самом деле было поразительным!

***

- До того, как ты хоть слово скажешь мне о моей якобы «отвратительности», ответь, почему Дракон даже не пытался обыскать сцену? Ведь девушка сидела там! - Хэнка был очень возбужден. Если бы Кин не велел ему молчать до тех пор, пока они не выберутся из города, на него сразу бы обрушился поток вопросов.

Они вышли из-под ворот на дорогу меж полей, и Хэнка тут же набросился на спутника, разве что за воротник его не хватая.

- Я рад видеть тебя таким бодрым, молодой господин Юань, - отшутился Кин. Он сцепил руки вместе, лишившись флейты, и был с Хэнкой будто лишь наполовину. Тот вдруг догадался по отзвукам энергии, что старший маг перестраивает в себе течение энергии. Хэнке вспомнилась белая вспышка. Это было какое-то очень сильное колдовство, способное обжечь даже божество. И оно было очень нетипичным для Кина.

- Хорошо, - Хэнка сел на землю, еще раз прокручивая в голове все события. Этого времени Кину хватило, чтобы снова стать привычным Кином.

- Итак, госпожа Юлань, - он сел рядом с Хэнкой и хлопнул себя по колену.

- Источник Пустоты.

- Дракону нужна Пустота в его подводных чертогах?

- Кому она вообще может быть нужна!

- Вот и Дракон так думает. Явился по сокровища… м-м, думаю, его привлекли воспоминания близких ему людей Суйлань, он же связан с их кровью. Они подумали о музыке настоящей Юлань, Дракон прибыл за девушкой, а нашел Пустоту - обидно! Так обидно, что хочется забрать себе хоть что-то еще. И вот тут, милый мой Хэнка, наши кристаллы душ в опасности. Ведь это та еще драгоценность!

- Но ведь они распадаются при нашей смерти. Никакого толку воровать их нет.

- Дракон может и не знать этого. Он видит драгоценные камни, полные силы, и бездумно хватает их — в море! Да только его когти убивают магов, и кристалл рассыпается по пути. Боюсь, что он и прикончил всех магов, что могли жить здесь постоянно, а его воды смыли следы пребывания. Напрасная смерть.

- Но наши кристаллы он не смог вытащить. Почему?

- Потому что ты отвратительный ничтожный муж? - Кин похлопал Хэнку по плечу. - Да ладно, не обижайся, не обижайся. Твоя энергия - энергия с запахом разрушения. Все духи Земли боятся ее. Этот страх - не отвращение! - сильнее их. Потому Дракон отказался от твоего кристалла души.

- А от твоего?

- Сам же видел - не по зубам ему старый Кин. Я же тоже маг с вотчиной в своем сердце. По правде, Дракон бы ни одного мага с вотчиной не смог уволочь. Дотащил бы ну до створок, ну до берега, а потом бы сдался - это все равно что целый остров утопить. Я и показал ему, что я такое на самом деле.

- Ты его обидел.

- Дважды. И, быть может, и напрасно. Я думал, что причиной Пустоты в Юлань является Дракон. Что он украл ее душу, а тело заняла Пустота. Но нет, он так отчаянно возвращается к Юлань, потому что души-то у него как раз нет!

– Где же она?

Кин достал куколку из комнаты Юлани и встряхнул ее, будто желая получить ответы.

- Ах, если бы у нас остался волос госпожи! Я ведь теперь не сунусь в усадьбу Суйлань. Эта Пустота уже достаточно пожила на свете, второй раз она нас не пустит.

Хэнка вдруг отобрал у Кина куколку. Повертел ее. Прощупал в пальцах. Хмыкнул, задирая маленькой «Юлань» платье.

- Молодой господин Юань! - воскликнул Кин, но вдруг Хэнка вытащил из куколки нечто - белое и похожее на месяц.

- Ноготь, - сказал Хэнка. - Все же, есть похожие традиции между мирами!

- Хэнка, - Кин бережно перенял ноготок Юлань, - да ты и впрямь сокровище. Я не отдам тебя Дракону, самому такой нужен.

- Ну-у… - Хэнка задрал голову к небесам. Ему было хорошо от похвалы. - А что дальше, Кин?

- Досмотрим историю о жизни Юлань.

- Ты с цинем споешь, а я сыграю?

- У нас хорошо получается делать это вместе.

- А Дракон?

- Нам придется поторопиться. Хотя, мне кажется, он и так потратил много сил. Он все же бог моря, а не земли. Ему тяжело и опасно выбрасываться на берег.

***

Юлань стерла с лица слезы. Она снова вспоминала тот разговор.

- Ты останешься в Дилу, - решил отец.

- Отец, но как же…

- Корабль, на котором ты поплывешь, утонет. А если ты попытаешься сбежать сушей, то Господин Моря уничтожит Дилу.

- Ты… оставишь меня Ему?

- Конечно, нет! В прошлом Дракона получалось обмануть. Нужно сделать куклу, похожую на тебя. С твоими ногтями, волосами и каплей крови. Он заберет ее, но…

- Что? - ей было страшно.

- Ты не должна больше касаться циня. Никогда. Господин Моря идет на его звук.

- Неужели..?

- Никогда. А значит, и покидать Дилу тебе незачем.

Он оставил ее размышлять над словами, но слуги часто открывали створки, проверить, не сделала ли госпожа чего с собой.

Юлань не двигалась с места. Только по бледному лицу ее безостановочно текли слезы.

«Никогда не касаться циня?..»

С того дня Юлань перестала улыбаться. Она не могла заставить себя есть, и ее силы таяли, как убывающая луна. Юлань не выходила из усадьбы, отказывалась надевать верхнее платье, как слишком тяжелое, и вскоре не покидала даже пределов своей комнаты.

Что бы ей ни говорили отец и мать, Юлань оставалась глуха к их словам. Ее взгляд, полный муки, был обращен внутрь.

Сначала к ней часто приводили посторонних. Лекари слушали ее пульс на запястье, качали шариком перед глазами, натирали мазями и вонзали золотые и черные иглы. Мать раз в неделю приводила Лудуня, и он безнаказанно рассказывал Юлани сначала притчи о гордыне, потом - о чудесном исцелении, а потом - про опасности перерождения, как умирающей. Приходили странно пахнущие чужой землей, чужими дорогами лекари, и маги, которые не пахли людьми. Кажется, у них даже сердце не билось. Юлань провожала всех одинаковым взглядом - страдания, которое никому не исцелить.

Она знала способ.

В углу комнаты по-прежнему стоял зачехленный гуцинь, о нем просто позабыли в суматохе. А может, он искушал ее: возьмись Юлань за струны, это бы означало, что она согласна и на Дракона, лишь бы только играть.

