Эта история произошла со мной  лет двадцать назад, но и сегодня помню я всё до мельчайших подробностей.  До сих пор  нет у меня уверенности, было ли это на самом деле  или приснилось. Склонна  думать, что  необъяснимым образом  попала я  тогда в другое измерение.

Был конец девяностых…  В Польше мне предстояла встреча с друзьями детства Стасей и Яцеком. Подростками, мы  познакомились в Крыму, в международном лагере Артек и продолжали  дружить, переписываясь и изредка созваниваясь по телефону.  Изменения в отношениях  между нашими странами  не повлияли на нашу дружбу, она оказалась крепче политики.  Но это только между нами. А вот  подозрительность  таможенников и пограничников в аэропорту к пассажирам, пересекающим  западную границу, стала  проявляться всё чаще. Очень уж долго и внимательно изучался  мой багаж, задавались вопросы и о подарках, которые я везла.  Польский пограничник, с несколько застывшим выражением лица изучая мой паспорт, строго спросил: «Госпожа Рудакова, с какой целью летите в Польшу?»  

- С частным визитом, господин офицер, –  немного заносчиво ответила я и изобразила что-то приблизительно  похожее на  улыбку. – Хочу успеть послушать фортепьянные концерты на конкурсе имени Фредерика Шопена  в Королевском парке.

Я  могла сказать что угодно, но зная, как в Польше относятся к имени великого композитора, сказала именно это.  И как в воду глядела – именно с Шопеном мне и довелось встретиться…

Лицо пограничника отразило целую бурю эмоций. Отдавая мне паспорт, он  посмотрел на меня потеплевшими глазами и произнёс:

- Добро пожаловать в Польшу, госпожа Рудакова! – и негромко добавил. – Do widzenia, pani!

 В Варшаву я прилетела вечерним рейсом. В аэропорту меня встречали Стася и Яцек. В ту нашу встречу мы были уже двадцатилетними студентами: я училась на переводчика, Стася  на пианистку, а Яцек в полицейской академии. Яцек очень изменился за те годы, что мы не виделись. Высокий, возмужавший, с породистым лицом, стройный в ладно сидящей на нём форме, он был уже далеко не тот двенадцатилетний подросток, которого я помнила. В аэропорту он вёл себя очень сдержанно, даже прохладно. В лице и глазах появилась жесткость и отчуждённость. И только в машине, когда не было рядом чужих глаз и ушей, Яцек оттаял и расслабился. А Стася? Стася осталась прежней, спокойной и доброжелательной.

По дороге из аэропорта, радуясь встрече, мы много шутили, не могли не вспомнить счастливые дни в Артеке, море, походы на Ай-Петри, где Стася тогда подвернула ногу и мальчики, по двое, по очереди несли её, скрестив вместе свои руки. Но чаще всех вызывался нести Яцек. А девочки брали у мальчиков их рюкзачки, чтобы тем было не так тяжело идти.  Как были  все тогда горды собой, и как это небольшое происшествие сдружило ребят  нашего  отряда.  

Стася  еще в машине  завела разговор о планах на  время моего пребывания.  Она придумала  для меня  обширную программу: куда поехать, что посмотреть. Яцек только согласно кивал головой. Я  ахнула, когда она «огласила весь список».

- Да вы что, ребята, чтобы всё это посетить, мне и года не хватит, не то, что месяца! Давайте так: я выберу то, что мне самой хотелось бы посмотреть.

- Хорошо, - согласно кивнула головой  Стася. – Но… - она подняла вверх указательный палец, - с одним условием: в воскресенье  мы едем в Королевский парк, на фортепьянный конкурс  имени Фредерика Шопена. Это последний  день перед закрытием сезона.

Честно говоря, меня не очень привлекала  классическая музыка, я выросла  под влиянием песен The Beatles. Так что особым желанием  ехать туда только из-за конкурса, я не горела. Видимо ребята и без слов прочитали на моём лице всё, что я подумала.

