Летит и рассказывает Piano Paparazzi.

Спускаемся с небес на землююю!!!

Больничный городок. Роддом № 2.

- Лена, Аленка!!! - под окнами палат радостно кричал молодой мужчина, вызывая на переговоры свои сокровища: жену и сына – а, быть может, дочь. Сердце молодой мамочки, находившейся в палате-изоляторе, расположенной в другом крыле родильного дома, встрепенулось. Имя для ее новорожденной девочки subito…тотчас!

-А!!! Мои итальянские корни!!! - т. е. внезапно прилетело к ней на крыльях лёгкого летнего ветерка. Не Александра, не Виктория – имена мужей-победителей, а Елена-прекрасная, премудрая, вдохновляющая их на подвиги!!!

За окном уже смеркалось. Женщина выглянула в бархатные августовские сумерки. На улице загорались городские факелы-фонари. Я, сизый Пиано Папарацци, тихо и неприметно наблюдал за ней и маленькой Леночкой со склонившегося в изящном реверансе у изголовья детской кроватки фонарного столба.

- Утро доброе, Папарацци! - поприветствовал голубя солидный воробей с черной грудкой. На улице светило ласковое августовское солнышко. - Какое сегодня многообещающее утро! Да и погода улётная! Удалось позавтракать? - трещал мелкий пернатый без умолку. 

- Не пришлось пока, - ответил спокойным воркующим тоном Пиано.

- Слушай, а подлетай в начале девятого к третьей палате детской районной больницы! Чиабатту не обещаю, но ломоть свеженького белого хлеба гарантирую, - дочирикал последнюю фразу воробей, на лету подмигнув голубю.

«Molto, molto agitato… (очень взволновано…)», - подумал про себя Папарацци и улыбнулся.

Третья палата располагалась на низком первом этаже двухэтажного больничного корпуса. Окно было распахнуто, на широком подоконнике сидели две девочки, свесив ноги наружу. Они уже шли на поправку и выдумывали, как бы скоротать свой бесконечный день. Самой выразительной частью их больничного рациона был свежайший хлеб, которого им не жалели ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин, а одним из излюбленных занятий было кормление воробьев, которые ежедневно кучковались под окнами палат, расположенных на первом этаже больницы.

«Гляди, Красавчик прилетел, - шепнула одна девочка другой на ухо, кроша на асфальт хлеб, оставшийся после завтрака. Красавчиками между собой они называли редких воробьев с черной грудкой. Солидный красавец схватил с асфальта кусок хлеба и потащил его в кусты сирени, где затихарился сизый голубь.

- Они сами-то хоть что-нибудь клюют? - поинтересовался Папарацци, не притронувшись к добытому воробьем лакомству, - или все вам скармливают?

- А мне почём знать! - ответил сквозь набитый клюв тот. - Наш девиз прост: дают-бери, бьют-лети!

- Ммм... Хотя, посмотри на их счастливые мордашки! Пожалуй, смех для них лучшее лекарство, нежели еда.

- Должныыы смеяяяться дети, должныыы смеяяяться дети и в мирном мире жить!!!

«Улыбайтесь, девочки, сейчас вылетит птичка!»- озорно прошептал Пиано. Он молниеносно вылетел из кустов, вызвав восторг у детей – как вспышка, сверкнула в лучах солнца его белая манишка, и голубь словно испарился в чистом голубом небе…

«Сколько же ягод на рябине! Зима, видать, холодная выдастся», - размышлял голубь, пролетая над небольшим прибрежным городком. Его едва ли можно было разглядеть на фоне тяжёлых сизых туч. Шёл четырнадцатый день октября – Покров Пресвятой Богородицы.

Взгляд Папарацци скользнул поверх бронзовой статуи, в народе окрещённой Ждущей. Молодая женщина смотрела в сторону незамерзающего залива и трепетно ожидала возвращения на берег своего мужественного моряка.