Иногда она тянула к нему пальцы, не вставая с места. Ее душа хотела музыки, она привыкла переливать любое чувство, радость и боль, в сияние аккордов.

Юлань боялась. Метка на ее руке перестала расти, но постоянно напоминала об участи всех жен Господина Морей. Соленая вода. Волны. Темнота.

Быть может, на дне ее и ждали чертоги Бога-Дракона, полные чудес. Быть может, любящий музыку хозяин глубин дает своим женам цинь и в человеческом обличье, прекрасном, как зов моря, позволяет сочинять для него песни. Но Юлань казалось, что по ту сторону «брачных уз» ее ждет лишь забвение. Она потеряет все свои песни. Нет, она отречется от них. Это и было невыносимо.

Пришла ночь.

Юлань кое-как доползла до края пола, заглядывая в приоткрытую створку - было душно.

Сад пах влагой, но земной. Мокрая почва, вода в венах растений, ручей, пробивающийся из-под скалы. Юлань навалилась на створку, раскрывая ее пошире, и подняла голову, чтобы хоть немного причастится к земному покою.

Тут она увидела тень.

Чем дольше Юлань смотрела на нее, тем больше черт проступало.

Мужчина высокого роста. Весь в черном, даже нижнее кимоно и шляпа с сеткой от москитов черны. Через плечо перевязь, а за спиной пусто - и как-то странно пусто, будто там непременно должен быть большой предмет вроде циня. Лицо бледное и печальное, а в глазах… В глазах нет жизни.

Юлань задрожала. Она вспомнила, как в детстве маленькая Сюаньво пересказывала ей легенды рода Сяочуань. О тени прародителя-Вэйбо, которая является потомкам лишь незадолго до смерти, а может даже, и служит их причиной. Ведь Вэйбо зол душой, он хочет возродиться и потому касается бледными руками груди мужчины или женщины, исторгая из тела душу. Однако сам он, получая тело, тут же становится виден морским тварям. Они терзают его внутри подмены, и вскоре человек умирает в муках, а после смерти на коже появляется множество ран - как от звериных когтей и пастей рыб.

И этот Вейбо, - вне сомнения, он! - сейчас стоял в ее саду, быть может, заметный только умирающей Суйлань.

- Уйди прочь… - прошептала она с ненавистью. - Ты тоже хочешь лишить меня всего? Уйди прочь! Я не Сяочуань, я - из дома Суйлань!

Дух качнулся, но подойти не посмел. Казалось, ему зябко в эту летнюю ночь. Сокрушительно покачав головой, он удалился.

И теперь Юлань была уверена, что за его спиной не хватает гуциня. Души музыканта.

- Я никому не отдам свою душу…

***

Хэнка опустил белый веер, возвращаясь в реальный мир. Кин тоже больше не играл, пристально глядя на ноготь, обмотанный струной. Маленькая луна на горизонте струны.

- Как же… - начал Хэнка, но прервался от избытка сыгранных им чувств. - Как же жаль ее…

- Жаль? - переспросил Кин задумчиво.

- Неужели тебе нет?

- Жаль-то жаль, но я придержу свои чувства в узде, пока не дослушаю песню до конца.

- А что же тут неясно с концом? Довели ее, до дна довели - все эти люди, Дракон, призрак…

- Но ведь она решила не отдавать им свою музыку? Разве же это могло привести к Пустоте?

- Я не знаю… - Хэнка задумался, поигрывая веером без узоров. Белый цвет не был пустым, совсем нет, хоть и говорил о смерти. Да и смерть не была пустотой. За ней непременно что-то следовало. В случае Юлани - подводное царство или перерождение, но совсем не такая, живая Пустота. - Могло ли быть такое, что душу ее похитил призрак?

- Тогда бы она стала одержимой духом Вэйбо или Мэйбо, говорила бы мужским голосом и играла бы морю мстительные песни.

- Мстительные?

- Если легенда права, Мейбо должен ненавидеть Бога-Дракона. Хм… А ведь правда может быть сокрыта здесь. Дракон и Мэйбо не поделили Юлань, и призрак (а если он был человеческим магом, то знает о душе больше прочих) решил, что она не достанется никому.

Кин встал и вытащил из рукава короткие четки из нефрита с черными знаками внутри каждой бусины.

- Что это?

- Способ молиться богам чужого мира. Подарила одна, хм, капризная богиня. По крайней мере, Господин Моря высунет нос из вод не как Дракон, а как человек.

- Ты хочешь поговорить с ним?

- Он знает больше, чем кто бы то ни было. А может, даже поможет нам. Если наши интересы сойдутся.

- Он хочет девушку, а мы?

- А мы хотим исторгнуть Пустоту из гнезда и убить ее - больше ничего. Мне нет дела до девушки.

- Вот как...- Хэнка наклонил голову. Ему не нравилась мысль, что Кин не имеет сострадания. Сострадания к людям. А может, и к магам, которые ему неинтересны. Но все каменносердечные имели право на такой выбор. Сердце многих было мертво.

***

Под городскими воротами они разминулись. Кин отправился на берег моря, в одну удобную на его взгляд тихую бухточку (в ней орудовали контрабандисты), Хэнка же впервые изъявил желание походить один.

- Ты не боишься, что я тебя оставлю?

- Тогда я просто останусь один, - ответил Хэнка. Но он знал, что Кин вернется и найдет его - или же наоборот, он сам отправиться искать старшего мага. Хэнке хотелось обо многом подумать.

Например, о том, что его внутренняя пустота куда-то исчезла. Хэнка сам не мог ответить, в какой именно миг: может, когда он начал лицедействовать за «Юань Кэ» на всех этих приемах, а может, когда взялся сыграть под музыку Кина, а может, когда его пытался схватить Дракон и Источник, дремлющий внутри кристалла души, показал свой нрав. Раскрылся. Защитил Хэнку. Стал с ним одним целым…. И вновь показал свою разрушительную природу.

Хэнка сменил белые одежды актера на роскошный наряд: черный халат без рукавов поверх белого, расшитый белым черный пояс с яшмовыми накладками и неизменной белой нефритовой подвеской в виде круга, заключающего в себя крылатое кошачье создание. Но он оставался невидимым для горожан, играя в богатство лишь со своим Ветром - и ветром города.

В Дилу сегодня и впрямь было свежо. Иногда на улицах поднимались веселые вихри пыли, вызывая вскрики мужчин и женщин, у которых ветер похищал что-то из вещей, сбивая спесь. Если город не нравился Хэнке из-за мрачности, то люди из-за спеси. Быть может, и прав был Лудунь, читая притчи о гордыне, да только и он сам не избежал ее тлетворного влияния. Хэнка всматривался в лица всех встречных, пытаясь найти хоть кого-то, кого ему захотелось бы сыграть, кого-то отличного от других, но люди Дилу будто и впрямь были вытесаны из одного камня, выросли из одной сосны - беда всех небольших городков… если ты хочешь из них выбраться.

