Ранняя осень подарила такое тепло, какого и летом давно не бывало.

 Солнце, ослепительное, яркое и горячее, казалось, и не собиралось уступать место грядущим дождям и метелям. С самого утра оно жарило так, что всем отдыхающим приходилось прятаться под зонтики или сидеть в комнатах, опасаясь солнечных ожогов.  К вечеру пляжи были переполнены, и не случайно - вода в море казалась не просто «парным молоком», а настоящим кипятком. Раскаленный песок так обжигал голые ступни, что оставалось только скакать на одной ноге или передвигаться перебежками, если туфли или тапочки валялись в зоне недосягаемости. Большая часть отдыхающих уже, конечно, покинула этот райский уголок, а те, что остались или только что приехали, надеясь на «бархатный сезон», совершенно не прогадали. Нынешний сентябрь больше походил на июль или август, поэтому пляжи не пустовали, а на длинных набережных весь день толпились отдыхающие, с удовольствием наблюдающие за передвижением небольших круизных лайнеров, катеров и крошечных яхт.

Когда же солнце, огромным пылающим шаром, скатывалось за далекий горизонт, наступал момент истины. Главная улица, длинная и прямая, наполнялась нарядными людьми, которые словно и ждали этого часа, чтобы, как говорится, и себя показать, и на народ посмотреть. Загоревшие, принаряженные и беспечные, отдыхающие и местные жители сливались в едином счастливом порыве: прогуливаясь ли по набережной, сидя ли в многочисленных кафе и ресторанах, танцуя ли на открытых площадках, - они веселились от души, совершенно не думая про завтрашний день!

В тот памятный день Софья Васильевна сидела на открытой террасе лучшего в городе ресторана. Есть совсем не хотелось. Было так тихо и спокойно на душе, так безмятежно и беззаботно, что казалось – каждая клеточка организма мирно дремлет, разомлев под южным солнцем. Достав из портсигара тонкую длинную сигарету, она, так и не прикурив, долго держала ее в холеной руке, осторожно разминая ухоженными, наманикюренными пальцами. Ветерок, долетающий с моря, чуть касался искусно уложенных коротких волос. Глаза, когда-то ярко-синие, и теперь не потерявшие своего очарования, задумчиво глядели вдаль.

Софья, обернувшись к столу, взяла фужер, наполненный багрово-красным вином, и осторожно поднесла его к губам.  Сделав небольшой глоток, она на мгновение прикрыла глаза, словно оценивая вкус вина, а затем, поставив бокал на стол, опять глубоко задумалась. Она не то, чтобы что-то вспоминала или анализировала, Софья просто отдыхала, расслабляясь каждой клеточкой и каждым нервом. Впереди было две недели заслуженного отдыха. Она специально приехала одна, надеясь полностью отключиться от дел, проблем и каждодневных бытовых мелочей, которые так выматывают и нервируют.

Софье Васильевне было семьдесят лет.

Никто и никогда (кроме самых близких, знавших это наверняка), не мог даже и предположить, что ей столько лет.  Сказать, что она выглядела хорошо, значит не сказать ничего. Она выглядела потрясающе! И дело было вовсе не в пластических операциях, которых она никогда не делала, а в ежедневном кропотливом уходе, который она когда-то сама для себя разработала. Зато теперь, когда ей в семьдесят запросто давали пятьдесят, она лишь снисходительно улыбалась, принимая комплименты как должное.

Высокая, очень стройная, с длинной шеей, с короткой стрижкой светлых волос, с ясными, пусть не такими яркими, как в далекой молодости, но все-таки синими глазами – Софья являла собой прекрасный образец современной женщины. Не молодой, конечно, но достойной всяческих похвал и поклонения. Софья была оперной певицей. Вернее, это раньше она слыла преуспевающей оперной дивой, а теперь всего лишь преподавала в консерватории. Она стала мастером, к которому молодежь выстраивалась в очередь, чтобы удостоиться хотя бы разовой консультации. Софья этим не кичилась, напротив, обладая уникальными  слухом и голосом, она сейчас щедро делилась знаниями и опытом с начинающими певцами. Работать она любила и умела. Не жалея себя, не жалела и своих талантливых учеников. И это давало поразительные результаты: ее ученики становились лауреатами и дипломантами почти всех конкурсов, проводимых в стране и за ее пределами.

