Я провалился как муж, теперь старался стать хотя бы хорошим отцом.

Наша прекрасная шестилетняя дочь Саша – как всякий родитель считаю своего ребенка самым прекрасным – это лучшее, что мы смогли сделать с моей бывшей женой. Слава богу, разводы, ссоры и раздел имущества остались позади, и мы с ней даже научились сносно общаться, ведь нам предстояло совместно растить дочь.

Сегодня «отцовский день», поэтому Сашка болтается на заднем сиденье в детском кресле и поет песенки. Мы ели мороженое в зоопарке (сколько всего интересного я, оказывается, забыл…), и теперь я везу свое дитя в музыкальную школу.

Так вот, Сашка весело распевает песни у меня за спиной. Надо сказать, поет она всегда и везде, да еще так громко, с удовольствием, с активной жестикуляцией и мимикой. Одна беда – поет отвратительно. Как бы я ни любил дочку, не могу не констатировать, что пение уж очень посредственное.

Вторая беда – моя экс-жена, не ставшая звездой эстрады, теперь во что бы то ни стало пыталась вырастить певицу из нашей голосистой девчушки. Жену не останавливали ни намеки преподавателей, ни отказы в участии в певческих конкурсах. Вот если б жена такое же рвение проявила в сохранении нашего брака, глядишь, до сих пор бы пели втроем.

По дороге в музыкальную школу мы с дочкой не переставая, болтали, потому как хотя бы во время разговоров она не пела.

Мы подъехали к крыльцу, Сашка выбралась из детского кресла.

Наша школа – большой творческий центр для музыкально одаренных детей. Ну, и для моей Сашки.

Центр огромный, современный, красивый.

«Если каждый родитель столько платит за своего певца, то вполне можно построить такой центр».

Я и не сомневался, что для лепки звезды экс-жена выберет подобную музыкальную школу.  Главное, что дочь довольна.

***

Зоя Петровна – Сашкин педагог по вокалу – казалась мне женщиной с низким порогом чувствительности к тому, как пела моя дочь. И я уважал ее уже только за то, что она стойко переносила децибелы издаваемых дочкой звуков. Ни один мускул не дергался на лице Зои Петровны, когда Сашка брала фальшивую ноту, хотя даже я понимал, что нота фальшивая.

При этом Сашка старательно вытягивала губы и жестикулировала руками, качаясь из стороны в сторону – в общем, вела себя как настоящая певица.

Я вышел из класса, медленно шагая по коридору вдоль кабинетов.

Около одной двери стояла чья-то мамочка, сложив ладони на груди и с умилением глядя внутрь. Оттуда доносились примерно такие же трели, как у моей Сашки, но это не мешало благоговению матери.

У другой двери стояли, по-видимому, бабушка с дедушкой, они улыбались и прислушивались к пению из кабинета.

«Почему ж все хотят вырастить из детей певцов? Других профессий, что ли, нет?» - думал я, шагая через звучащие вокруг меня какофонии.

«А ведь кто-нибудь и поет хорошо, да не имеет возможности ни с педагогом позаниматься, ни талантом блеснуть перед нужными людьми. Жизненные реалии».

Я занялся перепиской с партнером в телефоне и брел по коридорам. Мне нужно было скоротать минут тридцать, передать дочь бывшей жене и мчаться по делам.

В открытые окна дул ветер и доносилось пение птиц – вот кого единственного стоило послушать во всей музыкальной школе.

Я добрел до студий звукозаписи, здесь посетителей не было.

Подошел к одной двери, прислушался – здесь можно прикоснуться к прекрасному: я услышал чистое, классическое - по-моему, это называется академическое? - пение. Пела девушка. Пела, наверное, какую-то арию, по крайней мере, я бы мог такое услышать только в оперном театре или в филармонии.

Это было прекрасно.

Вдруг дверь открылась и ударила меня по лбу. Я чертыхнулся от неожиданности.

- Ой,  - из студии вышел звукорежиссер Андрюха, - извините!

- Да я сам виноват, - усмехнулся я и поздоровался с ним.

- Ищешь кого-то?

- Нет, Андрей, дочь жду. А можно послушать еще?

Андрюха  подозрительно посмотрел по сторонам и прикрыл дверь кабинета.

- Так это просто запись… я прослушиваю... там никого нет.

- Ну, так тем более… можно я послушаю? – он мялся на пороге, не горя желанием пустить меня внутрь. – Я же на две минуточки и сразу уйду. Пожалуйста!

Что-то взвесив у себя в голове, он нехотя кивнул.

- Я побежал за сыном. Ты садись, только ничего не трогай.

Я поднял ладони вверх и кивнул. Он распахнул дверь и сказал, что вернется через три минуты.

Я проскользнул в студию. Здесь был полумрак, я сел на первое попавшееся кресло.

На меня, как благодать, снова снизошло это пение. Обрушилось ледяным водопадом.

Я прикрыл глаза и перенесся в оперный театр где-нибудь в Европе.

Голос у певицы был  восхитительный, невероятной силы и глубины, она пела то высоко, то низко и почти вкрадчиво.  Ей аккомпанировал оркестр, а на заднем фоне присоединялся хор голосов.

