Играет Пако де ЛУСИЯ

Разбавлен воздух вечерним звоном,

как вид окрестный разбавлен далью.

Стоит шиповник сплошным заслоном,

цветет шиповник цыганской шалью.

И взгляд с тоскою туда прикован,

где лай в ущелье двоится эхом.

А по соседству – неясный гомон

наполовину разбавлен смехом.

Не заколоть ли на темя розу

и не пройтись ли туда? Быть может,

из сердца выдернуть, как занозу,

мою печаль кто-нибудь поможет?

Ночь скоро краски в одну смешает,

а утро жар в голове остудит.

Что нынче думать, что завтра будет?

Что будет – завтра само решает!

Рояль

Если рояль спит,

словно большой кит,

то сдвинуть его тяжело.

Но есть у него крыло!

Он клавиш разинет пасть,

возьмет и начнет летать,

и если б не потолок,

он бы и в космос мог.

Такую проявит прыть:

под парусом будет плыть

и погружаться вглубь,

будто марина суб.

Есть у него «ля»,

есть у него Бах,

плоско лежит земля

на трех его ногах. 

Тишина

Ее высоковольтная струна

гудит в пространстве фантомом слуха,

шипит гашеной содой тишина

ракушкой шепчет, прижатой к уху,

просвистывает щели сквозняком,

низкочастотным  рокочет гулом,

стрекочет надоедливым сверчком,

то будто охнет, то скрипнет стулом,

играет беззастенчиво в пинг-понг

летучим  эхом упавшей капли,

то где-то вдалеке ударит в гонг…

Тысячелика в немом спектакле,

шумит, шумит прибоем тишина

намеренно меня лишая сна.

О сингулярности

За звонкой стеной панельной задребезжал рояль…

И мне б «в единое слово слить мою грусть и печаль»,

тартакой из недр извлекая иную свою ипостась,

нащупываю сингулярность – сверкнула и не далась.

Пространство менять и время горазд озаренный мозг,

высвечивая, что было, и всё, что не довелось.

Всего лишь строка из Гейне и клавиш глухих раздрай

меня переносят в прежний мой, дисгармоничный рай,

что был широк неоглядно и неистощимо щедр,

где были лишь ожиданья. Главное – были вообще.

***

Я помню свою детскую печаль

И странное витание над бытом

Тогда, когда  по радио звучал

Известный вальс с названием «Забытый».

И вот уже не лампочка горит,

А в канделябрах нервничают свечи,

Обыденность меняет колорит

И реют мне видения навстречу.

Легко, без осознания, без слов

Вибрации вбирает возраст малый.

То чувство, что в душе моей росло,

Ее взросленье предопределяло.

И почему, и кем тот вальс забыт?

И отчего во всем такая сложность?

Улыбка, когда хочется навзрыд,

Стремления магнит и невозможность.

Ноктюрн

Маковым цветом опал,

За реку канул закат.

Капли стекает опал

С лунной ладони листка.

Ветер, дыханье прервав,

Вод не сминает атлас.

Запах некошеных трав,

Отблеск потупленных глаз,

Клавиш серебряный звук

Плещет из окон волной –

Не предрекающий мук

Рай эфемерный земной.

Письма Жорж Санд Шопену

«Мы не можем вырвать из нашей жизни ни одной страницы, но можем бросить в огонь всю книгу». Жорж Санд

В воспоминаниях о бывших тлеет желчь.

Зачем ей письма красть свои к нему и жечь?

Ввиду бессмертия она на склоне лет

торопится подчистить свой портрет.

…

Что говорить, ведь так устроен мир: подхлестывают славу пересуды –

был нужен оттеняющий гарнир писательскому, основному, блюду.

К творенью мифов ей не привыкать, и в этот раз придется скрыть умело,

как дару своему всех в жертву принесла, а гения в упор не разглядела.

Все эти атрибуты, чтоб себя среди прелестниц выделить ревниво –

курить, носить штаны, любовников менять, писать романы дамские 

– давно уже не диво.

А вот на гениальность испокон Бог скупо выделяет квоту.

Во времени не стоек фимиам, и ясно, кто есть кто по гамбургскому счету.

Скрипка

Тот звук был тоньше, чем игла,

и эфемерней паутинки,

он лезвием хрустальной льдинки

в висок впивался, кожу жгла

его пронзительная ясность,

была в нем и мольба, и властность,

в нем жалобой сменялось жало,

юлой вилось, шмелем жужжало,

скрипело ржавою пружиной,

буксующей визжало шиной,

дрожало каплей, шло волной,

и оглушало... тишиной.

По стану – женщина, по нраву – птица,

сиреной маленькой взлетела на ключицу.

Звук

В пространстве ограниченном витал,

колеблясь, звук

и все не мог решить –

пора ли умирать ему иль жить…

И,

не дыша, завороженный зал

ему внимал – и жил, и умирал.

Не зря цена искусству велика –

ведь на кону нездешняя тоска.

Ведь где еще так чисто, не греша,

летя сквозь медь, звучала бы душа?

Татьяна ШПАРТОВА

Поэт, сценарист, переводчик англоязычной поэзии. Лауреат II международного Тютчевского конкурса «Мыслящий тростник» (2014 г.) в номинации «философская поэзия»; международного литературного конкурса «Русский Гофман» (2017 г.) в номинациях «поэзия» и «Живое слово», а также Международного конкурса «Русский Stil-2019» в номинации «поэзия». Родилась и живёт в Минске.