***

Старый дом, тропинка, лестница
прямо в небо, вот и всё,
дождевую околесицу
за окном Господь несёт.

Ты же, я же, мы же вроде бы
чьи-то или же ничьи?
За окном дождинки-родинки
превращаются в ручьи,

разбегаются, заведомо
зная, что куда ни меть,
украдёт мечту заветную
незатейливая смерть,

украдёт и не помилует,
видно, руки-то ловки,
ходят по полю, по минному
грозовые желваки,

и у вечности нет берега,
и покой до боли тих,
слово метит в межреберие
и летит.

***

Правда дымней,
мраморней нега,
море ты мне
выдал за небо,

«Видишь, сверху, -     
мне говорил ты, -
кружат стерхи   
в солнечных килтах,

им не ведом
плач наш по маю,
только небо
их обнимает».

Я глядела,
и, наглядевшись,
ныло тело,
тлели одежды,

тропка ила
билась с травою,
и штормило
над головою.

***

Движения скоромность, буйство цвета,
небес преддождевое серебро,
какую боль ты страшную изведал,
у ветра вынув правое ребро

и свет создав по своему подобью,
поправ по своему хотенью тьму,
того гляди тебя дожди потопят,
но боль твою я на руки возьму

и скоро убаюкаю, и снова
на небе вспыхнет быстрая звезда,
и пискнет оперившееся слово,
под утро вылетая из гнезда.

* * *

За кирпичным склепом — ежевика,

за молчанием шторы — шорох фраз,

посмотри на небо и живи, как

в первый раз и как в последний раз.

Сам себе и воля и темница,

Закрывай внутри себя ключи,

видишь, засыхает медуница,

там, где птица больше не кричит,

и спешит тропа твоя из дома

в сизый плен тернового куста,

но строка, как в детстве невесома,

а душа по-прежнему чиста,

нет в ней ни запрета, ни предела

чуда, есть полётная строка,

только бы душа не оскудела,

только бы не дрогнула рука,

и весны, и воздуха хватило

досказать, домыслить и допеть

миг тот, что раскачивал кадило

лунное и солнечную сеть,

и к нему на грудь слетала дрёма,

и в его ладонь ложились мхи,

а в моей сейчас клубок черёмух,

видишь, и огарочек ольхи.

Только не гляди вперёд с опаской,

я с тобой, а значит — не страшись,

упразднится смерть с Господней Пасхой,

и опять случится с нами жизнь.

***

Когда на ладан дышит мир,

И, кажется, что небо рухнет,

прислушайся, как мать на кухне

легко кастрюлями гремит,

как, пробудившись ото сна,

стучит в окошко месяц кроткий,

как ночь скворчит на сковородке,

и закипает тишина

в ночном котле, как пламя дней

гудит, как от огня родится

строка, а легкий сон, как птица,

поёт и кружится над ней,

как Бог молчит, как стих жужжит,

и лапками ладошку месит.

Глядишь – а небосвод на месте

и мир. А подле – ни души.

***

На век, на вес, на ветер тонкопалый,
на веру, на вербеновую ветвь
ложатся рельсы-рельсы, шпалы- шпалы
теней, и едет поезд запоздалый
тепла, преобразуя ветер в свет.

И свист его становится всё ближе,
и дым взлетает в небо высоко,
а где-то за холмом, в болотной нише
метель-белянка пятки леса лижет
шершавым, омертвевшим языком,

и слышится во тьме какой-то грохот –  
то выползает змей из адских недр,
вагон последний сходит с рельс со вздохом,
и бусины зелёного гороха
печально просыпаются на снег.

***

Сладость белых горошин,
ближе Бог, вдох тесней –
это снег, мой хороший,
это снег.

Ты не вспомнишь, конечно,
ни сейчас, ни потом
эту зиму, мой нежный,
этот дом,

поля беглую повесть,
леса пушкинский ямб,
только я буду помнить,
только я,

ноты звонкие смеха,
и домов витражи,
в легком облаке снега
и души,

и как в детстве – на волю,
словно мир снова мал...
Кто в объятиях поля
задремал?

Под крылом лебединым,
на руках у зимы?
Это мы, мой родимый,
это мы.

***

Уже не снег, а верткая кудель
дождя в моих руках, и оскудел
весь мир. В немом бесснежии, средь ночи

молчат дома, а дождь всё льёт и льёт
на землю, коль в неё когда-то лёг
ты сам – он и тебя насквозь промочит.

Я не укрою, Бог не защитит,
один лишь снег нас всех порой щадит,
но снега нет, а, значит, нет пощады,
печать воды и горести на всём,
хранит тебя февральский чернозём,
и домик твой баюкает дощатый,

а я спешу, хватаясь на бегу
за воздух, и себя не берегу,
но бережёт меня вода, не слушай
её речей, пока ты нем и наг,
а над тобою плачет Пастернак,
перо своё обмакивая в лужи.