- А играть на конкурсе будет… – улыбаясь, включился Яцек, - наша любимая пианистка! – он повернулся к  подруге и легонько щелкнул её по носу.

- Да ты что! - воскликнула я. – Конечно! Ну, это совсем другое дело!  Несомненно поедем! Так бы сразу и сказали.

Яцек привез нас к дому Стаси и, извинившись, уехал на службу. Родителей Стаси дома не было, они проводили свой отпуск в Испании, и мы в большой квартире были свободны как птицы. В окна двадцать третьего этажа высотки, улыбаясь, заглядывала луна. Поужинав, мы расположились в гостиной, на  больших мягких креслах из зеленого бархата с длинной бахромой.   За окнами светилась огнями Варшава. Вид  ночного города, залитого лунным светом, завораживал.  Мягкий, приглушенный свет бра, и рядом человек, с которым ты одной крови… Что ещё нужно?

- Как твоя стажировка в Париже? Помогла в  совершенствовании языка? – спросила Стася. – Ты как-то неохотно мне отвечала, когда мы созванивались.

 - Помогла, конечно. Французы говорят, что у меня практически нет акцента. – Я  улыбнулась  и с преувеличенным вниманием стала разглядывать фрукты в вазе.

- Ну,  Алёна,  не томи, рассказывай. Я же вижу, что там с тобой что-то произошло, - от нетерпения Стася подпрыгнула в кресле и села на колени. – Неужели влюбилась? 

-  Влюбилась,  и  разлюбила! – я пересела в кресло к подруге и обняла её, прижавшись щекой  к плечу. - Там я встретила Жюлиана! Какой он? Француз до мозга костей. Невысокий,  худенький, даже изящный. Как статуэтка, – засмеялась я. – Знаешь, что  в нём было самое характерное во внешности? Это большой длинный нос, с орлиной горбинкой! Помнишь Шарля де Голля?  Точно такой был нос и у Жюля.  Волосы темные, как и глаза. Одевался с этакой  лёгкой небрежностью. И обязательный шарф. Он так шёл ему, придавал особый шарм. Боже, как я была влюблена!  Мы каждый день гуляли в парке Монсури, недалеко от Университета, а там столько интересных закоулков! Мы вместе обследовали разные уголки парка, нашли «танцующий каштан». Знаешь, почему его так называют? Когда-то стволы двух деревьев срослись вместе и теперь напоминают танцующую пару.  Потом обязательно заходили обедать в старинный ресторанчик на одном из холмов. Там так вкусно готовят…  А в беседке на озере мы целовались. Мне  было хорошо с ним!  Полгода как один день! Потом я улетела домой на новогодние каникулы. А когда вернулась, то оказалось, что Жюль успел влюбиться в немку, очень похожую на певицу Сандру Крету. А я стала просто другом.  При нашей встрече Жюль сделал невинное лицо и сказал мне: «Прости, Алёна, так получилось. Я ничего не мог с собой поделать!» Что называется Cherche la femme – ищите женщину. Я до сих пор не могу его забыть. Ну да ладно обо мне! – преувеличенно бодро хлопнула я  себя по коленке. - А как у вас с Яцеком  дела? Скоро поженитесь?

Подруга  неопределенно пожала плечами и задумчиво сказала:

 - Знаешь, я решила пока не торопиться.  Яцеку нужно академию закончить, у меня тоже есть незавершенные проекты. И, потом, меня стали беспокоить  изменения в его характере. Я даже не могу с уверенностью сказать, люблю ли я его или это просто привычка быть вместе с детства.  Он стал каким-то вспыльчивым, жёстким, непримиримым. Изменил свои взгляды на Россию и русских. Извини, это ни в коей мере не касается тебя, – погладила она мою руку. И добавила, – Я надеюсь. По крайней мере, с моей стороны это так.