Под окнами многоквартирного дома раскинулась усыпанная спелыми красными ягодами рябина. Пиано присел на одну из её веток, устало прикрыл глаза и задремал. Очнувшись ото сна, он почувствовал, как его согревает новенькое белоснежное покрывало. Не желая расставаться с обретённым теплом, голубь аккуратно обернулся и тут же увидел подъезжающую к окну в инвалидной коляске пожилую женщину. Она, насколько это было возможно, поудобнее разместилась у подоконника: укуталась в мягкий белый плед, надела очки и словно очутилась в зрительном зале, а на заснеженных подмостках внутреннего двора дома разыгрывался повседневный спектакль: вот огромный неуклюжий дог соседей с первого этажа наматывает круги вокруг детской площадки, чей-то малыш делает свои первые шаги, оставляя крошечные следы на девственно чистом снегу, пенсионерки со второго подъезда собираются на лавочные посиделки в палисаднике под окнами дома – караул!!! – мусорщик проворонил свой выход.

На ветку рябины присела парочка красногрудых снегирей. Они поклевали рубиновые ягоды и улетели. С ними упорхнуло и снежное покрывало Папарацци. Lamentoso sotto voce (жалобно, вполголоса)

День близился к обеду. «Должно быть, внучка скоро вернётся из школы», - не успела подумать бабушка, как на дальнем плане двора показалась фигурка девочки-подростка. В нескольких шагах от дома их взгляды: юный и старческий – встретились, на лицах заиграли улыбки, обе искренне помахали друг другу рукой. Некоторое время спустя бабуля вновь махала внучке уже из освещённого тёплым жёлтым светом окна. За спиной у девочки был скрипичный футляр. Пиано тоже, неосознанно, махнул ей вслед крылом.

Темнело рано. Скоро-скоро заполярный город накроет непроглядная ночь! Красавицы-снежинки продолжали танцевать в лучах дворового софита-фонаря. Вот на снежные подмостки ступил мужчина, с ним за руку шёл маленький мальчик. Старушка пригляделась и узнала в них зятя и внучка. Они озорно подмигнули ей, завернули на детскую площадку и принялись увлечённо лепить снеговика. Наконец, седая женщина дождалась возвращения и дочери, и внучки.

Свет в комнате погас, жёлтый огонёк перебежал на кухню. Озябший Папарацци переместился на проём окна, поближе к домашнему теплу. «Все вместе – и душа на месте», - читалось в глазах старой матери. Вся семья была в сборе возле домашнего очага.

Пиано ликовал вместе с мигающей разноцветными огнями новогодней ёлкой, установленной на центральной площади города. Макушку ее венчала звезда, в тот день как-то особенно яркая. Между фонарными столбами были натянуты гирлянды разномастных голубей.

«До нового года уже крылом подать, а я все тот же перелетный голубь, скиталец без гнезда и почтового адреса», - внезапно взгрустнулось на душе у Папарацци, но он мужественно стряхнул с себя печальные мысли и полетел поближе к праздничному дереву.

- Сегодня же 25 Декабря, Рождество! - всполошился один из голубей, праздно восседавших на проводах. Он начал напевать популярную рождественскую песенку, а гирлянда тут же подхватила ее хором. Пиано умиротворенно покачивался на стелющейся почти по самому снегу еловой ветке, глубоко вдыхая запах хвои и вглядываясь в сияющую на макушке звезду.

- Кто там? - в глазах его заиграл интерес. Одну из верхних веток ёлки украшала изящная берестяная горлица. Она кружилась в такт лёгкому ветерку, игравшему в вершинке дерева. Папарацци заметил, что звезда чуть заметно подмигивает ему. Пиано понял ее без слов. В глазах у него заискрились ледяные слезинки. «С верой и надеждой на крылах рано или поздно ты, Пиано Папарацци, обязательно встретишь свою любовь!» - утешала сизого голубя чудесная звезда.

«Летите, голуби, лети-ите, для вас нигде преграды нет. Несите, голуби, неси-ите, народам мира наш привет...»

Пиано Папарацци кружил над великолепными укутанными в роскошные снежные шубы особняками, расположенными на залитой розовым солнечным светом Поварской улице в поисках источника звука, откуда лилась столь простая, светлая, но столь сильная, жизнеутверждающая мелодия.

Вероятно, когда-то Поварская улица была населена разного рода кашеварами, ложкарями, блюдоделами и прочими тружениками кухонного ремесла. Позже, из окон этих нарядных особняков, наверняка, доносились изысканные запахи произведений кулинарного и кухмейстерского мастерства. Теперь же здесь располагался академический цех по приготовлению шедевров музыкально-исполнительского искусства. С раннего утра и до позднего вечера Поварскую всегда переполняет головокружительное звуковое ассорти, кажущееся проходящему по улице обывательскому уху, к сожалению, всего лишь оглушительной какофонией.