***
Взошла звезда, ещё дремля,
над Спасской башней,
а у меня отцвёл в полях
репей и бражник,

и я иду, вдыхая тишь.
Трава по пояс.
Не сердце – свет в лесной клети,
за той тропою

дрожит, а вырваться, увы,
никак не может,
и есть беспамятство травы,
и память кожи,

и безответное тепло,
и лепет тела.
Мело по всей земле, мело
во все пределы,

и был до одури велик
язык печали,
когда все тополя цвели,
а мы молчали.
 

***

Кроткий вдох и выдох краткий,
воздух листьями расшит,
прижимает ватку к ранке
одуванчик и дрожит,

и не больно ему вроде,
и не страшно ни черта,
во саду ли во городе
пёсья бегает чета,

синь да свет над головою,
шапка тополя – седа,  
на скамейке плачут двое,
разлучаясь навсегда,

сено скручено в калачик,
тучи – синие киты,      
я давно уже не плачу,
я большая, как и ты,

я большая, ну и ладно,
солнца свет невыносим,
до мажорного до лада
остаётся пара зим,

переждём их, перепишем
и разрубим тьму с плеча,
но рябиной ты ряби же
у меня в глазах сейчас.

***

Говори со мною, говори на
языке забытого тепла,
я не умер, милая Арина,
да и ты, мой друг, не умерла.

Вот паук закидывает невод
в третий раз и ловит мотыля,
мы лежим с тобой и смотрим в небо,
вечность на столетия деля,

а над нами день июньский кружит,
а под нами чёрная вода:
вычерпать уже не хватит кружек,
выпить с горя - будет ли нужда?  
 

А не выпить, веселей ли станет?
Может,  на мгновенье, а потом
спрячет под дубовыми листами
вечер, притворившийся котом,

золотую цепь, впорхнёт синица
в руку чудо-девицы, и вот
нет, не лебедь – чистая страница
поплывёт поверх текучих вод.

***

Заходишь в зной – выходишь в пустоту,
и слышишь, как кричит: «Ату, ату!»
июньский день, натравливая солнце
на человека, и идут вразмёт
крыла волны, и голос ветра мёртв,
и высохших шмелей хоронят сосны,

а ты хранишь внутри себя весну,
и шишки надеваешь на блесну
дождя, и опыляешь безрассудно
то чьё-то сердце, то простор ничей
словами, и от смолкнувших речей
травы внутри становится так сумно

что хочется не думать ни о чём,
и месяц притулился за плечом
и что-то там себе мурлычет под нос,     
а ты его не слышишь, и болит,     
и мается в ладошке лунный блик,
и поцелуй стирать с предплечья поздно.

***

Побыть с собой наедине -
какая роскошь!
У норн вода в веретене,
а в небе розги,

луны расплывчатый курсор
и судеб нити,
а у меня – разбитый сон
и пёс-хранитель,

а за окном ветров простор,
небес поляны,
глядит из облака росток
звезды полярной,

и полсловечка перед сном,
и слово утром,
и стих, навеянный весной,
и строчка-Урда,

и солнца песнь, и неба синь,
и ливней титры,
расти, мой ясень Иггдрасиль,
скорей расти ты.
 

***
Сухая ладонь бересклета
сжимает паучую сеть. 
Рожденье – подобие света,  
подобие вечности – смерть.

Любовь о прощении молит
и снова прощает сама.
Луне поклоняется море
и неба пустеет сума,

и в сумме печаль остаётся
такая, что просто беда.
И в руки опять не даётся
ни ветер, ни свет, ни вода.

***

Почто ты плачешь, берёзка махонька?
От удивленья глазами лупаешь,   
не золотится на церкви маковка,
не серебрится дорожка лунная,

и что нам делать, скажи, пожалуйста?  
Такое чудо – мелькнёт и спрячется,
ты мне немного ещё пожалуйся,
а после слезы утри горячие

и будь счастливой, как грустно б не было,
с листами смейся и пой ты с птицами,
тебе в косицу вплетает небо ли
заката ленточку и домик ситцевый?

Такой воздушный – коснуться боязно, 
но я не стану страшиться, милая.
Берёзка-девица, коса до пояса
весна спасёт тебя и Бог помилует.

***

Столетние сосны майскому ветру кланялись,
«Предай нас на распятие, отдай на заклание» -
ему говорили, вонзая в него сноп жал,
а он их, безвременно умерших, воскрешал.

А он говорил им: «Милые, понимаете,
что нет подле вас ни Бога, ни Божьей Матери,
ни ангела, что над вами вчера кружил,
есть только я и более ни души.

Они не верили и осеняли окрестности
бессчетным порханием веток, знаменьями крестными,
на все четыре стороны сея свет,
и он прорастал повсюду, где смерти нет

***

Лучики-пальцы приподнимают ловко
ясли за уголки невесомой тени.
Что ты мне скажешь, шёлковая головка,
золотое темя?