Характерной чертой Стаси была честность в отношениях с друзьями и не только. Стася была девушкой серьёзной и отличалась  прагматичным характером. Если только это не относилось к музыке. Чтобы не портить хороший вечер грустными подробностями личной жизни, мы, не сговариваясь, повернули  разговор в другое русло.  

- Что ты завтра играть будешь? Только Шопена или и другие произведения? – спросила я Стасю. 

При  моих словах она оживилась,  глаза сверкнули задором, и на лице появилась улыбка.

- Знаешь, я, кроме фортепьяно, поступила еще на одну специальность – музыковедение. Буду заниматься научно-исследовательской работой. Изучать творчество разных композиторов. И современных тоже. Историю развития музыкальной культуры разных эпох, малоизвестные исторические стили. Собирать и исследовать образцы старинной музыки, ну и многое другое. Оказывается, это так интересно!

- Ух ты! – я уважительно покачала головой. – Какие у тебя грандиозные задачи!

-– Ты не поверишь, для дипломной работы я взяла тему Шопена. -  У Стаси восторженно загорелись глаза. - Казалось бы, жизнь и творчество Шопена исследовано, что называется, вдоль и поперек, но для многих его личность и на сегодняшний день остается загадкой и до сих пор трогает до глубины души.  За все отведенные небесами недолгие годы жизни он так и не испытал чувство настоящего счастья.

«Ну, всё, - подумала я, - теперь её не остановишь». Мне сразу захотелось спать, но я как примерная гостья и подруга согласно кивнула головой: «Рассказывай» - и устроившись поуютнее в своём кресле, положив ноги на стоящий рядом пуфик приготовилась слушать.

- Фредерик самый известный в мире варшавянин. Представляешь, Алёна, первой  возлюбленной  Шопена была девушка по имени Констанция. Именно ей он посвятил целых четыре вальса! Я очень люблю его вальсы, они занимают не последнее место в его произведениях. Хочешь, я проиграю по фрагменту от каждого?  И ещё: писать музыку он начал в семь лет. Я  поражаюсь, как мог  ребёнок  сочинять гениальную музыку?! 

 Стася  говорила с таким восторгом, так одухотворённо, что я заслушалась. По сути, я никогда не интересовалась классической музыкой. Конечно, я знала,  кто такой Шопен, знала, как боготворят его имя в Польше, но не удосужилась хотя бы раз послушать его музыку. Слушая Стасю, я невольно  заразилась её восторгом, и мне уже не терпелось послушать, как она играет.

Стася  встала с кресла  и подошла к роялю.

 - Шопен как-то сказал о музыке: «Она должна произвести такое впечатление, как будто видишь перед собой любимый пейзаж, вызывающий в душе дорогие воспоминания, как, например, в тихую, озаренную лунным светом весеннюю ночь». Знаешь, Фредерик мог расплакаться, слушая мелодию, берущую за душу. Шопен не любил большие концертные залы. Его больше привлекала интимная обстановка, в которой он мог рассказать в своей игре на рояле о самом сокровенном.  В мелодиях его живёт страсть. Наверное, потому что он часто влюблялся. Фридерик любил танцевать, а вальсы он посвящал дамам своего сердца. Первые  вальсы были посвящены той самой Констанции, о которой я тебе уже говорила. Её образ вдохновил  композитора на создание – четырёх! –  великолепных вальсов. Вот послушай, этот первый вальс, изысканный и мажорный Ре-бемоль.

Стася положила руки на клавиши и полилась музыка!

- А вот поэтичный и грустный  Си минор, – Стася негромко играла и рассказывала. Всё, что она говорила, я живо себе представляла.