Я представил, как она стоит на сцене в свете софитов в огромном платье, с обнаженными покатыми плечами. Она хмурит брови, заламывает руки и прижимает их к груди, ведь поет по-итальянски, наверняка, о любви. Глаза ее или прикрыты, или скользят по публике, или устремлены в небо. Грудь вздымается, голос льется прямо в сердца слушателей.

«Откуда такой бриллиант в наво… в нашей куче певцов?» - подумал я.

Из солнечного веселого дня я будто попал в другой мир, сидя в темной студии, завороженный этим пением.

В дверь вошел Андрюха с сыном, включил свет.

- Ну, как? – улыбнувшись, спросил меня.

- Просто нет слов… хочется аплодировать…

- Да, согласен, только все равно в субботу еще раз перезаписываем.

- Андрей, это ученица школы поет?

- Да-да, - торопливо сказал он, пытаясь угомонить сына. Андрей снова включил запись, только тише.

- А прийти послушать можно?

- Н-нет… думаю, нет. Это не ко мне вопрос, извини меня.

- А что такого? Она выступает? Где-то ее послушать можно?

- Это вряд ли… я не знаю, честно…

- Па-а-п, - сын Андрюхи не хотел рисовать всунутыми ему в руку карандашами, он хотел смотреть, как отец крутит ручки на пульте, - па-а-п, а когда купим велосипед?

- Когда-когда… никогда, - Андрей потрепал его по голове.

В студию зашел замдиректора по воспитательной работе Олег Иваныч – я с ним знаком со времен устройства Сашки в школу.

- Почему посторонние в студии? – шутливо спросил он и пожал мне руку.

Андрей заморгал.

- Олег Иваныч, я сам напросился и уже ухожу, виноват… но невозможно было пройти мимо такого пения. – Я кивнул на прощание Андрюхе.

Олег Иваныч открыл мне дверь, мы прогуливались по коридору.

- Да, - сказал он, - пение, действительно, удивительное.

- Что это за талантливая певица?

- Ну… просто ученица нашей школы… - нехотя произнес он.

«Да что за тайна такая? Что они юлят?»

- А можно ли прийти живьем послушать?

- Нет, нельзя, извините.  Записываем ее только в студии. И нигде не выступает.

- А-а, - осенило меня, - вы какую-то сенсацию готовите, да? Звезду новую?

- Ну… можно и так сказать, - странно улыбнулся Олег Иванович.

- Какой невероятный гриф секретности… и на отчетном концерте она не выступает?

- Нет, не выступает, - он мягко улыбнулся, - это пожелание самой «звезды» и ее родителей.

- Ну, что ж, значит, буду ждать, пока не начнет гастролировать, чтобы купить билет в первый ряд, - я пожал ему руку, и мы разошлись. Мне навстречу по коридору бежала моя «звезда».

***

Секретная певица не шла у меня из головы. Мысль о ней засела занозой.

«Какая глупость… ну, что мне за дело до нее?» - старался я себя урезонить, но думать о ней не переставал.

Почти неделю я предавался мечтаниям увидеть ее, хотя сам не знал, зачем это мне. Ну, увижу я эту ученицу. Наверное, ей лет восемнадцать или даже больше. Увижу и дальше что? Она еще и с родителями ходит заниматься, судя по словам Олега Иваныча. Скажу, что я поклонник ее таланта? Как бы полицию не вызвали. Ясно же сказали, что певица не хочет «светиться».

Я даже приехал к школе в субботу, потому что Андрюха упомянул, что в этот день  будет перезапись.

К школе подъехал джип. Судя по силуэтам, в машине трое, на заднем сиденье, похоже, девушка. Я даже встрепенулся, но автомобиль въехал за ворота на внутренний двор, ворота закрылись. Охранник встал курить у ворот. Я зашел в школу, но окна коридора выходили на проезжую часть, а кабинеты, из которых я мог бы посмотреть во двор, были закрыты. Был закрыт и проход к студиям звукозаписи.

«Эх, - подумал я, - что за секретность такая».

Пожал плечами, поехал домой.

***

Вопрос с установлением личности певицы я твердо решил закрыть, но… во вторник поджидал во дворе музыкальной школы звукорежиссера Андрюху.

- Андрей! – окликнул я его, когда он явился.

Он поздоровался и встал со мной покурить.

- Андрей, слушай, я все о своем. Пожалуйста, не подумай, что я маньяк какой-то, ты же меня знаешь, я ж нормальный. Пойми, меня чисто по-человечески разбирает любопытство.  Ну, сделай так, чтобы я мог хоть секунду посмотреть на эту вашу певицу? Вы сами с Иванычем всей школой нагнали такой секретности, что меня просто распирает.

Андрей курил и печально смотрел на меня:

- Да пойми, не могу я… Нет там никакой тайны. Просто ее родители просили, чтобы никакой публичности не было. Девочка хочет петь и при этом не афишировать себя. Ее записи хорошо продаются – им радость от пения и всем доход от продажи записей.

