В твой день рожденья снег пошёл,

и засмеялись светотени.
Повсюду в городе светло,
и мёрзнут пальцы и колени.

«Какая праздничная лень!»,
ей дышит всё, и свет ей блещет
в воскресный чистый зимний день,
что мне однажды был обещан,

и он настал, и всё сбылось.
На пике пыла универсум:
дым, запах гари и мороз,
и у меня щебечет сердце.

Пустой Васильевский. Мосты.
Открыты окна. Звуки флейты.
Витает где-то у воды
благоухание глинтвейна.

Я слышу музыку и тишь.
Два эти знания повсюду.
Их никогда не повторишь,

лишь подыграешь абсолюту.
В твой день рожденья снег пошёл.

Я очутился в воскресенье
там, где хотел, там, где светло.
Я наблюдаю светотени.

***

Суббота. Август. Ночи холодеют,
уютней снова сковывает мрак,
опять воображаются идеи.
Одна из них – пробраться на чердак
с одной-двумя бутылками портвейна,
заночевав на башне ПВО.
Там прокричать в ночь Рыжего и Рейна
и разбудить ближайшее окно.

Такое не терпело отлагательств.
Теперь, до воскресенья досидев,
пора с МПВО, я полагаю,
спускаться, чтоб разыскивать обед,
а там уже чего-нибудь другое
сообразить и сделать просто так.
Пожалуй что ещё какой открою
досель мной неизведанный чердак.

***

Морфей разжал объятия свои

и улетел подальше от рассвета.

Ему вослед кричали соловьи,

что за окошком плакали на ветках.

Поспешно пробужденье в пятый час,

когда к тебе пора мне торопиться.

Вновь промелькнул мой в зеркале анфас

пред тем, как в коридор переместиться,

откуда путь мне в ванную. Потом

на кухню, термос взять. Теперь в дорогу.

Ключи в карман. По лестнице. Мой дом

котельной скрыт от зарева востока.

Снаружи всюду пряности весны,

деревья вдохновенно дышат влагой.

Я будто, впал в ребяческие сны,

что до сих пор считаю твердо правдой.

Распоряжается мотивом эта тишь,

а сердце навевает отголоски

твоих речей и музыку, и лишь

печально то, что нет ни папироски.

По лужам мерно в сторону метро.

Затем вагон, другой, все девять станций.

В семь наверху отсутствует народ,

а мне ещё прилично добираться.

Поймал маршрутку. Чисто. Пустота.

Где будет лучше выйти мне, водитель

спросил меня. Ответил: «У моста!»

Иду уже. И вот твоя обитель.

***

Октябрьская полночь. Под небом холодной сирени

деревья к реке припадают листвой чрез дымы.

Мгла безупречна. Лишь только эффект от теченья

заставит поверить во свет, выходящий из тьмы.

Обманом порядка вещей, мимо сна и причины

я опять проведён невесть чем и приставлен сюда.

Здесь вновь босанову в предместье несёт чрез руины.

Руины пока в перспективе во здешних местах.

Извечно незыблемый дух этих труб теплотрассы,

что вровень проходят седому мосту над рекой.

Такие развалины тоже быть могут прекрасны.

И больше того – означать для кого-то покой.

Поклон этой местности, где я сподобился видеть

неясного близость и знать колебания тьмы.

Приятно подумать, что, все-таки, мы под эгидой

чего-то, что здесь, в захолустье. Того, что не мы.

Здесь чуть отдаёт гарью терпкость речного тумана

и дымом табачным парфюм затухающих трав.

Мне нравится думать, что можно достигнуть атмана,

порой посещая круг этих тяжёлых дубрав,

что память вживила, где тело вживилось в руины

своим пребыванием тут, чтобы быть здесь и впредь.

Я здесь засыпаю. Зевает рассвет в мою спину.

Вдали электричка в тумане оставила след.

Иван Константинович БЕРЕЗОВСКИЙ

Родился в 2002 году. «Начал писать произведения различных жанров по истечении первых тринадцати лет моей жизни. К началу шестнадцатого года существования обнаружил себя зависимым от литературной деятельности. Спустя время после этой находки, стал пресекать позывы к графомании, чем и продолжаю заниматься по сей день».