Хэнка понимал желание Юлани. Если ты принадлежишь другому месту или ветрен по своей природе, любая привязь станет для тебя кошмаром. Быть может, если бы ей дали выбрать добровольно, она бы и согласилась на Дилу, но когда тебя окружили с четырех сторон, ты становишься бешеной, ненавидящей всех крысой. Тем не менее, Кин сомневался… У него должны были быть причины для сомнений в Юлани, и Хэнка намеревался дождаться объяснений. Эта «книга» была слишком интересной.

Он бродил по порту, заглядывая в корзины рыбаков. Какие-то рыбины и твари глубин казались ему знакомыми, но встречалось и много совсем странных, как пучеглазая рыба с тигриной окраской или моллюск с пастями на конце щупалец, выглядывающий из некрасивой серой раковины, больше похожей на вздувшийся пузырь. Но и это создание люди научились есть, потому что Хэнка своими глазами видел, как толстый мужчина в грязном переднике отсек щупальце, накрутил его на вертел и отправил в кипящую воду, готовясь обвалять в крошках и приправах. Запах был отвратительным, но к прилавку подошла пухленькая девушка в однотонном платье и сложенным зонтиком на плече. Она купила одно щупальце в бумаге и отнесла своей госпоже, повернувшейся к ветру спиной. К Хэнке спиной, но он вдруг узнал ее. Это была Сяочуань Сюаньво.

Какая бы нелегкая ни принесла ее в порт, а вырядилась она с изяществом: белый цвет рукавов и подола платья переливался в голубой, пестрый широкий пояс затянули потуже, чтобы обозначить прелести талии, в волосах звенели на разные лады «заколки-пагоды» и «заколки с трепещущими крыльями», кроме того, с правой стороны в сложную прическу были приплетены настоящие цветы - искусство на один день. Но даже с удлиненными тушью веками Сюаньво не нравилась Хэнке. Она была праздником для глаз, и морякам нравилось смотреть на «хозяйскую дочку» (для многих так оно и было), но эту красоту не возвышало никакое внутреннее благородство. Впрочем, Юлань Хэнке тоже пришлась не по вкусу - наоборот, слишком много святости. Тем не менее он воплотился, даже не меняя свой слишком щегольской наряд. Ему нужно было внимание Сюаньво.

И он произвел эффект. Она широко распахнула глаза, ведь даже в ее последних журналах не было таких нарядов.

- Молодая госпожа, вы сегодня украшаете эту пристань, - поклонился ей Хэнка, сохраняя на лице пристойно любезное выражение. Не понять: понравилась ему Сюаньво или же он вежлив ради другой цели.

- Мы знакомы? - тут же из-за пояса взметнулся золотой веер, скромно прикрывая нескромно алые губки.

- Я знаю, что вы дочь господина Сяочуань. Признаться, ошибиться было бы сложно - все говорят о вашей красоте.

- Вы льстите мне, - ответила Сюаньво, еще больше скрывая лицо. Впрочем, ненадолго. - А вы?.. - она покрутила веером, описывая его фигуру.

- А, меня зовут Юань Кэ, я племянник Юань Мэя.

- О! - Сюаньво, конечно же, была в курсе всех городских сплетен. - Вы и есть тот молодой господин! Наконец-то мы познакомились.

Служанка тем временем поднесла госпоже еще какой-то кулек, но Сюаньво раздраженно отмахнулась от нее. Не хватало еще, чтобы молодой господин видел, что ей нравятся даже «морские ушки» - еда мужская.

- Я хотел бы спросить у вас, не знакомы ли вы с госпожой Юлань из дома Суйлань? - Хэнка задавал вопрос с почти смущенным интересом, зная, как больно это резанет по Сюаньво. Он не жалел ее ни капли.

- Юлань? Эта сумасшедшая? - тут же выпустила коготки Сюаньво.

- Вчера я видел ее. Госпожа в полном здравии, - соврал, не покраснев, маг.

Сюаньво замерла, не веря своим ушам. А потом рассмеялась, обмахиваясь веером.

- Молодой господин, вас обманули. Даже если Юлань не упала со сцены, как это с ней бывает обычно, вне мостков ее держат две, а то и три служанки. Бьется, как рыба на суше...

«Ты тоже лжешь», - удостоверился Хэнка и мило улыбнулся Сюаньво.

- Ах, как же жаль! В Дилу больше нет красавиц!

Сюаньво растеряла остатки улыбки.

- Вы никак хотите меня оскорбить? - грозно спросила она.

- Что вы! Я же не сказал, что вы красивы. Вы украшаете пристань, как побрякушка. Звона много, а истинной красоты мало. Я, право, предпочту пустую Юлань вашим прелестям.

- Господин! - это выкрикнула уже служанка, догадавшаяся, что ее госпожу обижают.

Сюаньво покраснела, задыхаясь от обиды. Зазвенели подвески, так резко она повернулась на лакированных деревянных башмачках, и вот уже Хэнка созерцал две женские спины. Снова став невидимым, он последовал за девицами, наслаждаясь их руганью. К чести Сюаньво, она ни разу не произнесла ни одного бранного портовского слова. Все же умела держать лицо - но не язык за зубами. Похоже, ее целью было рассказать всем и каждому, как груб «этот Юань Кэ», и непристойность его поведения с каждым поворотом Дилу поднималась на ступень.

«Скоро окажется, что я им юбки задирал», - веселился Хэнка. Нет, если присмотреться, в этом городе не все люди скучны.

Сюаньво привела его к родному дому, как и ожидалось. Те же каменные стены, что и везде, но их выкрасили в приятный нежно-голубой цвет, а черепицу, которую явно недавно меняли, так ярко она блестела, заставили зеленеть, как лесные кущи. Хэнка с удовольствием прошелся по ней, и заглянул во двор - Сюаньво уже жаловалась домашним на «Юань Кэ», в то время как «Юань Кэ» остановился взглядом на персях одной служанки вдали двора, которой от стирки стало так жарко, что она посмела стянуть верхний халат.

«А вот эта действительно красавица,» - заметил Хэнка, от любопытства подобравшийся поближе, а потом смутился, ведь эта девушка совсем не могла его прогнать. Хотя она и не видела, он поклонился ей, и запрыгнул на галерею вокруг одного из зданий дома, только ветер просвистел, принося работяге прохладу. Хэнка шагал по деревянному полу, иногда от озорства постукивая по столбам. Но его кулак замер в воздухе, когда Хэнка вдруг увидал впереди, у самой скалы, маленькое здание, точнее даже, одна крыша на резных опорах с двумя иероглифическими табличками на каждой стороне. Вход уводил в пещеру, из которой доносился аромат благовоний.

