…Я свистнул в третий раз, и только тогда в окне второго этажа появилась рыжая конопатая образина. Конечно, Женька, мой лучший друг из параллельного класса, снова проспал! Вчера ж договорились выехать пораньше на барахолку за новыми записями, и вот те раз, стою тут, мерзну, как дурак, а он дрыхнет, обормот. Правда, боясь получить по шее, оделся по-солдатски и выскочил из дома, на ходу заправляя рубашку в брюки и застёгивая куртку.

         Побежали на остановку, но трамвай, помахав хвостом, укатил без нас. Ждем, чертыхаясь, следующий. Колотим нога об ногу. Пар изо рта, как дым из печных труб. Барахолка находилась в другом конце города, а добираться туда довольно долго – больше часа. Подошел наш третий номер. Мы уселись на последнее сиденье. Поехали.

         Несмотря на воскресный день, народу набилось полный вагон. Нас, естественно, согнали. Пришлось с меньшим комфортом расположиться на задней площадке. Все ехали туда же, куда и мы. Только там можно было купить из-под полы – тогда это так называлось, слова «фарцовщик» мы не знали – модную клевую импортную обувь, одежду и, конечно же, современную зарубежную музыку. От которой мы все фанатели, впрочем, такого слова тогда тоже ещё не было в нашем лексиконе.

В прошлый выходной Пахом, знакомый мужик – ему может чуть за тридцать, но для нас, пятнадцатилетних пацанов, он был дядька – должен был записать новые альбомы The Beatles и Rolling Stones. Моя коллекция уже насчитывала пять альбомов Битлов, как это произносилось в нашей среде, и четыре альбома Роллингов. Только у Пахома можно было приобрести стоящие записи, имея которые ты испытывал чувство превосходства над другими сверстниками.

Пластинки и пленки я покупал исключительно на заработанные своим трудом деньги. Отец меня не особо баловал. Приходилось собирать и сдавать макулатуру и бутылки, экономить на школьных обедах, плюс кое-какие карманные деньги – всё тратил на музыку. К тому же я начал подрабатывать, ремонтируя соседям и знакомым радиоаппаратуру. Занятия в радиокружке с 5-го класса не прошли даром.

         В начале шестидесятых не каждая семья могла позволить себе роскошь отдать за магнитофон месячную зарплату, а у нас с Жекой были «маги», как подростки между собой называли тогда магнитофоны. У Женьки был «Чайка-М», а у меня «Яуза-5», и мы этим очень гордились. Особенно это придавало нам веса в глазах девочек. Кроме музыки, у нас уже окончательно пробудился здоровый интерес к их выдающимся формам. И мы всячески искали возможность более тесного общения с ними. Прокатишь на велосипеде, дашь послушать кассету, проводишь домой, сводишь в кино, может, и удастся заполучить поцелуй в качестве вознаграждения…

         Народу на барахолке – видимо-невидимо! Пахом принес то, что заказывали: «Rubbur Soul» Битлов, и «The Rolling Stones Now». И мы, окрылённые, помчались домой делать копии новых записей и между делом готовиться к предстоящей контрольной по литературе.

         В школе на перемене похвастался приобретением. Некоторые просили поменяться на другие записи или переписать. У меня всегда были последние новинки. Самая большая и лучшая фонотека в нашем районе! При таком богатстве успех у слабой половины не только нашего, но и соседних классов был гарантирован.

         Но из всех девочек я выделял одну. Ее звали Эмма. Она училась в Женькином 10 «Б» и была круглой отличницей. Огромные, как у Нефертити глаза, фарфоровая кожа, красивые губы, которые мне так хотелось целовать. Еще у нее была черная, до пояса коса, стройные ножки и точеная фигурка, не говоря уже о некоторых изгибах ее юного тела. Эмма жила в нашем микрорайоне, и я часто провожал её домой или встречал из музыкальной школы. Несколько раз мы ходили в кино, но до поцелуев не доходило.

         Нас объединяла любовь к музыке, но только она жила классической, а я

предпочитал современную западную рок-музыку. Я где-то вычитал слова одного рок-музыканта, которые мне очень нравились: «Рок – не искусство, это способ разговора простых парней». И щеголял этой фразой налево и направо при первой возможности. Эмма была мелодией моего сердца, а в музыке для меня главное – ритм. Эмма могла часами рассказывать о любимых композиторах и их творчестве, проводя ликбез, как говорится, среди представителя отсталого населения. Я тогда многое пропускал мимо ушей, больше думая о близости этой неземной красоты. Эмма предлагала мне брать для прослушивания пластинки с классикой. Я деликатно, но упорно отказывался.

Она старалась приоткрыть для меня свой мир, приобщить меня к нему. Но я был далек от этого. Классика не для меня! В родительском доме всегда играли и пели. Дед заправский балалаечник, отец тоже бренчал, но уже не так мастерски, как дед. Мама пела народные песни. Дома у нас было много пластинок с русской народной музыкой. Я иногда брал дедову балалайку, но предпочитал семиструнную гитару. Слух у меня какой-то всё же имелся, но классика в нашем доме звучала только в рабочий полдень. В те годы по радио транслировался в обеденное время концерт по заявкам радиослушателей, куда в обязательном порядке помимо эстрады включались классические произведения. Для просвещения пролетариев.