Но, как говорится, делу - время, потехе – час… Устав за год, Софья Васильевна приехала в этот очаровательный южный городок, чтобы отдохнуть, расслабиться и перевести дух после сложного и трудного года.

Теперь, сидя на огромной террасе известного во всем городе ресторана, она чувствовала такую легкость, такую невесомость и воздушность всего тела, что от этого невероятного ощущения хотелось и петь, и плакать одновременно.

Вечер набирал силу.

Солнце, упавшее за горизонт, уступило место прозрачному сумраку, который постепенно густел, наливался синевой и заполнял собой улицы, площади и набережные. Потягивая прохладное вино, Софья обернулась, услышав звуки настраиваемых инструментов. Где-то там, в глубине ресторана, неторопливо собирались музыканты, привыкшие к ресторанной суматохе и курортному репертуару. Сначала послышались отдельные несвязные, очень нестройные звуки, потом кто-то робко пробежал по клавишам, словно на ощупь, стыдливо и несмело пробуя их, вспоминая гаммы и простые аккорды. Следом за этим, будто шутя и поддразнивая ее музыкальную сущность, пальцы невидимого глазу музыканта легко встали в терцию и секунду, затем вдруг бегло промчались по клавишам, пролетели по диезам и бемолям, смешивая в этом чудном легком полете и яркое «форте», и нежное «пиано».

Было смешно, странно, и, вместе с тем, очень интересно наблюдать за этой игривой разминкой ресторанных музыкантов. Они словно потешались над почтенной публикой, вызывая этим самым и неподдельный интерес к себе, и некоторое недоумение затянувшимся экспромтом. Однако, это нестройное, негромкое и шутливое состязание закончилось довольно быстро, а потом, как это, впрочем, и бывает в таких заведениях, последовало громкое и старательное исполнение известных всей стране шлягеров, звучащих под звон наполняемых бокалов, стук вилок и ножей о тарелки, изредка прерываемых громкими тостами.

Ну, что ж… Каждому свое! Софья Васильевна относилась снисходительно к ресторанным музыкантам, прекрасно понимая, что каждый зарабатывает свой кусок хлеба так, как умеет. Она, чуть улыбаясь и покачивая ногой в такт, сидела на террасе, слушая «вполуха» это нестройное, не совсем чистое исполнение популярных песенок. Здесь был и любимый «Паромщик», и незабвенные «Листья желтые…», и вечно живая «Лаванда», - в общем, репертуар на любой вкус. Наконец, когда и ее профессиональное ухо утомилось, Софья Васильевна подняла руку, призывая вездесущего официанта.  Тот, как, кстати, и всегда на юге, не совсем расторопный и вышколенный, но очень дружелюбный, не торопясь подошел к известной гостье, улыбаясь при этом на миллион.

- Подай-ка счет, голубчик, - сказала Софья, поймав себя на мысли, что улыбаются здесь гораздо охотнее, чем в Москве.

Расплатившись, она уже собиралась уходить и медленно встала из-за стола, как вдруг внезапно раздались звуки, заставившие заколотиться ее давно успокоившееся сердце.

Вздрогнув, она резко опустилась на стул, почувствовав, как кровь прилила к щекам и как неожиданно ослабели ноги.

Такого с ней давно не случалось. Ее будто накрыло горячей волной странного смятения…  «Что это?! Что такое? Кто играет?» - вихрем пронеслось в голове в ответ на зазвучавшие первые аккорды давно забытого вальса.

Отчего-то на террасе стало жарко и душно. Кружилась голова. Она опять встала, и, боясь обернуться, быстро отошла к увитой виноградом дальней стене. Хотелось спрятаться или, наконец, остановить льющуюся музыку, но звуки доносившегося вальса, ширились и разрастались, переходя в полное «крещендо». Они проникали в каждую клеточку, подавляя и тревогу, и недовольство, и еще неосознанную, но уже разливающуюся по всему телу печаль воспоминаний.