«Кумирня предков,» - догадался Хэнка. Он вошел внутрь - вдруг там найдется что-нибудь говорящее? Ведь семья Сяочуань тоже замешана в драконьих и призрачных делах.

Внутри пещеры все стены были покрыты нишами. С левой стороны все они уже были заняты табличками с именами предков и записанными важными историями семьи, а с правой многие оставались пустыми - для будущих патронов семьи, будущих ее покойников.

У дальней стены же все было привычным - лес табличек с именами основателей рода, треножник с песком и тлеющими благовонными палочками, блюда со свежей едой и вином, кое-где женские украшения, подносимые от внучек прабабкам. Хэнка попытался отыскать табличку самого Мэйбо, или же Вэйбо, и, когда ему удалось, пришел в неописуемый восторг.

Иероглифы с нужным именем были выжжены на доске с прилепившимся к ней умершими раковинами. Корабельной доске. А когда Хэнка пригляделся к странной обмотке внизу этой «корабельной кости», то понял, что это струна.

«Вот Кин-то обрадуется! Позаимствую... - подумал он, бесцеремонно отвязывая святыню рода и оставляя на месте ее иллюзию.

Судьба преподнесла ему еще один подарок. Взгляд зацепился за связку золотых украшений в сетке, а за этим узлом лежала невзрачная куколка. Очень похожая на ту, что он забрал из алтаря Юлани. Хэнка взял тряпичную девочку в красном платьишке, с волосами, заплетенными в узел замужней женщины, и заметил у нее на шее обмотку из нескольких волос.

«Это тоже возьму,» - решил он, создавая кошелек для находок. Еще не хватало потерять «сокровища».

На пути ему вновь попалась красавица-служанка, и Хэнка ощутил, что вкус к жизни вернулся к нему окончательно. И вместе с тем ему в голову пришла новая идея.

«А что если я сам, без Кина, смогу призвать воспоминания? Хотя бы из куколки - струну оставлю музыканту».

- А ты как думаешь? - обратился маг к своему Ветру. - Я так и думал, что ты согласишься, - засмеялся Хэнка, ища себе место для представления.

Ему понравилась плоская площадка на крыше управы Дилу. С четырех ее краев на город смотрели морские твари со скрученными носами, а внизу, во внутреннем дворе, маршировал, тренируясь, отряд гарнизонной стражи.

Хэнка некоторое время полюбовался тем, как мимо этого сине-желтого отряда бегают по одиночке чиновники с бумагами и ящичками, цокнул языком, радуясь, что маги свободны от всей этой повседневности, и, перепрыгнув через спину назад, сменил наряд на актерский, разве что ткань на запястьях выбрал синюю, и веер создал полосатый - чтобы напоминал некоторые паруса в порту. К его рукояти он и привязал один из волос с шеи куклы (один, чтобы другие при неудачи донести до Кина).

Но, встав в пафосную позу, с которой стоило начать игру, Хэнка замер. Нет, он частенько играл с самим собой. Ему и в человеческой жизни нравился театр. Но как сыграть спектакль таким образом, чтобы войти в чужую память? Еще и неизвестно кого. Все же Кин первым разгадывал «песнь души», а Хэнка лишь подхватывал образы, которые рождались у него в голове.

Он несколько раз ударил носком по крыше. Задрал голову к небу, наполовину закрывая лицо веером.

«А что же скажет мой Ветер?..» - спросил он у себя самого и закрыл глаза.

Он давно не делал подобных вещей. Быть может, потому и перестал доверять самому себе.

Хэнка мысленно погружался в себя. Он видел все сплетения своей энергии, все оттенки доступного ему темного Ветра, а потом коснулся и кристалла, подобного лунному камню. Да только при прикосновении Дайхоу переполнила тьма, только грани и поблескивали прежними цветами. Сделав над собой усилие, Хэнка проник и дальше.

Он видел поле с черной травой, и над ним поднималось множество маленьких смерчей.

Он уже знал, что в глубине каждого вихря вращается белая маска. Маска тех магов, чей кристалл души он разбил. Хэнка шел между ветряными фантомами своей души, зная, что ищет нечто особенное.

И он нашел его. Хэнка погрузил обе руки в вихрь, вытаскивая его маску, и она тут же обрела черты - женщины с подведенным красным глазами. Колдуньи, которую он когда-то знал, но позабыл имя - путешествия между мирами всегда лишали его каких-то частиц памяти. Она собирала свой театр, вот только актерами в нем становились не добровольно. Маги и люди тонули в построенных ею декорациях, пока не отдавали все силы своей души госпоже театра. Она думала, что Хэнка сможет стать зрителем в ее представлениях, но молодой маг оказался слишком сострадательным. Не к ней. Он сломал ее кристалл, когда колдунья была увлечена игрой и не ожидала его предательства. Кажется, у нее были медовые глаза и почти детское лицо - таких нельзя подозревать в жестокости. Хэнка вздохнул и вытащил ее маску из небытия души в реальность.

Встряхнул, сбрасывая знакомое выражение лица. Ему была нужна только ее способность, или даже видимость ее способности.

Он надел маску на свое лицо и снова картинно раскрыл веер.

На этот раз игра пошла сразу.

Он не задумываясь создал декорации - сад семьи Сяочуань, только на два поколения старше. Сменил погоду на солнечный теплый день. Нашел место для насекомых и солнечных зайчиков. Нашел место и для теней… и среди них сама собой выросла человеческая. Почти человеческая. Призрак, который не смел подойти к жилищу слишком близко. И Хэнка взирал на него ласковыми и мудрыми глазами молодой женщины. Женщины в красном платье, баюкавшей младенца в тени галереи.

Она, бабка нынешней Сюаньво, совершенно не боялась привидений.

- Опять пришел?

 Дух кивнул, накрывая ладонью лист папоротника. Ладонь прошла насквозь, и он бессильно опустил руки.

- Я не видела тебя несколько лет. Видишь, даже успела родить хорошенького мальчика. Я бы назвала его в твою честь, если б разрешили.

Дух бешено закачал головой, мол, ненужно.

- Жаль, красивое имя «Мэйбо». «Ласковая волна». Хотя можно сказать и «льстивое море». Ты льстишь мне, являясь так часто. О чем хочешь предупредить на этот раз?

Дух начал говорить. Ни звука он не произнес, но хозяйка дома Сяочуань кивала, продолжая качать младенца.

- Да, я поняла тебя. Непременно отговорю мужа связываться с ними. Разбойники, надо же! Мы многим обязаны тебе.

Дух поклонился ей.

- Нет, правда обязаны. Я уже приучила мужа слушаться «наших» советов. Он приносит тебе особые дары на алтаре предков, ты не заметил?