Музыкальное обращение к голубям доносилось из слегка приоткрытых окон, расположенных под потолком концертного зала, ярко освещённого сияющей хрустальной люстрой. Взволнованный Пиано взмыл вверх и оказался на самой галёрке зрительного зала, откуда, тем не менее, была отлично видна сцена, заполненная огромным смешанным хором, который, подобно птичьей стае, так же чутко следовал за каждым одухотворенным взмахом крыльев своего дирижёра-хормейстера. «Во имя счастья и свободы летите, голуби, вперё-од. Глядят с надеждою наро-оды на ваш стремительный полет...». Сизый голубь сквозь стекло самозабвенно наблюдал за рождением шедевра...

Солнце давным-давно село, концерт закончился. Папарацци спустился с самого верхнего яруса балкона, пролетел над крышами учебных корпусов и очутился в замкнутом внутреннем дворе Академии, в самом центре ее скрытой для постороннего взгляда «кухни», освещенной чистым белым снегом, луной и где-то тусклым, а где-то весьма ярким светом, излучаемым молодыми талантливыми звёздочками, упражняющимися в аудиториях, смотрящих своими высокими окнами во двор. Голубь сидел на небольшом сугробе как раз на уровне оконца одного из маленьких полуподвальных классов и вглядывался внутрь. Его глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к излучаемому из помещения свету. Обстановка в комнате была крайне аскетичная: пианино, на пюпитре стояли ноты разучиваемого произведения, стол, стул, лампа дневного света. Источником же яркого звездного света был Юноша, игравший на Виолончели. Папарацци вслушивался в завораживающий дуэт человека и музыкального инструмента. Виолончель то вторила Юноше пламенно и страстно, то оставалась леденяще-безучастной ко всем его обращениям. Их ежедневные продолжительные встречи – нескончаемый чёрно-белый негатив, подобный клавиатуре брюзжащего старика-клавесина, временами озаряемый вспышками вдохновения и светом софитов в радужный позитив, проявляющийся в сердцах слушателей в истинные шедевры исполнительского искусства.

Папарацци примкнул к незнакомым городским голубям, располагавшимся на ночлег на выступе краснокирпичной стены студенческого общежития. С минуту назад, пролетая мимо входа в общий для студентов дом, он мельком видел, как охранник запирал на ночь двери. А теперь Пиано клонило в сон, и он дремал по соседству с двумя подобными ему сизыми голубями. Погасшие и светящиеся квадратики окон жилых комнат составляли хаотичный орнамент на стене многоэтажного здания: жаворонки-то давным-давно сложили крылышки и, наверняка, смотрели уже девятые сны, а совы только сейчас распушали свои перья, готовясь к ночным приключениям.

Пиано разбудил надрывный лай бездомного пса, потревоженного появившейся под окнами общаги шумной компании. Ребята были навеселе в преддверии Дня студента. В компании было трое молодых парней в шлепках на босу ногу и с пятилитровыми баклажками пива в руках. Поскольку жилых помещений на первом этаже не было, они просматривали линию окон второго этажа в поисках экстренного ночного лаза. Наконец, ребята остановились под тускло освещённым окном, расположенным как раз над самым козырьком закрытой на замок подвальной лестницы.

- А кто здесь живёт? - озабоченно спросил один из парней своего товарища.

- Неважно! - самоуверенно отмахнулся тот. В комнате готовились ко сну: в полумраке окна, как на холсте, на мгновение обозначился привлекательный силуэт, Лизы, Ольги иль Татьяны, и тут же скрылся в кромешной тьме. Занавеска задернулась.

Трио недопринцев с пенным балластом наперевес приступило к штурму девичьей комнаты.

- Шли бы вы лепить белого коня! - огрызнулся один из них, в очередной раз сорвавшись со скользкого хлипкого козырька. Разбуженные бесплатно разыгрываемой комедией сизые соседи Папарацци хватались за животы со смеху, еле удерживаясь на своих местах в импровизированном кирпичном партере. Наконец, один из добрых молодцев притащил откуда-то сваренную из арматуры конструкцию, которая тут же была использована в качестве лестницы. И вот, под птичьи овации с одной стороны общажной стены и немые визги-писки с другой на подоконнике как специально оставленного на ночь приоткрытым окна появилась сперва одна бутыль, за ней вторая, а следом-три «чуда в перьях» с риторическим вопросом: «Войти можно?»