«Не может быть, - упрямо шептала Софья, все еще не веря ни своему сердцу, ни своим ушам, - этого просто не может быть!» Но настырная память и колотящееся сердце так и нашептывали, так и твердили: «Это он! Конечно, он! Никто другой никогда так не сыграет этого вальса! Никто другой…  Никогда!»

Софья Васильевна закрыла глаза, потом, выдохнув, привычно взяла себя в руки, и тряхнула головой, отгоняя эти невероятные и совершенно невозможные предположения.  

«Нет, нет! Не нужно этих бессмысленных вопросов, не нужно сомнений. Этого просто не может быть! - твердо сказала она себе, и, повернувшись лицом к залу, решительно шагнула навстречу несущейся, разливающейся по залам, будоражащей память музыке.

Она шла, мысленно по привычке считая в темпе вальса: «Раз, два, три… Раз, два, три… Раз, два, три!»

Она шла, надеясь, что ошиблась, но втайне уже понимая, что ошибки быть не может. Пройдя по огромной тенистой террасе, Софья остановилась в дверях зала, пропуская официанта с огромным подносом в руках, и затем, смело шагнув вперед, подняла глаза на эстраду, где обычно играли музыканты.

На небольшом возвышении, среди пюпитров, усилителей, микрофонов и молчавших сейчас инструментов, в самом дальнем углу стоял старенький, плохо настроенный рояль. Среди современных гитар и барабанов он казался древним ископаемым. Лак, которым он когда-то был покрыт, давно потрескался, белые клавиши пожелтели, а черные будто выцвели, потеряв первоначальную яркость. Крышка рояля, словно тетрадь нерадивого ученика, была исчерчена глубокими царапинами. На ножках инструмента виднелись какие-то сколы.

Раньше, обнаружив все это, Софья, относившаяся к музыкальным инструментам, как к живым существам, громко бы возмутилась, но теперь она, затаившая дыхание, этого безобразия даже и не заметила. Все ее внимание было устремлено на человека, сидевшего к ней вполоборота. Подавшись вперед, она, едва владея собой, глядела на музыканта, самозабвенно исполняющего вальс.

Ее вальс. Тот самый!

Не замечая выкатившуюся слезу, Софья все смотрела и смотрела на мужчину, чьи пальцы, словно бабочки, порхали над клавишами, едва касаясь их. Низко наклонившись, покачиваясь в такт, профессионально держа спину очень прямо, он, будто забыв о присутствующих, упоенно и вдохновенно, точно в последний раз, исполнял известный вальс из «Маскарада». Вальс Хачатуряна.

Их вальс…

Она зажала рот ладошкой, чтобы не вскрикнуть…Сомнений быть не могло. Это был он. Очень постаревший, совершенно седой, как-то странно одетый, но он. Точно он!

Взглянув на него еще раз, Софья Васильевна, резко повернувшись, быстро пошла к выходу. Расталкивая отдыхающих и официантов, глотая слезы, не замечая удивленных взглядов, она выскочила из ресторана и судорожно вдохнула прохладный воздух. Она словно убегала от самой себя, а позади все звучал и звучал этот  вальс, то ускользающий, затихающий, то накатывающийся и стремительно рвущийся ввысь.

Ночь пролетела незаметно.

Софья Васильевна, привыкшая всегда и везде контролировать ситуацию, чувствовала, что, пожалуй, впервые в жизни, она не может овладеть своими эмоциями. Мысли бежали и бежали вспять… Назад. В прошлую жизнь.

Когда-то, очень давно, она, совсем молодая, очень одаренная оперная певица встретила мужчину. Тоже музыканта. Просто музыканта. Не подающего надежды, не собирающего огромные залы, не имеющего долговременных контрактов.