Нет ни волов, ни овец у нас – только звёзды,
падать начнут – будем плести корзину,
сколько тревог и радости мне принёс ты,
чтобы наполнить зиму?

Сколько любви? Оставь, мне делиться не с кем,
снег мой пернатый кружится над лесами,
там, под звездой, наверное, Вифлеемской,
хлев наш стоит, и сани

по лесу мчатся к снежному Назарету,
тень на ладони вечера – легче пуха,      
хочешь, коснёшься облака на заре ты
ризой Святого Духа? 

И ни волхвов не случится, ни стад пастушьих
к нам не придёт, дары не нужны ничьи нам,
только над нами будут служить, послушай,
звёзды соборным чином.

***

                              В тот вечер возле нашего огня
                              увидели мы черного коня…
                                                                  И. Бродский      

Чёрный конь твой тоской подкован,
земляной ворошит графит,
так траву обрезают под корень
и на срезе она кровит,

и под ноги летит, и сохнет,
и на солнце огнём горит.
Строчек тысячи, мыслей сотни
и бессонница до зари

переслушает, перепомнит,
вновь расставит всё по местам.
Между пальцами перепонки
проявляются у листа,

и плывёт к нему рань седая,
и в тени городов и сёл
твоего я коня седлаю,
и меня он к себе несёт.

***

Ты поэт – поэтому молчи,
молча обжигай слова в печи,
сад сажай, работай помелом,
пей и пой, но строй свой Вавилон.

Ты поэт – поэтому не спи,
чай качай, который чёрн и спит,
в синей кружке, шкодь и стой в углу,
вечер попивая, как Улун,

а потом неспешно выходи,
свой пароль стирая и ID,
в космос, выбирая новый ник,
мыслящий, как Тютчевский тростник,

ропщущий, мятежный, не земной.
Сеятель, не сей своё зерно
здесь, по эту сторону души,
где пророщен смысл, а стих дошит,

где нельзя понять, кто был, кто есть,
но несёт строка благую весть
тем, кто слышит, и судьбы тетрадь
жжёт и не боится умирать.
 

.***

А сам ты,
машущий метлой –
Сенека.
Опять на улице светло
от снега,

опять на улице не дождь,
а вьюга,
а ты по прежнему всё ждёшь
уюта,

и свет в дому твой не белён,
но мирен,
и путь разбит и разделён
на мили,

и в каждой море глубины,
солнц тыщи.
Лиса под домом лубяным
всё рыщет,

ты стул выносишь за порог
и столик,
и вот ты больше не пророк,
а стоик,

дрожит и дышит тишина
неровно,
объяв закат, похожий на
Нерона,

и светит стих, когда темно,
но всем ли?
и дом уходит ледяной
под землю.

Ксения АВГУСТ

Родилась в 1988 году в Калининграде. Вошла в поэтический мир в 2002 году, когда начала заниматься в литературном объединении «Родник» под руководством легендарного Сэма Симкина. В 2006 году в формате самиздата вышла первая книга стихов «Брызги шампанского». Окончила Белорусскую Государственную Академию музыки по классу фортепиано. Является преподавателем Калининградского областного музыкального колледжа им. С.В.Рахманинова. Мама четырёх детей. Лауреат международных литературных конкурсов и фестивалей: поэтического конкурса, приуроченного ко 100-летию Ларисы Гениюш (Минск), международного конкурса «Велибр-2018» (Ульяновск), международного литературно-художественного конкурса «Листья дуба» (Брянск), открытого конкурса авторской песни, поэзии, исполнительского мастерства и визуальных искусств «Витебский листопад-2019», литературного конкурса «Стихи по-русски», победитель Всероссийского литературного конкурса , посвящённого 150-летию И.А. Бунина. Входила в лонг-лист премии «Лицей» и шорт-лист международного конкурса «Эмигрантская лира», лауреат всероссийского литературного конкурса им. Игнатия Рождественского, лауреат конкурса «45-й калибр» 2021, лонг-лист конкурса «Заблудившийся трамвай 2021», финалист 7-го всероссийского фестиваля молодой поэзии им. Леонида Филатова «Филатов Фест», лауреат международного конкурса «Русский Гофман». Автор публикаций  в журналах «Юность», «Южное сияние», «Гостиная», «Балтика», «Фабрика литературы», «Параллели», «ЛиФФт», электронном журнале «Formasloff», в альманахах «Образ», «Русский Гофман», «Молодые голоса», «Живая вода», «Эхо», «45-я параллель», «Твоя глава», «Сетевая словесность», Литературной газете. Автор поэтических сборников «Преображение» и «Солнечный бумеранг». Обладательница премии «Вдохновение», Калининград 2021.