Дух пожал плечами и взялся рукой за край шляпы.

- Тогда прими хотя мы мою словесную благодарность. И знай, что про себя я буду иногда звать сына Мэйбо. Мне очень дорого это имя.

Призрак вновь покачал головой, но уже с тенью улыбки.

- Прощай, - сказала ему хозяйка дома Сяочуань, дружная с призраками и духами. Быть может, потому что у нее на лопатке была родинка, похожая на иероглиф «друг».

Вдруг маска слетела с лица Хэнки, растрескавшись — он довел ее до предела. Наверное, потому что так и не привык пользоваться дарами своего Источника.

***

Стоило Хэнке начать искать Кина по ауре, как тот сам пришел. Вид у него был нерадостный, однако при виде Хэнки Кин переменился.

- Мы не виделись всего-то с утра, а ты уже так переменился! Что за Ветра ты поймал? Вижу признаки трех.

- Верно, трех. Один старый, один новый, - Хэнка не желал особенно распространяться о своей магии сейчас. - Я нашел в доме Сяочуань вот это, - младший маг отдал находки Кину, и тот только языком цокнул. - Хоть это и осквернение храмов предков, но ради потомков.

- Вот-вот, именно так! А как твой улов?

Кин неожиданно длинно выругался.

- Так он ее и червь морской? - уточнил Хэнка. - Мне казалось, Юлань не перечисляла таких его титулов.

Кин мрачно показал несколько бусин от его прежних четок.

- Порвал. Он был человеком ровно несколько мгновений, а потом, тварь мстительная, окатил меня волной! Не любит он нашу породу, видите ли!

- Понимаю, неприятно, - Хэнка едва сдерживал улыбку.

- Кажется, у контрабандистов больше нет удобной бухты… - пробормотал Кин, разглядывая «трофеи» Хэнки. Тот рассказал, как добыл их и о видении о Мэйбо.

 - У тебя сегодня более благоприятный день, чем у меня. Но готов ли ты подпортить его призраками?

- Призраками? Уважаемый мастер, маги не видят призраков, если это не что-то из ряда вон выходящее.

- Значит, я уже успел стать мастером?

Хэнка прикусил язык.

- Не учителем же. Я несерьезно! А насчет призраков - серьезно.

- Мэйбо никак не назвать обычным призраком. Он был магом, кроме того, он прожил как призрак несколько столетий и сохранил разум. Он теперь добрый дух, хранитель Сяочуань… Но мне все еще неясно, может ли он вредить Суйлань. Эти семьи не раз менялись женами, но в то же время у духа могут быть личные пристрастия…

- Может, и его вызовем? У тебя нет четок, вызывающих призраков? Конечно же, в добром расположении духа!

- У нас есть струна Мэйбо, а цинь - душа музыканта. Если он, конечно, был музыкантом не меньше, чем магом. Может, и струн-то почти не касался, или это струна от циня его жены?

- Тогда мы вызовем его жену. Мне кажется, Мэйбо должен пожелать с ней увидеться.

- В любом случае, вызов призрака менее опасен, чем вызов, - Небо, зачем ты его сделало божеством! - Дракона.

- Призрака мага. Маги не любят властителей стихий.

Кин пожал плечами. Им снова нужно было выйти за пределы Дилу.

Астрологи этого города непременно должны были нагадать на этот месяц много странных событий.

***

Кин нарочно повел Хэнку в другую сторону от берега, где пытался поговорить с Богом-Драконом. На взгляд Хэнки, глупость чистой воды, ведь любая часть берега здесь принадлежала этому богу. Но Кин указал на какие-то столбы, торчащие из травы в красноватой песчаной дюне.

- Здесь был первый поселок. Предтеча Дилу.

- Здесь жил Мэйбо?

- Если история не врет. По крайней мере, другие горожане тоже рассказывают легенды, что первый поселок рыбаков смыло волной, а в тех горах, - Кин указал дальше, где над водой поднимались скалы, - рыбаки сумели переждать ненастье.

- Далековато они теперь?

- Ну, часть Дилу построена на скалах. Если море и восстанет, половина города уцелеет. Храм Бога-Дракона точно.

- Ты будто не рад.

- Пусть стоит, - Кин махнул рукой.

Он приблизился к дюне и очертил палкой довольно широкий круг на песке.

- Нам-то чего бояться? Не люди.

- Хочу поглядеть, насколько он необычный призрак, - Кин вовсю чертил знаки вдоль круга.

- И не стыдно знать человеческую магию?

Хэнка и сам был ей не чужд.

- Ни капли. Все инструменты хороши. Войди внутрь.

Когда они оказались в круге, Хэнка хмыкнул - то, что они сами не оставили на песке ни одного отпечатка ноги, уже должно было сообщить призраку, что дело тут нечисто. Если призраки смотрят под ноги, конечно.

Кин вытащил цинь и расположил его прямо в воздухе - играть он собирался стоя. Хэнка скрестил руки на груди, заранее отбивая такт ногой.

Кин осторожно размотал струну с доски, пристроив ее так же в воздухе.

- Надо же, как будто вчера сняли с циня, - говоря так, он не выглядел удивленным. - Похоже, господин Мэйбо заговаривал свои струны на вечное использование. Но струна оборвана - думаю, уж не наш друг-Дракон ли постарался. Кто еще мог поднять море против рыбацкого поселка.

- Да уж, скверный нрав местного Господина все объясняет, - усмехнулся Хэнка. - Мы у моря, Кин. Нас же тоже может смыть.

- Второй раз чешуйчатый старина не поднимется. Я же его тоже окатил.

Кин же вновь удлинил струну и привязал ее на свой цинь. Удивительно, но среди струн его инструмента проявилось больше белых.

- Посмотрим, что же ты за человек, Мэйбо. Струны помнят музыку пальцев, касавшихся их в прошлом…

Кин сказал последнее речитативом, и тут же заиграл. Нет, он лишь позволял струнам себя вести, а струна, соскучившаяся по циню, сама указывала мелодию.

Эта музыка словно переместила Хэнку на корабль. Огромный корабль, который, однако, кажется слишком маленьким в огромном море. Звуки теряются в низком тумане. Шлепки весел - единственная надежда на движение. Но каждый всплеск вне палубы вызывает испуг - что там, во мраке ночного океана? Музыка Мэйбо погружала в образы не хуже, чем мелодии Юлани, но это было творение человека, знавшего море и опасавшегося его. Знавшего тварей морских и тварей ночных по именам и братавшегося с ними в темноте. Мэйбо, человеческий маг, странник, что выходит в море лишь ради охоты на духов и чудовищ. В музыке он боролся с одним из них. Может, и хорошо, что мелодия не могла передать облик - море коварно, в нем растворяются образа. Но вот в песне появились лучи надежды - то ли солнце, рассеявшее туман, то ли близкий маяк. Корабль вернулся из путешествия… как вернулся к своей песне призрак Мэйбо.