Но он был настоящим мужчиной – добрым, честным, щедрым, а главное – он очень любил ее.  Он так любил Софью, что мог всю ночь простоять под ее окном, читая стихи! Он танцевал для нее под проливным дождем в Кисловодске, прыгал босиком по огромным лужам в Ленинграде! Возил ее в монастырь, учил загадывать желания в звездопад, плавать на байдарке, любоваться закатом… Он, которого все преподаватели консерватории считали бесталанным и не перспективным, умел так заразительно хохотать, так преданно любить и так удивляться простым вещам, что она забывала о времени рядом с ним.

Софью он боготворил. Он знал, что она любила вальс Хачатуряна и, выучив его втайне от нее, однажды вечером исполнил, тихо сказав ей: «Ты, конечно, звезда. Тебе многое дано, весь мир будет лежать у твоих ног, я верю в это. Но если тебе когда-нибудь будет плохо, ты вспомни о моем подарке, и все плохое отступит. Я дарю тебе этот вальс. Наш вальс…»

Они расстались.

Она блистала на лучших сценах мира, пела самые известные партии, купалась в восхищении и любви поклонников.

А он исчез. Софья ничего о нем не знала. Совсем ничего… Где он? Что делает? Чем занимается? Он будто растворился в этом огромном мире, растаял в будничной суматохе. Софья и поначалу-то не очень переживала, ей некогда было лить слезы, потом и вовсе забыла, считая, что все, что связано с ним, случилось в другой, прошлой жизни. Да и не зря ведь говорят, повторяла она себе, что все, что ни делается – все к лучшему.

Летели годы… Она взрослела, старела, но никогда и нигде с ним не встретилась, ни разу за всю ее долгую жизнь.

И вот теперь… Сегодня… Когда ей уже семьдесят! Этот вальс…

Только услышав первые звуки, Софья сразу поняла, кто его исполняет. Он! Она знала, что никто другой не мог так играть! Никто не чувствовал эту музыку, никто не жил ею, не растворялся в ней так, как он!

Подойдя к окну, Софья тихо заплакала.

Зачем? Зачем он здесь? Почему именно сейчас, когда ей семьдесят, и ничего нельзя вернуть… Жизнь прошла, и не было в ней больше никогда такого чувства, такой страсти, такой преданности! Теперь-то она знала, что такое дается только раз, однажды…

Горько усмехнувшись, она вздохнула:

- Все было в моей жизни – и слава, и деньги, и мужчины. Все было. Кроме него… Кроме такой любви.

Наступившее утро не принесло облегчения.

Она долго смотрела на тихое, словно уснувшее море. На выгоревшее добела солнце, ласково целующее утренних отдыхающих. Потом переоделась и быстро вышла из номера.

Решительно прошагав по еще не нагревшемуся тротуару до ресторана, она на мгновение остановилась у двери. Вздохнув, медленно потянула за натертую до блеска медную ручку, вошла в полутемный, пустой зал. Никого не было, только у дальней стены заспанный официант перетирал столовые приборы, да где-то за стеной слышалась ленивая перебранка уборщиц, гремящих пустыми ведрами. Увидев Софью, официант, несказанно удивленный появлением столь ранней гостьи, направился к ней, надев на лицо, как и полагается, дежурную улыбку:

- Доброе утро! Вы что-то хотите? Чаю? Кофе?

- Нет, нет… Спасибо. Я только спросить.

- Да. Слушаю.

- Скажите, – Софья замялась, не зная, как поточнее выразить то, что ее волновало сейчас больше всего, - подскажите, где ваши музыканты?

- Музыканты? – молодой человек недоуменно пожал плечами, - как где? Отдыхают. Приходите вечером, они с удовольствием для Вас споют все, что захотите.

Софья, понимая, что выглядит смешной, заторопилась, засуетилась:

- Нет, нет. Вы меня не поняли… Я хочу узнать, где живет этот пожилой мужчина, такой седой… Ну, тот музыкант, который вчера вальс исполнял. Помните?

Официант покачал головой, разведя руками:

- Нет. Простите, я не помню. Да я тут совсем недавно работаю, не всех еще знаю.