В комнате моментально рассвело. Татьянин день весьма оригинально постучал в окно. Две девушки вскочили с постелей, а третья скрылась с головой под одеялом. В прохладном воздухе повисло гробовое молчание. Немую сцену прервала гениальная фраза: «Нам разуться?». Не дожидаясь ответа, бравые студенты на цыпочках просочились от входного окна к выходной двери и скрылись в коридоре по-английски.

- Эх, надо было с них хоть торт к празднику спросить! - дар речи одновременно вернулся и к Ольге, и к Лизе. - Танюша, вставай! - они обняли, наконец, показавшую из-под одеяла глаза подругу. - С именинами тебя! Пойдем чай пить!

Все чаще солировало на ясном небе солнышко под звонкий аккомпанемент капели, все чаще из окон домов махали сизому голубю нежными салатовыми листочками юные кустики рассады.

За огромными панорамными окнами роскошной квартиры-дворца рос маленький тепличный цветок с бледными щёчками и стеклянными глазками. На вид ему было лет пять. Попасть в этот дворец можно было лишь миновав пристального консьержа, многочисленную охрану и подглядывающие со всех сторон записывающие устройства. Но для взгляда сверху не требуются ни паспорта, ни пароли. Вот и для Папарацци не существовало закрытых окон...

Мальчик слонялся по квартире как тень. Все игрушки в его комнате были расставлены точно по своим местам, машинки в гараже аккуратно припаркованы. Домработница готовила обед, нянечка в детской укладывала спать младшую сестрёнку, а он дожидался прихода очередной гувернантки.

- Добрый день, - горничная поприветствовала молодую учительницу. Девушка сняла пальто, переобулась и прошла вслед за женщиной в ванную комнату помыть руки. По пути старшая шепнула ей, что в прошлый раз хозяйка осталась очень недовольна тем, что после урока она не убрала с детского столика обратно в шкаф набор для лепки из пластилина. Девушка понимающе кивнула, а про себя вспомнила слова бабушки: «Где шибко чисто там ведь не живут...».

- У рас-кры-то-го о-кош-ка

Е-ла Ма-ша ка-шу лож-кой.

Ку-шай, Ма-ша, не-спе-ша,

На-ша ка-ша хо-ро-ша! - гувернантка пыталась с ложечки кормить считающего ворон мальчишку кашей из букв, слогов, фигур и цифр.

- Ку-ку! - в игровую комнату заглянула хозяйка-мать мальчика. - Как ты, мой милый? - Она вошла на минуту чтобы погладить сына по голове, сухо поздоровалась с сидящей за детским столиком учительницей, после чего спешно удалилась, а из стеклянных глаз мальчика фонтаном брызнули слезы.

- Мама, мама! - плакал он.

- Дон, дон, дон!

Загорелся кошкин дом.

Бежит курица с ведром 

Заливать кошкин дом!

Где там у нас пожарная машина? Ви-у-ви-у-ви-у! - молниеносно обыграла напряжённую ситуацию девушка, теперь уже просто наблюдая, как мальчик, хлюпая носом и отвернувшись от нее, играет в машинки.

Через пятнадцать минут все автомобили заняли свои места в игрушечном гараже. Урок закончился. Гувернантка попрощалась с горничной и поспешила на занятия к следующему ученику.

Папарацци сидел на распушившейся под окном детской комнаты ветке вербы. Солнышко приветливо улыбалось прохожим, радостно журчали ручьи, а на душе у Пиано скреблись кошки и в горле словно комок застрял. Наконец, собравшись с силами, он сделал глубокий вдох, расправил крылья и полетел прочь от окон этой золотой теплицы, где долго ещё будет расти и взрослеть маленький цветок с бледными щёчками и стеклянными глазками.

Международный авиасалон. «Ууууу!!!» - с диким ревом сверхзвуковой истребитель заходит в мертвую петлю; мирно, почти беззвучно пролетает сизый голубь; «Жжж» - мохнатый шмель закладывает вираж. Шесть парящих крыльев в небесном триединстве надолго остались в памяти земных людей.