- Раз никакой тайны нет, то тем более дай хоть одним глазом взглянуть и одним ухом послушать. И я отстану от тебя с этим вопросом навсегда, - я уже не знал, какие привести аргументы.

Я открыл багажник своего джипа – там лежал велосипед.

- Андрей, ты меня вынудил пойти на крайние меры, не сочти взяткой. Но да, вообще-то даже сочти взяткой… Твой мелкий хочет велосипед. А я хочу одним глазом на певицу посмотреть.

Андрей улыбался и качал головой.

- Ну, ты даешь… И далась тебе эта певица… столько денег на велик потратил… Сумасшедший!

- Давай, как будто ты меня забыл в вашей бытовке – я видел у вас комнату в студии. Я сяду там тише воды, ниже травы. Посмотрю хоть краем глаза. Я тебя не выдам. Вы уйдете, и я потом тихонько уйду. Ну, кроме тебя же никто не придет ее записывать?

- Да, я буду один из работников школы…

- Андрюха, возьми велик и подумай… пожалуйста!

Я вытащил велосипед, поставил перед ним на землю.

Лицо у Андрея стало совсем унылое. Я видел его метания между обещанием не разглашать секрет и желанием усадить сына на велик.

 - Ты интриган… - грустно изрек он, наконец. – А я взяточник. Мы сгорим в аду.

Он взял велик за руль и покатил к крыльцу. Крикнул через плечо:

- В субботу приди в десять тридцать. Запись будет в большой студии в одиннадцать. Я тебя ненавижу. Но спасибо.

***

В субботу в пол-одиннадцатого я как штык сидел в «коптёрке» - подсобной комнате при огромной студии звукозаписи. Андрюха усадил меня среди гитар и барабанов, сказал, что, скорее всего, запишут раз пять. Свет он приглушит, все будут сидеть ко мне спиной, я могу приоткрыть дверь. Записывать на видео ничего нельзя – он заставил меня оставить телефон в машине. Когда все уйдут, я могу уйти через центральный вход.

- Что бы ты ни увидел – велосипед я тебе не верну. Тем более мой малой уже погнул все колеса. – Андрюха захлопнул дверь, и я остался в темноте.

Через какое-то время я услышал, что вошли люди, разговаривали и рассаживались. Потом все замолчали, полоска света под дверью пропала – выключился свет.

Заиграла музыка – запись оркестра.

У меня даже застучало сердце. Я как шпион на задании. Или как Ромео в засаде в саду.

Зазвучал ее голос. Такой сильный и глубокий. Если б я что понимал в музыке – я бы описал его куда лучше.

Она пела ту же арию, которую я слышал в первый раз.

У меня перехватило дыхание. Какой мощный и чистый голос.

Я прикрыл глаза и наслаждался пением и музыкой. Подумать только, за дверью идет целый оперный концерт.

Заслушавшись, я почти забыл, что хотел на нее посмотреть.

Я ладонью подтолкнул дверь, она приоткрылась на пару сантиметров, мне этого было достаточно.

Два человека – наверное, родители – сидели ко мне спиной в креслах.

В центре студии в наушниках стояла худенькая девушка, она была очень тоненькая, совсем не похожа на оперных певиц. Девушка почему-то стояла не одна – она опиралась спиной на женщину-помощницу. Женщина бережно удерживала твою подопечную. И тут я понял, в чем дело – у девушки-девочки, видимо, какое-то опорно-двигательное заболевание. Она не могла самостоятельно вертикально стоять, под наклоном опиралась на свою помощницу.

И коляска стояла тут же.

У девушки были такие тоненькие ножки и ручки, они не слушались ее. Она беспомощно поднимала руки вверх, пальцы заламывались и выгибались, кисти порхали как птички. Колени ее подгибались, на ступни были надеты устойчивые туфли. Вся она покачивалась и как будто надламывалась и упала бы, если б не помощница.

Она походила на марионетку, которую дергали невпопад.

Мимика ее была неровной и дерганой, периодически она непроизвольно улыбалась, но лицо ее было даже красиво.

Помощница крепко держала хрупкое тельце на нужном расстоянии от микрофона. При всей неустойчивости и подвижности тела ее голос звучал ровно и уверенно, это не укладывалось у меня в голове – бог дал ей такой голос и не дал счастья быть здоровой.

Как бы она ни дергалась или жестикулировала, ее пение было прекрасно.

Она пела и была счастлива. Пусть ноги, руки, пальцы и даже выражение лица не слушались ее, но голос завораживал. Она улыбалась, она знала, что несет красоту в этот момент.

Я закрыл дверь, так как понял, что все равно ничего не вижу из-за навернувшихся слез.

Шесть раз я прослушал эту арию, но так и не смог совместить увиденное и услышанное.

Через какое-то время Андрюха открыл дверь.

- Что все еще сидишь?

Я исподлобья посмотрел на него. Пожал ему руку.

- Черт бы побрал эту вашу музыку.

И пошел восвояси.

Кристина КРЮКОВА

Мне 42 года, я из Екатеринбурга. Окончила Уральскую государственную юридическую академию, по профессии я юрист, но с детства люблю писать. Моя любимая форма — рассказ.