-  Фредерик страдая от любви к девушке, стеснялся с ней даже заговорить. Он грустил, и эта грусть сквозила в его  музыке. А вот она ему улыбнулась, и появляется лёгкий и грациозный Ми минор. И он добился от неё внимания,  возможно, воздушного поцелуя! Как мало и как много одновременно! Благодаря этому, мы теперь можем слушать  виртуозный вальс  Ми-бемоль мажорный. Позже, уже в Париже, Шопен назвал его  «Большим блестящим вальсом», хотя не любил давать имена своим произведениям. Я люблю его музыку за то, что она заставляет рояль петь, за то, как переплетаются все эти гармонии в мелодиях. Этот фрагмент трогает меня особенно сильно. Наверное, так могла бы звучать  душа, которая только начала успокаиваться после трагедии. Эта музыка похожа на успокоение после слёз или как говорят у нас в Польше, после рыданий. Потому что рыдания намного сильнее, чем просто плач. От рыданий содрогается вся душа.

Я и представить себе не могла, что Стася так увлечена музыкой. Со мной говорила не моя подруга, которую я знала много лет, а человек, находившийся в другом измерении.

- Знаешь, в консерватории наши преподаватели часто предлагают повторять упражнение, которое рекомендовал своим ученикам Шопен: чтобы красиво воспроизводить музыкальную фразу на рояле, её нужно пропеть. - И она негромко, приятным голосом напела мелодию. -  Говорят, под пальцами Шопена одна и та же нота приобретала двадцать разных звучаний.

Бессмысленно пересказывать  музыку словами. Но её можно было видеть по лицу и движениям. Как двигались пальцы над клавиатурой. В этом было что-то истинно магическое.

- Шопен любил играть в темноте, – продолжила свой рассказ Стася. - Представляешь, Алёна, когда я играю его ноктюрны, их еще иногда называют песнями при луне, мне всегда  вспоминается Крым и наши лагерные ночные побеги. Помнишь, у нас было тайное местечко на краю пляжа среди больших валунов?  Чтобы не застукали пограничники, мы  устраивались там и сидели, наслаждаясь видом лунной дорожки на море и тихим шорохом набегающих волн.  Вот послушай, как, похоже, об этом же говорит  музыка. Это один из моих самых любимых ноктюрнов — Ноктюрн №2, Es-dur (Оp. 9).  

Слушая музыку, я явственно увидела тот ночной пляж и море, и шум волны. Правда, этим звукам поспособствовал вполне определённый шум за окном. Погода  внезапно резко изменилась. Луна исчезла, небо стало тяжёлым, засверкали молнии. Через открытые  фрамуги  в комнату рвался ветер, пришлось закрыть. И в ту же минуту по стеклам потекли извилистые водяные ручьи, пошёл  дождь.

- Закрой глаза,  -  почти прошептала Стася, - и представь, что это играет сам Шопен. Я сыграю тебе «Капли дождя» - прекрасную музыкальную Прелюдию ми минор 4 (Опус 28) навеянную шелестом дождевых капель. Чтобы понять суть этого произведения, нужно знать историю его создания.  Шопен написал его на Майорке, где провел зиму вместе  с писательницей  Жорж Санд.  Они были  влюблены  друг в друга.  Не буду  загружать тебя музыкальной терминологией, скажу только, что это произведение с очень сложной структурой. Лёгкое и светлое начало сменяется в центральной части тревогой, а затем снова воцаряется оптимистичное «послегрозовое» настроение: гроза прошла, и в каплях дождя отражается солнце…

Я закрыла глаза и, постепенно голос Стаси  стал уходить куда-то вглубь. Во мне звучала только музыка… трепетная, тревожная, воздушная музыка…

А потом я увидела Шопена, сидящего за роялем. Я сразу узнала его. Красивый, светловолосый  с голубыми глазами, которые в приглушённом свете гостиной казались тёмными, но сразу светлели, когда он поворачивался к свету.  Встав, я подошла к роялю. Облокотившись на корпус, подперев ладонями подбородок,  я  слушала игру композитора. По лицу его пробегали  воспоминания. Видимо, воспоминания о первой настоящей  любви и расставании  не угасли в его душе.

