Азнавур

На всех акулищ и акулок,
свирепо рвущих шоубиз,
певец, похожий на окурок,
давно взирает сверху вниз.

Он ничего ни с кем не делит,
выходит к рампе, не спеша,
и популярности, и денег,
отжаждала его душа.

Порой вздохнет: «Пора со сцены!
Я допотопный динозавр!
Но… гастролер, бесспорно, ценный,
как прежде, поднимаю зал.

Который год в прощальном туре,
что самому уже смешно…
А петь Тулузе или Туле – 
не все ль равно?»

 

Мой МоцартНачало формы
Не говорите: «Отмучившись…» 
Жизнь пронеслась Дианой! 
Моцарт умер от музыки. 
Музыка – это диагноз. 

В окна она и в двери, 
в щели самые узкие… 
Что вы: «Сальери!.. Сальери!..» 
Это все вымыслы русские. 

В уши она и в души, 
в ноздри – «Вдовой Клико», 
громче она и глуше… 
В глотку его – клыком! 

Музыка – яд, 
музыка – ад, 
музыка – пат. 
Музыкопад. 

Музыка – рай, 
музыка – край. 
В сердце – раздрай. 
Вольфганг, играй! 

Так просят ангела, 
так просят сына. 
Что ты задумался у клавесина? 

Музыка – сон, 
Музыка – сор, 
Музыка – всё! 

 

***

Я желал бы родиться черным и петь джаз
до седых волос или потной лысины.
Покоробит, возможно, мечта моя вас.
Наплевать! Я хочу быть иссине-

шоколадным. Хочу, чтоб ночной Steinway
извлекал из глубин чумовые мотивчики,
чтоб весь мир, имитируя визг свиней,
в пианиста швырял баксы и лифчики,

и рыдал самый ярый и злой расист,
а расистка, сдунув пыль с моей обуви,
прошептала: «Как же он голосист!
Строен, гибок, красив до одури...»

Сладкогубым родиться, с углем в очах,
редкой глоткой, дырами в биографии,
и пока Робин Гуд в штанах не зачах,
множить список тех, кому мы потрафили.

Чтоб студенток с прическами, как ананас,
мои хрипы и стоны вели к прострации,
быть чернее, чем космос, и петь джаз
попытаюсь при новой реинкарнации...

 

Осенняя соната

                                Памяти Томаса Транстремера
Ночь не кончилась смертью.
Только руку сравнят с плетью. 
Паралич.
Можно списывать в старики. 
Чао, Вольфганг и Пётр Ильич...
Здравствуй, 
музыка для левой руки!

Он смахнёт ненужные ноты – 
не Евангелие от Луки. 
Жена по губам прочитает: «Но ты 
найди что-нибудь для левой руки...»

Ради Бартока, ради Скарлатти
он встаёт по утрам с кровати. 
Шепчет: 
«Да ничего страшного...
Мне не арии в опере петь...»

И душа, что страдала и страждала,
переселится в левую. Правая – плеть.

Это – почти эмиграция. 
Ему сочувствует вся нация, 
даже король с королевой. 
Он играет одной левой. 
Он играет одной левой. 
Он играет одной левой...

Для себя. Ночи наперекор.
Фуга фа мажор, 
фуга ми-бемоль минор.
Остальное – вздор.

 

***
Кому биткоин, 
а кому Бетховен.
Не знаю, отчего я так спокоен, 
хотя условий 
быть спокойным нет. 
Но я сегодня
как анахорет.

Моя Земля –  
пороховая бочка. 
Мой телевизор 
демонами Босха
набит. Они молотят ересь.
И хуже горькой редьки
мне приелись.

Безжалостно дыхание растений...
А я и не взволнован,
не растерян. 
Я равнодушен. Я устал.
Я выпит.
Но день и год на мраморе не выбит.

А значит жизнь 
еще полна коллизий.
На сон грядущий 
слушаю «К Элизе».

 

Марсельский шансон

Ты прошлой ночью пела с мотыльками,
ты прошлой ночью пела мотылькам...
О, сколько счастья – уноси тюками! 
О, сколько страсти – прячь по сундукам!

Летел твой голос парусом в лазури,
весь мир прощая, милуя, любя.
Мы удивились и глаза разули, 
благоговейно слушая тебя.

Ты прошлой ночью пела с моряками,
ты прошлой ночью пела морякам,
тебя ловили жадными руками,
а рулевой снимал на betacam.

Жизнь твой концерт оплатит медяками.
«Как ангел наш?» – «Хрипит по кабакам!»
Ты в прошлой жизни пела с мотыльками, 
ты прошлой ночью пела морякам...

 

***
Когда мы пели c Верой Павловой,
а мы однажды с нею пели, 
то были сапогами парными: 
я не последний в этом деле,

а Вера – просто вся из музыки,
буквально вся, до самых кончиков
из этой легкости и мудрости...
Стояло время колокольчиков,

и были все чудесно пьяные,
нет, восхитительно нетрезвые!
Ее пассажи фортепианные 
летели вдаль, как кони резвые.

Когда мы пели с Верой Павловой 
то русское, а то советское,
в словах не путаясь, не плавая, 
чем удивляли братство светское,

казалось: так и встретим в пении
часы глухие, предрассветные, 
и подпевать нам будут гении – 
живые, верные, бессмертные...

 

Фрагменты из мозаики «Париж»

***

Жюльетт Греко. Не где-нибудь –

в «Шатле»!


Вся в черном. 


Ей летать бы на метле!

 

Ей 80. Черная пантера,

она поёт нам тонкими руками

стихи Генсбура, Бреля и Превера.

И мы однажды станем стариками...

 

В ту ночь в «Шатле»

заметил Сен-Лорана –

его вели с концерта, был он плох.

Торчало сердце из нагрудного кармана.

Кумир поверженный – все бог!

 

Я, может, расскажу о том коряво –

в посудной лавке места нет слонам –

Париж был без хиджаба и Корана,

когда в «Шатле» – в поклоне – гранд-мадам

Жюльетт Греко.

 

О, муза Сен-Жермена,

большая парижанка,

дом твой – сцена.

 

«Лиловый негр вам подавал гашиш,

когда в Париже был ещё Париж».

 

***

Потом я прилетал на Карлу Бруни –

в «Олимпии» был сольник.

Саркози

уже не президент. Пускала нюни

толпа, его увидевши вблизи.

 

Овацию сорвавший Николя

сиял, как Елисейские поля.

 

А Карла что?

Мурлыкала, шептала,

интимная дрожала хрипотца.

Она гитару, как дитя, держала,

как девочку,

не знавшую отца.

 

 

Влад ВАСЮХИН (Владислав Алексеевич Васюхин)

Журналист, драматург, поэт. Родился в 1967 г. в г. Электростали Московской области. Окончил  факультет журналистики МГУ им. Ломоносова. Автор нескольких книг стихов и интервью, изданных «Эксмо», «Вершиной», «ИМА-пресс», «Индекс Дизайн» и другими издательствами, нескольких пьес. Лауреат журналистских и литературных конкурсов, в том числе премии им. А.Куприна, «Гонг» (дважды), «Историческая драма» и др.