Он пришел со стороны поселка. Если бы Хэнка не обернулся, то не заметил бы призрака. Мэйбо был совсем таким, как в видении - высоким, в широкополой шляпе, замотавший лицо черной сеткой от москитов. Кин тут же повернулся к нему, продолжая играть ту же мелодию с начала, а образ Мэйбо дергался, как о пощечин.

Он вытянул указательный палец вперед, требуя вернуть ему струну. Но Кин отрицательно покачал головой и сказал:

- Хочешь получить ее, расскажи нам о Юлань. Расскажи нам о Драконе. Расскажи, почему твой город в опасности.

Мэйбо не изменил позы, но вдруг пошел на магов. Он коснулся черты, прочерченной Кином, и опустил голову, рассматривая ее. Он воздел теперь уже обе руки, и от каждого пальца поднялись какие-то нити. Хэнка поразился, узнав в них струны циня, оборванные на разной длине. Мэйбо взмахнул руками, сметая узоры круга со своей стороны, и решительно направился к Кину. Тот тоже поднял руку, и из его ладони вырвался Ветер, сияющий белым. Он достиг ног Мэйбо и крепко связал их. Напрасно Мэйбо пытался разрезать путы струнами, Кин крепко связал его.

- Мне кажется, предок Сяочуань не может говорить, -добавил Кин. - Поможешь ему чем-нибудь?

- Это мы не слышим голоса мертвых, - сказал Хэнка, вынимая маску. Он легонько подул на ее обратную сторону, и вбил ладонь в темноту москитного покрывала Мэйбо. Дал ему белое лицо, губы которого могли говорить Ветром.

- А-а-а… - прохрипел призрак и замер, испугавшись собственного звучания.- А-а-а…

- Неплохо получается, - подбодрил его Хэнка. - Но попробуй словами, друг!

- Город в опа-асности…

- Мы это знаем, - подтвердил Хэнка.

- Дракон… Я пробудил…

Им пришлось говорить с Мэйбо до поздней ночи, чтобы узнать все.

Легенда, рассказанная архивистом, не лгала. Мэйбо, странствующий маг, решил остановиться в рыбацкой деревне из-за дочки старосты. Уж очень она ему полюбилась. Не врала легенда и про пиратство - Мэйбо помогал местным грабить корабли, за что и получил жену. Но он слишком хорошо играл на цине, чем привлек внимание Бога-Дракона. Тот явился именно за Мэйбо, желая забрать музыканта на дно. Но не тут-то было! Дочка старосты бросилась в воды, и Дракон по ошибке схватил ее. С тех пор и появилось у него дурное пристрастие - забирать себе женщин, умело играющих на цине. Как он мог не обратить внимание на Юлань, еще и из рода Суйлань, уже подарившего ему несколько жен? Поскольку Юлань также была потомком Мэйбо, он приходил к ней, чтобы подсказать выход, призрак вообще желал прерывать череду несчастий, но Юлань не смогла расслышать его слов. А потом пришла Пустота.

- Юлань… убила себя… - закончил призрак, сокрушаясь. - Юлань отдала жизнь… циню.

Он плакал. Плечи его сотрясались, и Хэнке стало жаль заботливого призрака Мэйбо. Как никак, а он и впрямь защищал потомков.

- Что ж.. - Кин высвободил струну из плена своего циня, протягивая ее Мэйбо. - Ты хорошо потрудился. Мы доделаем остальное.

Дух уже успел выронить маску Хэнки, потому лишь поклонился, забирая струну. Она обвязала его шею, как будто он сам был тряпичной куклой.

Мэйбо растворился в ночи. Похоже, быть ему странником между мирами до конца жизни.

Хэнка же повертел в руках маску, на которой отпечаталось скорбное выражение лица, и растворил ее в своей душе.

- Кажется, я теперь тоже не люблю Драконов.

- Бывают и получше. Бывают и получше, - повторил Кин, гладя свой цинь и словно обещая ему никогда не совершать таких глупостей, как госпожа Юлань.

***

- Если что пойдет не так, беги, - предупредил Кин Хэнку. - Если Пустота поглотит одного из нас, магов с Источниками, она обретет огромную силу.

- Так надо ли давать ей возможность так подкрепиться?

- Если ее не уничтожить, она постепенно сама станет сильнее. Съест Бога-Дракона, например. Ведь все к тому и идет. Рано или поздно они встретятся.

- А что дальше?

- Дальше? Она может даже разъесть мир. Наденет маску засухи, мора или войны, и возьмется хозяйничать по всему свету.

- Тогда ее не остановить?

- Можно, но очень сложно. Быть может, я сам избегаю попадать в такие миры. Но не бойся, на моем счету их немало.

- Ты спокоен, - согласился Хэнка.

- Главное, сам к ней в рот не лезь. Не касайся. Ветер-то она поймать не сможет.

- Потому ты и подходишь на роль охотника?

- Да. Ветер неуловим и тонок.

Они приближались к усадьбе Юланей, и теперь неприятная тишина увеличила свои пределы вдвое. Когда маги приблизились к знакомой стене с «глазами» в бойницах, Хэнке показалось, что цвета померкли.

- Кин, а что может стать с людьми, которых она коснется?

- Какое-то время поживут, а потом исчезнут.

- И сейчас?.. Ее родители? Слуги?

- Судя по тому, что небо над усадьбой не почернело, еще нет. Они наверняка погружены в сон, потому что для них в жизни больше ничего неважно. Но отныне ни слова, Хэнка. Спрячь свою энергию. Она не должна нас почувствовать.

- Что ты хотя бы задумал?

- Найти гуцинь Юлань и вернуть ее душу в тело. Тогда в нем не будет места Пустоте.

Внутри усадьбы было непривычно тихо и темно. Не горели свечи, а свет почти не проникал сквозь створки.

Хэнка вел Кина в сторону комнаты Юлань, но она оказалась пуста - ни циня, ни девушки. Хэнка взглянул на сад, который совершенно высох, словно лето уже отгорело, а снег еще не выпал. Пахло пылью и пеплом. Пахло не смертью даже, а неестественным запустением.

Кин призадумался и поднял палец вверх, догадавшись, где еще может быть искомое.

Они тихо перемещались по комнатам, пока не попали в домашний театр Суйланей. Хэнка едва не ахнул, увидев, во что он превратился.

Главы рода Суйлань так и легли на столики, за которыми сидели, словно в одночасье лишились чувств. Но помимо них в зале лежало в разных позах не менее пятнадцати человек, а ближайший к Хэнке молодой слуга, зажимающий в руке горлышко металлического кувшина с вином, и вовсе пытался сбежать.