Выразительная, грустная, полная печали мелодия до предела обнажила чувство горечи, боли и смятения, которые овладевали Шопеном в тяжёлый жизненный момент. Мысли его были обращены к ней, его возлюбленной Констанции: «Мечтали быть с тобою рядом вместе, а ты ушла, оставив все мои надежды».

Вдруг, повернувшись ко мне, Шопен встал, протянул мне руку и повёл в центр гостиной. «Мадемуазель, вы любите вальс? - спросил он меня по-французски. – Этот я написал для неё». Рояль продолжал играть, клавиши двигались самостоятельно, и я не увидела в этом ничего странного.  

- Да, люблю, - ответила я тоже по-французски, – и я понимаю вашу грусть. Я тоже испытала горечь от потери любви.

Шопен улыбнулся: «Это печально, но поверьте, у вас еще всё впереди!». Медленно и плавно он повёл меня летящими, кружащимися движениями по залу. Я покорилась его элегантности, благородным  и изысканным манерам.

Танцуя, я неожиданно для себя  стала вслух напевать любимые  строчки другого вальса.

Я с тобой, пусть мы врозь…

Пусть те дни ветер унёс,

Как листву жёлтых берёз

Я наяву прошлым живу

Ты мой единственный, нежный!

«Оооо! - воскликнул Шопен. – Мадемуазель, так вы русская?!». Я кивнула головой и продолжила:

Ты со мной лишь во сне,

Мы вдвоём наедине,

Я зову, Ты нужен мне!

Вновь наяву прошлым живу

Ты мой единственный, нежный!

Вальс с Шопеном покорил меня. В какой-то момент я повернула голову и увидела, что за роялем сидит, одетый во фрак Жюль. Я не могла понять,  почему  он здесь. Он играл. Его руки летали,  как пара голубей,  почти не касаясь  рояля.  А потом вдруг  руки  превратились  в двух крабов  бегущих в суете по двигающимся белым клавишам. Увидев, что я смотрю на него, Жюль легко подскочил и скользящим движением приблизился  к нам. И вот уже мой партнёр не Шопен, а  Жюлиан.  Он смотрит мне в глаза и говорит стихами: «Ты мелькнула, ты предстала, снова сердце задрожало под чарующие звуки. То же счастье, те же муки, слышу трепетные руки — ты еще со мной!».

 Я хотела ответить ему, что всё в прошлом и незачем начинать заново, но не успела. Лицо Жюля вдруг искривилось и стало расплываться и менять очертания так же, как когда смотришь на себя в зеркало темной воды застоявшегося пруда, а брошенный камушек ломает гладкую поверхность воды и твоё лицо, смеясь, начинает корчить рожицы. И эта рожица стала  голосом Стаси звать меня и теребить за плечо:

- Алёна, проснись. Нужно перейти в спальню и лечь в нормальную кровать. Прости, что я не подумала о том, как ты устала от перелёта.

Я с трудом открыла глаза и долго с непониманием смотрела на подругу. Я находилась в шоковом состоянии от увиденного.  Понадобилось какое-то время, чтобы я пришла в себя и поняла, что это был сон.

- Я что, спала? Так это был сон!? - и я рассказала Стасе, что мне приснилось. Она тоже была  в шоке от моего рассказа.

- Алён, ты танцевала с самим Шопеном! – с чувством зависти воскликнула Стася.

Утром воскресного дня, мы поехали в Лазенки. Яцеку опять было некогда, и он только доставил нас по назначению и тут же уехал. Стася отправила меня гулять по парку, а сама  стала готовиться к концерту.

Королевский  парк  я полюбила сразу, он  был прекрасен  в разгаре осени. Я  медленно брела по аллее парка.  Было  тепло, трава еще оставалась зелёной, а  деревья  уже оделись в яркие краски и требовали  восторженных возгласов после каждого поворота  тропинки.  В Лазенках было много свежего воздуха и простора.