Слушая эту красивую девочку, глядя в её бездонные глаза, я робел, хотя в нашем районе слыл отпетым хулиганом. Во всех драках выступал в первых рядах и не боялся никого и ничего. Иногда приходил к ней домой. Родители Эммы – интеллигентные люди. Мать тоже играла на пианино, а отец в детстве, как и многие еврейские мальчики, брал уроки игры на скрипке. Однажды в день рождения дочки, он взял эту скрипку и стал играть. Лучше бы он этого не делал! Мне казалось, я возненавидел этот инструмент всеми фибрами своей пацанячей души. Уж лучше пианино. Но ради того чтоб находиться рядом с этой девочкой, я был готов терпеть всё. что угодно. Мне даже нравилась «Лунная соната» в их исполнении.

         Родители позволяли нам дружить, хотя знали о моей репутации. Отец Эммы уважал во мне равного противника в игре в шахматы. Мы с ним иногда играли, пока Эмма, тренируя свои красивые тонкие пальчики, музицировала. Ему нравилось начинать партию Королевским гамбитом, а я предпочитал Испанскую партию или старо-индийскую защиту. Игрок он был азартный, поэтому чаще проигрывал. За это мама угощала меня вкусным чаем с вареньем и домашним печеньем.

         Дни шли за днями своей чередой. До нового 1966 года оставались считанные дни. Приближались каникулы. Это свершилось после новогоднего бала, «после бала», как у классика. Весь вечер я танцевал со своей Эммой. Ни одному мальчишке не позволил пригласить ее на медленный танец, я не мог допустить, чтобы кто-то другой обнимал мою нежную пианистку. И вот, в подъезде, когда я проводил ее домой, мы впервые поцеловались. Она не просто позволила поцеловать – сама, обхватив руками мою шею, вся потянулась ко мне, даже встала на цыпочки. Какое это счастье – обнимать и прижимать к себе маленькую хрупкую фигурку, целовать так долго манившие губы. А на каникулах мы целовались и обнимались уже на каждом свидании.

         Встречались, гуляли, ходили вместе на каток и целовались, как только представлялся случай. И вот однажды Эмма пригласила меня на концерт. Она сообщила это в трепетном волнении, как о событии из рада вон выходящем. Моя Эммочка, моя милая девочка. Она сказала: «Папа достал через знакомых четыре билета на концерт известного скрипача-виртуоза. Такое бывает только раз в жизни». Восторг от предстоящего события захлёстывал её. Эмма сияла, как ребёнок в ожидании первого куска торта.

         Весь предшествующий день я – видно, это заразно – тоже находился в каком-то взволнованном состоянии. С одной стороны, я был рад провести вечер рядом со своей девушкой, но с другой… В течение двух часов слушать пиликанье скрипочки! Это слишком! Я не знал, как вынесу это испытание. Но на что только не решишься ради любимой.

         Утром мне принесли на ремонт очередной радиоприёмник, и, включив на всю катушку битловский «Help», я собрался покопаться в его потрохах. Тут отец, распахнув мою дверь, стал кричать, чтоб я убавил звук «своей дурацкой музыки». Я выключил совсем, бросил отвёртку и обиженный лег на кровать, уставившись в потолок. Стал представлять себе вечер и концерт. Затем взгляд переполз на стену, сплошь оклеенную конвертами пластинок и вырезками из журналов с музыкантами и зарубежными певцами.

Здесь был и Элвис Пресли, и Боб Дилан, и Чак Берри, и прочие рок-звёзды тех лет. Я смотрел и думал: вот это музыка! Встал, подсоединил самодельные наушники, включил магнитофон и улёгся снова. Не работалось.

         Затем забежал Женька:

- Что ты лежишь, как Емеля на печи?

Звал в кино, на только вышедший на экраны американский фильм «Большие гонки» с участием Натали Вуд в роли эмансипированной журналистки. Но я отказался под предлогом срочной работы. Не мог же я признаться другу, что иду с Эммой на концерт, да еще скрипичной музыки. Он бы меня – как бы поприличнее выразиться? – не понял и обсмеял бы так, как он умел! Этого я не мог допустить. И он ушел звать своего одноклассника.

         Матушка позвала обедать. Затем последовал импровизированный домашний концерт: отец взял балалайку и давай напевать задорные частушки. К обеду он выпросил сто грамм в честь выходного. «По деревне шла и пела баба здоровенная, жопой за угол задела, зарыдала, бедная», «не ходите девки замуж за Ивана Кузина. У Ивана Кузина – большая кукурузина» и так далее, и тому подобное. Он пел, кривляясь и подмигивая. Мать ворчала, когда он употреблял нецензурные выражения. Отец смеялся и оправдывался: «Из песни слов не выкинешь». Я допил чай и удалился в свою комнату. Включил магнитофон, занялся ремонтом приемника. Думал о музыке, об Эмме: о чём я ещё мог думать?