Маги медленно пересекали зал. Хэнка, рассматривавший тела домочадцев Суйлани, не сразу поглядел на мостки, в то время как Кин сразу заметил там цинь. Однако оказавшись у инструмента, Кин нерешительно замер. В конце концов он вынул из рукава мешочек, а из того - ноготь Юлань. Он положил его на край циня и прошептал несколько слов в таком тембре, что струны циня задрожали, отвечая ему. Похоже, для старшего мага все музыкальные инструменты были вроде людей.

Однако его тихих слов было достаточно, чтобы призвать Пустоту. По дому раздался крик…. Хотя вернее бы его следовало назвать отсутствием крика. Совершенный звук Пустоты, от которого даже Хэнке стало не по себе.

Поступь тяжелых ног и шорох тяжелых одежд - все это раздалось откуда-то сверху.

С открытого окна вдруг посыпалась пыль, и Хэнка с Кином едва успели разлететься в разные от циня стороны, потому что сверху свалилось нечто.

Нет, это определенно была госпожа Юлань. Ее тело, ее бесстрастное лицо и немигающий взгляд огромных глаз. Даже нижние одежды были ее - темно-зеленые, с бамбуком. Но поверх Пустота напялила еще несколько парчовых халатов, похоже, подаренных семье Суйлань разными чиновниками и никогда не ношенных, и при этом уже перепачканных едой, тушью, землей. Пустота пробовала на вкус все.

Она бухнулась на пол - пародия на изящную девушку, - и начала бессмысленно дергать струны. Похоже, Пустота уже разучилась наигрывать мелодии Юлань. Хэнка поморщился, а Кин же вдруг захлопал. Яростно, будто ничего лучше в жизни не слышал.

Юлань медленно повернула к нему голову.

- Прекрасно! Восхитительно! Лучшей музыки в мире нет! - восхвалял ее на тысячу ладов Кин. - Прекрасная госпожа Юлань, не позволите ли мне сыграть на вашем цине одну из ваших мелодий? Я прибыл издалека с племянником, но о вашем искусстве знают на всех континентах! Я долго учил ваш шедевр, и так надеюсь представить его вам… Посвятить его вам! - Кин выделил слово «посвятить», и, похоже, Пустоте оно пришлось по нраву.

Она грузно поднялась, хлопая руками по бокам, и со складок одежды посыпались крошки и земля. Юлань спрыгнула с мостков и села между столиками, хлопая ртом. Жутко, будто все в этот рот и отправится.

Лицо Хэнки сначала перекосило от отвращения, но он взял себя в руки и вдруг вынул две белые маски.

- Я же станцую под вашу музыку, госпожа Юлань! Я хочу посвятить вам свое представление!

Юлань неловко захлопала в ладони - ей было сложно попасть рукой по руке.

Кин выдохнул, сосредотачиваясь на цине. Он еще не начал играть, но его пальцы о чем-то говорили с инструментом. Хэнка же тут же начал плясать, отвлекая Пустоту.

Кин заиграл. Красивые звуки заполнили страшную комнату, и рот Юлани перестал хлопать, открывшись.

Кин играл, и пусть Хэнка не собирался погружаться в смысл мелодии в таком опасном месте, ему было легко танцевать. Тело само ловило ритм, ему было приятно отдаться такой песне, приятно отдаться этой тихой печали девичьего сердца.

Когда мелодия подошла к концу, Кин, не смутившись, начал играть что-то другое. Странное. Хэнка попытался следовать его ритму, но рисунок танца окончательно сломался. Это заметила и Пустота, забеспокоившись, но, пока Кин играл, музыка словно придавливала ее к полу. Это продолжилось и дальше. Плечи Юлани наклонялись вперед, в то время как она силилась не отворачивать лицо от музыканта. Девушка вцепилась пальцами в пол, ногти заскребли по нему, но музыка Кина продолжала давить, и вот уже Юлань оказалась припечатанной к полу. Хэнка, не зная, что ему делать, продолжать танцевать что-то свое, и вдруг угадал несколько нот…

«Он играет ту же мелодию наоборот!» - догадался младший маг Ветра, и тут увидел, что цинь под руками Кина разгорелся изумрудным огнем - под цвет рукавов своей настоящей хозяйки.

Его пламя охватило и Кина, а потом потекло с мостков вниз, и Пустота жутко задергалась, чувствуя приближение этого огня. Кин возвращался к началу мелодии, и пламя начало взбираться по узорчатым грязным рукавам девушки, а потом, - Хэнка не видел, но был уверен в этом, - потекло ей прямо в рот. Пустота закричала, но ее ужасный голос постепенно превращался в крик девушки. И этот крик закончился плачем.

Кин завершил игру, и тяжесть, навалившаяся на плечи Юлани, сошла на нет. Она вдруг вскинула спину. Ее лицо было полным горя, но все-таки живым:

- За что! - зарыдала она, спрашивая уже у Кина, и он посмел ей ответить, ведь его острый взгляд видел - Пустоте не стало места, ее пыль осыпалась вокруг Юлани полукругом, так же как осыпался пеплом ее ноготок на краю циня.

- Случайность, госпожа Юлань. Это всего лишь случайность. Но ты не боролась за свою музыку до последнего, не так ли? Ты просто надрезала вены над гуцинем, убежав от борьбы. Ты в самом деле отказалась от своих прекрасных песен.

Юань отрицательно закачала головой, но вдруг остановилась.

- Д-да… - выдохнула она. - Я мертва. - Она подняла ладони к лицу, и на запястьях проявились следы порезов. - Я мертва…

- Ты еще можешь спасти свою музыку, - Кин встал, поднимая с подставки инструмент. - И твой цинь не хочет тебя покидать.

- Как? - кажется, она теряла голос, как призрак.

- Отправляйся к морю, к Богу-Дракону. Он ищет тебя и угрожает смыть Дилу в море. Но если ты сыграешь ему, он заберет тебя. Ты знаешь, что у моря много песен? Ты можешь сотворить для него еще одну. И каждый, кто умеет слушать, услышит ее.

- Правда?

- Да, - Кин протянул вставшей девушке ее цинь. Юлань сначала сбросила лишние халаты, а потом взяла инструмент и бережно прижала к себе.

- Скорее, - поторопил ее Кин. - Ведь ты мертва и недолго сможешь оставаться в этом теле.

Юлань кивнула и заспешила прочь.

Шаги ее были тяжелыми. Земля требовала тело себе.

Кин поспешил за ней. Он не мог пропустить последней песни Юлань. На этот раз настоящей Юлань.

***

Когда Кин сказал, что ему нужно восстановить силы, Хэнка и не думал, что музыкант вновь начнет играть. Они вернулись на ту же поляну, где впервые встретились, и, когда закат отгорел, Кин начал творить новую песню - для души, для себя, для Хэнки.