Каскад  прудов  был также необычайно красив. Стася  предупредила меня, что нужно  прихватить угощение для уток и белочек, их в парке неимоверное количество. Здесь  живет даже самый настоящий олененок, ходит сам по себе, где вздумается.

В стороне, за высокими липами играла музыка. Хотя воскресный день и выдался солнечный, народу в парке было немного. Только у памятника Шопену собрались любители музыки со всего мира.  Выйдя из тенистой аллеи,  я присела на единственное свободное место на дальней скамейке.  Рядом со мной оказался пожилой мужчина.  Вся поляна перед памятником была занята сидящими на скамейках людьми.  Кому не хватило скамеек, предусмотрительно  принесли с собой пляжные коврики и сидели прямо на траве. Часть людей,  спрятавшись  от солнца,  расположилась в тени вековых деревьев. На специальной площадке у памятника под большим шатром стоял рояль,  за ним сидела моя любимая подруга Стася. Красота окружающей природы гармонировала с красотой музыки. Она играла так вдохновенно,  было видно, что кроме инструмента и музыки для неё в тот момент ничего больше не существует. Похожие  чувства и эмоции можно было разглядеть и у слушателей. По  некоторым лицам скользили  то нежная улыбка, то тень грусти. Другие сидели  с закрытыми глазами, покачивая головой в такт музыки.

 Мужчина, неизвестно по каким признакам угадавший во мне русскую,  наклонившись, очень тихо произнёс по-русски: «Знаете, однажды кто-то спросил у Фредерика  Шопена, каким словом он мог бы описать настроение всех своих произведений. Композитор подумал и сказал, что в его родном польском языке есть слово «zal» (жаль). В переводе на русский язык музыку Шопена можно перевести как  «нежная жалость». Нежность, обреченность, красота, полёт, вечность…»

Я посмотрела на него и также тихо ответила:

- Поразительно, какое точное определение!  

А про себя подумала: «И как же я была неправа в своем отношении к классической музыке».

В это время мне  вдруг показалось, что Фредерик  на долю секунды повернул в мою сторону голову и улыбнулся. Так я познакомилась и подружилась не только с самим Шопеном, но и с его музыкой.

Провожая меня  в аэропорту, Стася  с многозначительной  улыбкой произнесла:

- Теперь ты уже не будешь строить гримасы, когда речь зайдёт  о классической музыке? А знаешь, по результатам медицинских исследований музыка вальсов Фредерика Шопена, обладающая целебной энергией, успокаивает нервную систему и нормализует психическое состояние человека. Помимо этого она улучшает память, повышает умственную работоспособность и даже снижает напряжение мышц. Запомни это! – Стася обняла и  поцеловала меня на прощание.

А у стойки оказался тот же самый пограничник. Увидев меня, он улыбнулся глазами и спросил: «Ну как, госпожа Рудакова, понравились вам концерты в Лазенках?». Я засмеялась.

- О, я чувствую себя значительно лучше! Я поняла, что такое любовь к классической музыке! Do widzenia, пан офицер!

 

 

 

Людмила Семёновна КОНСТАНТИНОВА

Родилась в 1947 году в городе Клухори Грузинской АССР (в настоящее время г. Карачаевск КЧР, Россия) в семье библиотекаря. Закончила юридический факультет Северо-Осетинского Государственного университета имени Коста Хетагурова. Юрист-правовед. Работала следователем МВД в Ставропольском крае, в Крыму, в г. Владивостоке.  Работая в МВД, была рабкором в местной городской газете. Пишу стихи с юности, некоторые опубликованы на портале Стихи.ру. Увлекаюсь переводами стихов с других языков, испанского и болгарского. Прослушала курс писателя Евгении Беляковой на факультете писательского мастерства (SM School). Пишу рассказы, в проекте два романа. Участник, призер, финалист и полуфиналист литературных конкурсов.