К 25-летию штурма Грозного

allegro vivace

         Приходит солдат с войны, и говорит: а у меня ног нет. Ну, ему руку пожали, медальку повесили, дали музыкальные тарелки и отправили в подземный переход к таким же инвалидам. Приходит солдат в переход, облокотился там, где меньше нассано, и моргает, а люди всё идут куда-то мимо, мимо смотрят куда-то и не моргают. Тут солдат вспомнил, что он и нот даже толком не знает, неловко стало, уйти даже хотел, но вспомнил, что у него ног нет. Звеня медальками да поскрипывая костылями, расчехлили калеки свои инструменты, положили картуз под мелочь, поглядывают в него да облизываются. Вот и наш солдат тоже, предвосхищая, стал себе чебурек представлять синюшный, на котором целлофан, как на трупе, задрался. И вот солдат представил, как разламывает чебурек, а оттуда его парком горячим обдаёт, жир капает, фарш лоснится, а из фарша сапоги виднеются, патронташ полупустой, и кто-то с искорёженной рожей шамкает: добей меня, Сева, а то мне уже медальку хотят повесить. Продирается к нему солдат, смотрит в лицо похожее больше на разорванную штанину и автомат в руках стискивает, а тот всё Сева, да Сева. Упёрся тогда солдат ему в горло сапогом и давай что есть сил по башке дубасить! Бьёт он! Бьёт! А голова всё не раскалывается. Только совсем уж как-то неприятно морщится! Уже рука устала, соскочила, и последний удар в зубы пришёлся, несколько наружу выскочило, остальные в рот забились, тот аж поперхнулся: «Ну ё…» - говорит, а дальше вообще неразборчиво. Обидно солдату сделалось, да и вообще некомфортно в это лицо смотреть, вроде знакомое, а чьё – непонятно, уж больно обезображено. А вокруг всё в дыму, пулечки всё ближе кружатся. Вдруг откуда ни возьмись появляется фея в маскировочном платьице и с бородой и говорит что-то таким приятным голосом на своём волшебном тарабарском языке. Солдат оробел, что сказать не знает, а фея как махнёт своей палочкой! Всё сразу окутало пепельно-сизой дымкой, откашливается солдат, феи и след простыл, а рядом перевязанный подарочным бантиком новёхонький снаряд лежит. Шмыгнул солдат носом, взял снаряд и пошёл домой – племяшам показать. Идёт такой и думает: что-то не то, смотрит, а у него ног нет! Зачерпнул он тогда сапогом немного фарша, пожевал и думает: поползу-ка я тогда пленных тёлок насиловать, а то вообще как-то обидно получается. Разорвал гимнастёрку, перевязал обрубки, положил подаренный снаряд в вещмешок, потом вынул расчёску, сдунул с неё фарш, и чесанул чуб, чтобы эффектнее выглядеть. Ползёт себе, в общем, насвистывает что-то из четвёртого струнного квартета Шнитке, а вокруг херня всякая, самокат с детской туфелькой, телевизор, опрокинутый набок, обойма маков у кого-то распускается в спине, и кто-то непроизвольно подсвистывает солдату беззубым ртом. Подползает солдат поближе, а это тот же, с рваной штаниной вместо лица! Глаз заплывший выкатил: «Сева, - говорит,- Сева». Взял солдат обломок кирпича и как давай им по этому лицу бить! Но только два раза ударил, и сразу какая-то резкая слабость свела плечо, солдат обессиленно выронил кирпич, и кирпич медленно сполз по морщащемуся кровоточащему лицу. Невыносимо горько сделалось солдату и неприятно в целом. Решил он отвлечься, перевести дух маленько, лёг в одной плоскости с опрокинутым телевизором, чтобы смотреть удобней было, взял пульт, нашёл любимый ублюдский сериал, лежит и смотрит, и каким-то несмешным ему сериал показался, переключил на другой ублюдский канал для уродов и тоже разочаровался, думает: вот уроды, вроде, те же самые, а смех за кадром уже не тот. Тогда надумал лучше письмо из дома перечитать, достаёт его из нагрудного кармашка, разворачивает, а из письма гербарии сыпятся, и прямо в фарш, сразу всё жиром заволокло, а у солдата перед глазами только пустой лист остался. Эти из телевизора как заржут над ним. Солдат обессиленно опустил руки, и шея налилась невыразимой слабостью, и всё потемнело перед глазами его.