Грозный май. Зевс и Перун, вступив в коалицию, наносили удар за ударом по сердцу маленького военного городка – предприятию оборонной промышленности с глухими бетонными стенами, бесконечными переходами и лабиринтами, мрачными цехами-катакомбами и братской усыпальницей за забором, обтянутым колючей проволокой. Удары огненной стихии на время отразил проливной дождь. В короткий час громового затишья к заводу хлынул разноцветный поток ярких зонтов, неистово бурлящий в узкой горловине проходной. Santo anima plus anima plus anima plus Santo anima... Каждая душа воина-защитника спешила занять свое место в огромном безликом механизме. 

Папарацци скрывался от ливня в заброшенном гнезде, свитом когда-то на фронтоне одного из цехов под самым коньком крыши. Фронтон украшало праведное сердце геральдического щита с изображённой на нем двуглавой птицей, левая голова которой была черной головой коршуна, а в правой Пиано увидел знакомый профиль голубя-альбиноса. Он вглядывался в размытую от капель дождя выгравированную надпись под гербом предприятия и, наконец, прочёл:

Нет худа без добра

В нашем смертном мире.

В рай и в ад ведут врата

В главном вечном мире.

Запас воды на небе иссяк, сквозь узкие бойницы в плотной завесе облаков на землю посыпались залпы солнечных стрел, прокладывавших в воздухе радужный небесный путь…

Пиано Папарацци в кои-то веки летал в свое удовольствие над спальным районом на окраине города, окружённым цветущими яблоневыми и вишневыми садами. Настроение Папарацци перекликалось с радостной птичьей симфонией, доносящейся из крон деревьев. Пиано то порхал, как бабочка, Allegretto grazioso (быстро, но не слишком, грациозно) над белыми и розовыми яблонями и вишнями, то парил, как орёл, высоко в небе Moderato maestoso (умеренно и величественно), смело и решительно Allegro risoluto (быстро и решительно) уходил в пике, чтобы вновь, но уже Andante sostenuto (спокойно, сдержанно, неспеша) подняться ввысь. Иметь за спиной крылья и так редко летать! Голубь наслаждался моментом счастья и свободы.

Широкими плавными кругами, напоминающими старую размотавшуюся спираль, спускался он с набранной высоты на одном размахе крыльев, как вдруг сердце его рухнуло камнем вниз. В окне квартиры, расположенной не ниже десятого этажа в одной из высоток, стоял мальчишка-подросток, готовясь к полёту. Папарацци кинулся вниз, изо всех сил махая крыльями, accelerando, accelerando (ускоряя): «Только бы успеть, только бы успеть!».

Юноша переминался с ноги на ногу, на мгновение осознав себя на краю пропасти. В голове у него била барабанная дробь. Наконец, нескладная фигурка вытянулась, как по струнке, и он шагнул в пустоту. Перед глазами Пиано, как в замедленной съёмке, прокрутился стремительный полет человека. Маленькое сердечко голубя неистово билось в груди, оглушая птицу. Он приземлился возле юного самоубийцы и беспомощно озирался по сторонам, не в силах ничего изменить. Дыхание подростка постепенно замедлялось, затихало, замирало, rallentando, diminuendo, morendo, fermata... (замедляя, уменьшая силу звука, замирая, остановка…) Пиано не верил своим глазам, яркий солнечный свет ослепил его, и весь цветущий мир поблек, надев траур. Неподалеку птицы запели скорбные песни. Почему он, Папарацци, всегда оказывающийся в нужное время в нужном месте, сегодня не прилетел сюда минутой раньше, не постучал в окно, не вселил надежду в душу?!?!?!

Мир, недолго постояв у чужой беды, двинулся дальше. Музыка жизни после кратковременного минорного отступления вновь вернулась к мажорному звучанию. Tempo Primo (первоначальный темп). Папарацци, горько укоряя себя, все ещё сидел возле тела мальчика.

Вдруг голубь взметнулся к небесам так высоко, на сколько мог, с единственной мольбой о прощении хрупкой, нескладной, опрометчивой подростковой души.

Пиано купался в собравшейся из капелек ночного дождя лужице в небольшом углублении плиточного тротуара, выложенного вдоль стены кирпичного таунхауса. К утру облачность развеялась и светило ясное солнышко. В доме распахнулись ставни. Папарацци перебрался на широкий проем одного из приоткрытых окон дома и сушил пёрышки.