Он беспомощно оглянулся вокруг, словно ища поддержки, а потом, внезапно улыбнувшись, сказал:

- А вы спросите Михалыча… Он здесь уже лет двадцать работает. Он повар, вот уж кто всех знает наперечет. Сейчас позову, он как раз пришел.

Софья, чувствуя, как дрожат ноги, присела на стоящий рядом стул. «Зачем я здесь? Кого ищу? Для чего?» В голове сотни мыслей толпились, подгоняя одна другую. Ответов не было. Но Софья сердцем чувствовала, что обязательно должна увидеть того, кого, оказывается, не забывала всю свою суматошную, долгую жизнь.

К ней подошел седой, полный, чуть прихрамывающий мужчина. Внимательно взглянув на присевшую на стул ухоженную худенькую женщину с поразительно красивыми руками, он, почтительно поздоровавшись, тихо спросил:

- А чего хотите-то? Ищете кого-то?

Софья долго и терпеливо объясняла Михалычу, что ей нужен мужчина, исполняющий вальс вчера вечером. Тот, сообразив, наконец, о ком идет речь, спокойно выдал:

- Так напрасно вы его тут ищете…

- Почему? Почему напрасно? – сразу испугалась Софья.

- Да не из наших он музыкантов. Не наш… Это отдыхающий. Он здесь недели две отдыхал, так вот каждый вечер и приходил к нам. Наши музыканты отдыхать, а он – за рояль… Все этот вальс играл. И как играл!

Михалыч, причмокнув языком, восхищенно закатил глаза. Софья встала со стула:

- И где он? Где он теперь, где живет?!

- Да кто ж его знает!- Михалыч развел руками. А потом продолжил:

- Он вчера последний раз здесь был. Уезжал, пришел попрощаться с нашими ребятами, они его сильно уважали, говорят – настоящий мужик! Музыкант!

Услышав это, Софья вдруг почувствовала такую опустошенность, что ей стало страшно. Будто внутри что-то умерло, потерялось, исчезло безвозвратно.

- Боже мой, - беззвучно прошептала она, - за что?

Не попрощавшись с Михалычем, Софья растерянно вышла на залитую солнцем улицу.

Весело хохотали девчонки, сидя на лавочке, в траве громко щебетала какая-то птаха, высокий мужчина ласково утешал плачущего малыша, неспешно шагали по дорожке старики, держась за руки. Все были счастливы.

А ее возможное счастье осталось там, где-то далеко… В прошлой жизни. Сегодня она попыталась его вернуть. Но поздно. Прошлого не вернуть. Да и нужно ли…

Софья медленно шла по берегу моря. Прибой ласково лизал босые ноги, с шумом накатывая на песчаный берег прозрачные волны и разнося по необъятному простору все еще звучащий в ее ушах вальс  Хачатуряна.  Вальс ее любви. Вальс прошлой жизни…       

Ирина МАРТОВА

Филолог, писатель, член Союза писателей России. Автор девяти романов и множества рассказов. Член общероссийской общественной организации «Женский конгресс». «…Сейчас модно говорить и спорить о добре, доброте и милосердии. Но порой в обыденной жизни мы совсем забываем о том, что вокруг нас как раз и живут те, кому наша доброта и желание «творить добро» очень нужны. В своих рассказах я пытаюсь говорить только о том, что меня действительно волнует и задевает, что тревожит мое сердце: о брошенных стариках, о детдомовской детворе, об одиноких женщинах, о беззащитных животных. Я пишу о любви во всех ее проявлениях…. Это и любовь мужчины к женщине, и любовь матери к ребенку, и любовь к престарелым. Сила любви бесконечна и ее возможности безграничны. И как бы пафосно это ни звучало – любовь согревает, утешает и оживляет продрогшие от человеческой жестокости сердца. Мне везет на хороших людей. И встречая в очередной раз истинную доброту, я всегда благодарю судьбу за щедрый подарок.Я не люблю говорить о себе, но с наслаждением пишу.  Поэтому надеюсь, что мои книги доскажут обо мне все остальное..."