adagio

         с п лошная к р омешная темень... даже... себя... не видно... и... не ясно... существуешь ты... ещё... или нет... и лишь стройный хор цикад... пульсирует со всех сторон... или изнутри... а воздух... такой прият ный све жий... с щемящим… бесконечно давно забытым привкусом… та... и ты как буд то бы плы вёшь ку да то... в аб со лю т н о й б ез м ят е жн о с т и .   .         .

allegro pesante

         Моргнул солдат, протёр глаза рукавом, смотрит - небо опять хмурое, закопчённое, вокруг битые стёкла, херня всякая, беззубый рот из под кирпича шамкает что-то нечленораздельное, а в телевизоре всё ржут несмешно, как олени. Почесал солдат затылок, засунул сигаретку в рот, а подкуриться нечем – одна обгорелая спичка в коробке болтается, как однополчанин в цинковом гробу с обугленным лицом. И ворон рядышком сидит, нахохлился, говорит: у-у, братюля, вон ты сколько крови-то потерял... ну да ничего, страдания тебе к лицу, страдания облагораживают. Солдат тоже нахохлился, смотрит на ворона искось, а сам голову во все стороны ворочает, вроде спички ищет и не обращает на ворона внимание, отмахивается презрительно рукой, мол, у меня такое сто раз было. А ворон ему: это ещё ничего, вот у нас тоже случай был –  вахабиты одному призывнику яйца отрезали. А сам хвать(!) тем временем солдата клювом по культям, там, где мясо из под перевязки свисает. Солдата взъерепенило: ты чё, - говорит, - баран, положь, - и одёргивает гимнастёрку дрожащей рукой. Ты дослушай сперва, - продолжает ворон как ни в чём не бывало, - в общем, вернулся в своё село героем, на танцах с одной цыпочкой познакомился, свадьбу сыграли,.. в общем, жизнь устаканилась помаленьку, а она ему хоп, и два яйца родила! И заперхал ворон своим прокуренным смехом: хар-хар-хар! А потом как выхватит ещё мясца с солдатовой культи! Солдат махнул по воздуху кулаком для острастки и брови насупил: не смешно, - говорит. Да ты не догнал просто,- продолжает ворон, - смотри, ему же вахабиты ещё и глаза выкололи, вот он и не понял, что на курице женился! Хар-хар-хар! В телевизоре так вообще со смеху сдохли! А солдат лежит! В одну точку так сурово уставился и молчит! А ворон, как бы между прочим: кажется всё-таки дождь будет, ты бы сползал, зонтик поискал, а то совсем вымокнешь... хотя зонтиком, так-то, проще глаза выколоть, чем от дождя укрыться! Хар-хар-хар! И за кадром все тоже: хар-хар-хар! А солдат всё молчит, а ворон напыщенно так, нараспев, с благородной тоской в голосе: блажен кто слеп... а я... раскрыл... загадку... мирозданья… - и, прервавшись, так обеспокоенно заглядывает в лицо солдата: эй, ты как, в поряде? Солдат руками закрылся, думает: ты же мне сейчас, тварина, все глаза повыклёвываешь! А тот его тормошит, по щекам хлопает, успокаивает, мол: у тебя ещё вся жизнь впереди. А солдат намертво в глаза вцепился, головой мотает и орёт: ДАЖЕ НЕ ПЫТАЙСЯ МЕНЯ ЗАПУГАТЬ! А потом раскрылся резко и как шваркнет ворона лбом, тот аж на два метра отскочил, стоит растерянный, кровь с носа рукавом вытирает. А солдат всё орёт невпопад, глаза жмурит! Тут и все заорали: один придерживает свисающие кишки, как будто валторну, другой в дуло автомата дует, как в тромбон, ещё один носилки бросил и замахал руками как ополоумевший дирижёр! И тут как бабахнет!!! Ноты, точно разрывные снаряды, рикошетят от стен подземного перехода! Прохожие бросились врассыпную, отбрасываясь второпях мелочью, зажимая уши, уволакивая занывших с перепугу детей. Один даже мимо ступеньки шагнул, да так, что раскровил себе всю рожу, но это всё равно не позволило ему попасть в статистику жертв военных действий.

Тихон ГОРИЦЕ

Родился в Магадане в 1984 году. Образование – СГА (лингвистика ), UBA (философия). Живет в Санкт-Петербурге.