Вдруг откуда ни возьмись на подоконник выпрыгнул подышать свежим воздухом грациозный Мейн Кун. Хоть голубь и был в безопасности (на окно была натянута антимоскитная сетка), сердце птицы все же на мгновение остановилось. Fermata... (остановка…) Это у кошек девять жизней, а у маленького Пиано всего-навсего одна. Да! У него есть крылья, но они ещё не готовы к полёту!!! Кот был так близко, и так далеко от своей добычи, но ему оставалось лишь беспомощно скалиться на неё.

«Когда тебя переполняют печаль или радость, страх или отвага, горе или счастье, пой!» - вспомнил слова матери-итальянки сизый голубь. Он наполнил воздухом грудь и запел... колыбельную-прибаутку. Запел Andante cantabile (спокойно и певуче): «У кота-а-воркота-а колыбелька хороша-а. Я коту-у-воркоту-у тихо песенку спою-у».

Разъяренный Мейн Кун навострил уши-кисточки, вслушиваясь в мерную покачивающуюся мелодию. Он ещё какое-то время беспокойно размахивал своим длинным пушистым хвостом, после чего отвернулся от слепящего глаза солнца, растянулся на подоконнике и заснул, успокоенный убаюкивающим пением.

Перышки Пиано к этому времени уже обсохли, и он снова мог летать. «Интересно, видят ли коты во снах свои прошлые жизни?» - подумал, наконец-то, окунувшийся в родную стихию Папарацци, взглянув на спящего за стеклом Мейн Куна с высоты свободного птичьего полета.

Сизый Пиано Папарацци встречал рассвет на седьмом этаже недавно начавшей заселяться новостройки. Солнце, смущенное удаляющимися после ночного свидания месяцем и луной, лишь поодиночке видимых человеку, осторожно выглядывало из-за горизонта, заливая небосвод густой розовой краской. «А ведь где-то за Полярным кругом есть край без рассветов и закатов», - Папарацци смутно припоминал слова деда-почтового голубя. Пиано сидел на сливном козырьке неплотно зашторенного окна спальни и вглядывался внутрь сквозь узенькую щёлочку между плотными алыми занавесками.

Ещё пока просторная комната была мало меблирована, но молодая пара недавно окольцованных голубков уже успела свить в ней уютное семейное гнездышко. Они ворковали, не замечая подглядывавшего за ними Папарацци, щеки которого постепенно заливались румянцем. Молодые любящие люди одаривали друг друга прозрачностью своих аквамариновых и хризолитовых глаз, вслушивались в перезвоны своих сердец-колокольчиков, познавали друг друга трепетными прикосновениями своих ласковых и нежных губ. Голубь стыдливо отвернулся. Пока его глаза были заняты, на козырек этого же окна бесшумно спустилась с небес рыже-коричневая голубка. На грудке у нее отчётливо прорисовывалось колье из серебристых бусинок, поддерживающее медальон с вензелем TT. Обернувшись, Пиано встретился с ней глазами... Минутная пауза...

- Buongiorno, signorina! (Доброе утро, сеньорита) - замешкавшийся Папарацци поздоровался с незнакомкой так легко и непринужденно, как будто знал ее с самого-самого детства.

- Ciao (Здравствуйте), - поддержала разговор синьорита.

Голубь расстрогался, услышав в ответ родную мелодичную речь.

- Come si chiama? (Как вас зовут?) - с нетерпеливым любопытством последовал вопрос.

- Tenerezza Tortorini (Нежная горлица), - нежно прошептала горлица.

- Tenerezza Tortorini, - тихо повторил Пиано, припоминая некогда знакомые ему слова. Они ещё раз окунулись в теплые и глубокие, как Средиземное море, глаза друг друга и взлетели вдвоем, бок о бок на седьмое небо от счастья, а из окна спальни показались два светящихся улыбками лица, любующиеся выразительным полетом птиц на фоне восходящего летнего солнца.

         Елена БОРОВИНСКАЯ

Живет в Москве. Окончила РАМ им. Гнесиных в 2013 году. Пианистка, концертмейстер в детской музыкальной школе, лауреат региональных и международных конкурсов. С 2018 года блогер на видеохостинге YouTube (CM. VashaFishka).