Тот привалился к тому же дереву и скрестил руки на груди. Ему нравилась эта музыка, как и то, что у нее нет иных причин, кроме услаждения слуха. Можно соскучиться и по такому.

В тишине Хэнка пару раз хлопнул в ладоши.

- Слушал бы и слушал.

- Никто тебе не мешает.

- Приглашаешь в ученики?

- Даже если ты заупрямишься, как всякий Ветер, буду рад компании.

Хэнка хмыкнул.

- Значит, потому что я хороший слушатель?

- Прекрасный. Ты же понял, о чем я играл в первый раз?

- Тебе не понравится ответ.

- Можешь быть честным.

- Ты играл о неудовлетворенности. О своем голоде к музыке. Можно даже сказать, что ты так и живешь - ищешь приключения, чтобы найти новую музыку или ее сочинить. Но ты, как Пустота, всегда требуешь еще и еще. Кажется, в тот раз ты злился на себя за такие мысли.

- Иногда я на себя злюсь, это так.

- А что с Юлань? Ты был с ней неласков, хоть и помогал ей.

- Не ей, а ее музыке. Я презираю таких людей, как она.

- Неужели?

- У нее был невероятный талант, но она отказалась от него. Да, мир испытывал ее, но у нее был последний шанс из всех, которым она не воспользовалась - и призвала Пустоту, равную ее таланту.

- Да что она могла сделать против Дракона! Против Божества!

- Она могла выйти к морю и сыграть ему песню. Отменить магию Мэйбо. О, она бы смогла усмирить даже Дракона…Но не случилось. Куда легче сказать «жалейте, что потеряли меня» и перерезать себе вены. Поэтому я злюсь. Я и на тебя злился.

- На меня-то за что? Я тебе помогал.

- Ты чуть было не пошел по стопам Юлань. Ты маг, у которого есть дар, но ты отказываешься и от него, и от себя. «Ничтожный муж», ха! Вот поэтому твой Источник чуть было не погубил тебя!

- Я мог превратиться в Пустоту?

- К счастью, такое чаще случается с людьми, а нас просто растворяет в стихии.

- Или делает чудовищами.

- Да. Но, поскольку ты справился, я больше не злюсь на тебя.

- Мне стало легче, владыка стихии Неба.

- Понял все же, - Кин рассмеялся.

- Да как тут не понять! И я… тоже смогу достичь Неба?

- Если станешь моим учеником - быть может.

- Вот как.

Хэнка немного помолчал.

- Знаешь что, Кин... Каждый раз, когда я обещаю кому-то быть другом или кем-то еще, у меня случаются проблемы. Я не буду называть тебя учителем. Я просто какое-то время полетаю рядом с тобой. Я, кстати, отлично чувствую твою музыку.

- Хорошо, беру, - ответил Кин без раздумий. Он и так давно все решил.

***

Гуйчжу Чжичэну оказали честь первому сыграть на этом «чайном пиру».

Запах магнолии, под которой устроили площадку, был одуряющим, и он решил, что посвятит мелодию дереву. Хлопали ему, однако, люди, и Гуйчжу Чжичэну вспомнились былые деньки — тот же запах, та же легкость, та же весна в воздухе. Однако сам он подняться не смог,  и засмеялся, указывая на колени:

- Совсем старым стал!

К нему тут же поспешили двое, но незнакомец в монашеской одежде оказался быстрее.

- Вы?.. - Гуйчжу Чжичэн побоялся, что уже и людей стал забывать.

- Новый амбань, господин. И, если вас беспокоят ноги, скажите мне, где живете — я сам приеду посмотреть. Я привез из Хундэна немного лекарств, и, думаю, сумею вам помочь.

- Вы еще и лекарь?

- Пробужденный учил, что нужно облегчать все страдания людей.

Монах довел его до скамейки и помог сесть. Он был молод, свежевыбритая голова блестела под фонарями, а тонкая шея казалась чуть ли не девичьей — так худ, что даже десять халатов не скроют (так любила говорить жена Чжичэна). Но в то же время у монаха были аккуратные, добрые руки. Он помог Гуйчжу Чжичэну сесть  и даже обеспокоился, чтобы старика не разлучали с цинем.

- Знаете, я ведь не из ваших, - смущенно поклонился Гуйчжу Чжичэн.

- Разве это имеет значение, господин?

- А что же… - Гуйчжу Чжичэн осекся, но молодой монах легко понял вопрос.

- Прежний амбань отправился в Хундэн. Настоятель хотел дать ему место в канцелярии. Но уважаемый Лудунь сказал, что ему нужно больше узнать о смирении и попросил отправить его в храм на горе Лушань.

- Надо же… - Гуйчжу Чжичэн цокнул языком. - А говорил, что его песни всегда будут принадлежать Дилу.

- Разве они уже не живут здесь? - монах улыбнулся, и  Гуйчжу Чжичэн подивился, какой ясный у него взгляд. Такому сразу хотелось довериться.

- Хорошая сейчас весна, - произнес старик, почему-то вспоминая двух господ Юань, бесследно пропавших из их города несколько лет назад. После встречи с ними у воздуха и появился этот прекрасный аромат — полноты.

Примечания:

Гуцинь или цинь – китайский семиструнный музыкальный инструмент.

«Стали как варвары мы, стали как дикари! Сердце мое оттого скорбью великой полно!» - Ши Цзин, «Поучение царю», (II,VII,9).

«Мастер искусства ветра и вод» - мастер фэншуй.

«Друзей немало у меня в столице, а писем получаю слишком мало» -   Ду Фу, «Полночь», пер. А.И.Гитовича.

Имена:

Шань - «благородный»

Лудунь - единорог, знающий все

Ван Дунь - «сеть» и «теплота»

Суйлань - «прилив»

Юлань - «магнолия»

Юань Мэй и Юань Кэ - «дальний сват» и «дальний гость»

Чжусян - «девять струн»

Сюаньво - «водоворот»

Сяочуань - «маленькая лодка»

Мэйбо - «ласковая волна» (или «льстивая волна»)

Александра РАХЭ (Александра Котенко)

Писатель, востоковед. Родилась на острове Парамушир, г. Северо-Курильск. Живет в Томске, работает в музее. Пишет фантастическую прозу с 2010 года (мистика, фэнтези, антиутопия). Лауреат (II место) литературного конкурса «Томский класс» в 2017 году; победитель «Томского областного конкурса «Слово» в 2019 году; лауреат (II место) конкурса фантастических рассказов «Малеевка-Интерпресскон» (тема «Творцы и боги») в 2020 году; победитель конкурса фантастических рассказов «Дрон. Дракон. Армагеддон» в 2020 году в номинации «Дракон».