         Вечером надел купленный заранее по случаю к будущему выпускному тёмно-серый костюм. Попросил маму завязать галстук, чтобы полностью соответствовать ситуации. Прошёл павлином, в комнату родителей, посмотрелся в большое зеркало на дверце шифоньера. Остался доволен отражением. Домашним я тоже не стал говорить, что иду на концерт. Сказал: «Нас с Эммой пригласили на день рождения». Начистил туфли, оделся и отправился, как на пытку.

         Меня уже ждали. Нарядно одетые и благоухающие дорогими духами Эмма и ее мама. Отец вызвал служебную «Волгу», и мы поехали в филармонию на этот злосчастный концерт. Публика уже собиралась в фойе. И какая это была публика! Таких шикарных нарядов я отродясь не видывал. Дамы, как с экрана – в длинных платьях, у мужчин галстуки-бабочки. Я их только в кино и видел. Запустили в зрительный зал. На сцене стоял белый рояль. Я тогда впервые вживую увидел белый рояль. Прозвучал третий звонок. Раздались приветственные аплодисменты. Музыкант в чёрном фраке под гром аплодисментов вышел со своей скрипочкой на сцену. Ну, думаю, пропал, запилит! Уже само слово «скрипка» вызывало у меня стойкую неприязнь. Хоть по русскому я имел тройку, но был уверен, что корень этого слова «скрип» ничего хорошего не предвещает. Скрип у меня ассоциировался с визгом, писком, скрежетом и с зубной болью.

         Когда скрипач провёл смычком по струнам своего инструмента, моё лицо непроизвольно изобразило недовольную гримасу. Я тайком посмотрел на Эмму. Она, казалось, впитывала звуки каждой клеточкой своего тела. И я стал вслушиваться в мелодию. И тогда мне пришли на ум слова из программного стихотворения Маяковского, о том, как скрипка «…вдруг разрыдалась так по-детски…» Моё предубеждение против скрипичной музыки постепенно улетучивалось. Я, естественно, не понимал сложности исполняемых произведений и уникальность исполнения, но, удивляясь самому себе, я стал прислушиваться к голосу скрипки.

Мне не верилось, что из этого инструмента, в принципе такого же, как балалайка или гитара, состоящего из корпуса и грифа со струнами, можно извлекать такие звуки. Я потерял ощущение времени и места. Эта музыка вызывала у меня целую гамму чувств и настроений. Их невозможно передать словами. Я был потрясён и покорен звучанием живой скрипки.

         Музыкант, всецело отдаваясь игре, не замечал ни зрительного зала, ни публики. Временами скрипач закрывал глаза, встряхивал головой, он жил своей музыкой. Это подкупало. Мне захотелось понять красоту этих звуков, таких непривычных уху ярого поклонника рока. Когда окончился концерт, зал некоторое время безмолвствовал, а затем, как говорят, взорвался громом оваций. Я немного ошалел от пережитого. На вопрос «понравился ли концерт?» не смог ответить ничего вразумительного. Уже позже я прочитал изречение, не помню, правда, чьё: «Говорить о музыке – всё равно, что танцевать об архитектуре».

         Тупо молчал всю дорогу. Меня довезли до дома. Поблагодарил, простился и побрёл к себе. Долго-долго не мог заснуть. В голове играла скрипка. С этого и началось моё знакомство с классической музыкой.

         А с Эммой мы встречались всё реже и реже. Она почти всё свободное время проводила за фортепиано, готовясь к вступительным экзаменам в консерваторию. Я очень ревновал её к этому «черному с белыми зубами». Точку в наших отношениях поставила её мама. «Ты больше не ходи к Эммочке, ей надо заниматься, и вообще, у ваших отношений нет будущего. Ты ей не пара».

Эмма осталась в моей памяти самым приятным, светлым воспоминанием в ряду других последовавших за ней девушек.

Я страдал недолго, в этом возрасте сердечные раны заживают быстро, но со мной рядом по жизни с тех самых пор шла она – МУЗЫКА.

                                                                                          05.11.211

Татьяна Валентиновна ВЕРЕТИНСКАЯ

Родилась и выросла в г. Краснодаре. Заслуженный работник культуры Кубани, Ветеран труда. Окончила художественное училище, работала художником-декоратором и бутафором в театрах города. Пишет стихи, рассказы и сказки. Первый рассказ напечатан в Краснодарской газете «Рассвет» в 2011 году.  Печаталась в журналах: «Мозаика юга», «Черноморская звезда», «Юг Руси», «Серебряный дождь», «Огни Кубани»; в альманахах «Дворики нашего детства», «Уши, лапы, хвост» и в альманахе краевого литературного объединения «Верность». Стихи вошли в сборник победителей конкурса к 75-летию Победы «Венок победы». Участник многих литературных конкурсов. Автор книги стихов для детей о народных промыслах «Птицы счастья и не только». К печати готовится сборник рассказов. Рассказ «Мелодия моего сердца» был написан при участии В.А. Лобанова.