I

-Серёжа, а ты чего же не бегаешь? Пойди, поиграй с ребятами в баскетбол, чего ты тут сидишь? Болит что-то?

-Нет. Я просто не хочу,- бледный мальчик испуганно вздрогнул от властного голоса учительницы. Он сидел на скамейке в темном коридорчике с книжкой у самого носа.

-Ты так не будешь развиваться, надо не только мозги тренировать! А то станешь совсем слабым и книжку в руках не удержишь! - продолжала настаивать учительница.

«И почему у физручек всегда такой резкий командный тон? У них наверно проблемы с самореализацией, раз они работают там, где им приходится проявлять себя так грубо…» - подумалось Сергею, и он немного ухмыльнулся. Преподавательница непонимающе посмотрела на него и пошла дальше, не слишком озабоченная мыслями маленького мальчика.

Он открыл тетрадь на первой попавшейся странице и начал от нечего делать рисовать. Получилось что-то вроде большой, сжимающейся в кулак руки с неестественно длинными пальцами. Потом стал рисовать клавиши, закручивающиеся в спирали.

В итоге он сложил все в сумку и неспешным шагом отправился прочь из школы. Ему хотелось куда-то, где можно быть самим собой и делать то, что хочется, а не то, что надо всем вокруг.

И он знал, где это. Правда, не то чтобы там не заставляли делать то, что надо, но всё же это место вызывало в нем какой-то волнующий настрой, он чувствовал, что он может, что он творит, и эти ощущения поддерживали его изо дня в день.

Мальчик зашел в музыкальную школу и как всегда по-хозяйски, как у себя дома, прошел прямо в концертный зал. Его глаза окинули ряды зрительских мест сначала полностью, потом змейкой сверху вниз.  Зал был пуст и прохладен. И вот оно, то самое.

Сергей сорвался с места и побежал к сцене по наклонному коридорчику между рядами, на ходу бросая сумку на сиденья, пытаясь разогнаться как можно быстрее.

С разбегу запрыгнув на сцену, он резким и привычным движением сорвал с рояля покрывало, а потом бережно, почти любовно провел по блестящей крышке рукой.

Ему нравилось отражение огромной люстры в ней, нравился запах и цвет инструмента, нравилось здесь абсолютно всё. Ему казалось, что он мог бы здесь жить, там, где время неслось с безумной скоростью.

Подогревая трепетный восторг, он медленно открыл клавиши.

 

II

- Сергей, это конечно всё хорошо, что ты так увлечён музыкой, но ты пойми, что если ты не окончишь общеобразовательную школу, ты будешь дворником! Да никем ты не сможешь быть, это же самое элементарное, это твой первый экзамен в жизни! Ты слышишь меня? Посмотри мне в глаза! - мама уже битый час надрывалась, чтобы вдолбить в голову сыну хоть чуточку благоразумия.

- Вот скажи… ладно, не хочешь ты учиться, а чего ты хочешь?

-Играть, - еле слышно, но уверенно ответил Сергей.

-Играть! Чтобы играть, дорогой мой, и зарабатывать на этом хоть сколько-нибудь приличные деньги, надо заниматься часами, а не так как ты, поиграл чуть-чуть, а потом свое понёс! Я ведь слышу, как ты занимаешься! Техника просто так не даётся, это тебе не божий дар, а адский труд… Видел, как пианисты-профессионалы работают?

Сергея раздражали все эти разговоры о работе и адском труде, его раздражал тембр маминого голоса, ее усталый рассерженный вид, ему хотелось только тишины и покоя. Поэтому он в который раз поднял глаза и попытался закончить разговор:

-Ладно, мам, я всё понял, я пошел заниматься.

-Чем ты пошел заниматься?

-Сонату учить.

-Иди биологию учи! А потом мне придёшь и расскажешь, через час.

Вот что действительно выводило его из себя, так это совместная проверка уроков. Это была просто пытка.

-Нет, я сам поу..

-Да! Сам! Ты всегда сам! Ох, Сергей, я больше не могу! Делай что хочешь, только потом не жалуйся, что остался с бутылкой водки в сорок лет! – и мать с размаху хлопнула дверью в свою комнату.

И он уже знал наизусть, что будет дальше. Он попытается что-то поучить, ничего не поймёт, посидит, попишет, может, порисует, потом придёт мириться… Как всегда задушевные разговоры, слёзы и все подобное. А завтра всё с начала.

Он честно пытался понять, почему он не может учиться нормально. Он объяснял себе это тем, что система школьного образования не предусматривает развитие творческих способностей, где такие дети, как он, могли бы самореализоваться. Конечно, надо знать алгебру, химию, географию, но, если у тебя в голове только музыка, если ты ни о чём не можешь думать, кроме как о ней, тебе просто неинтересно всё это. А учителя не особо вникают и не пытаются завоевать интерес школьников, считая, что он должен быть изначально.

Но это далеко не всегда так.  Да, иногда его интересует литература, история, но это только два предмета, а остальные он настолько запустил, что даже, если они и интересны, он уже безнадежно отстал.

И перспектив он не видел. Точнее нет, видел, но это было что-то неясное, как светящееся, полупрозрачное облако над гладью озера, где-то на другом берегу.

Ему хотелось только одного. Играть. Это не надоедало. Это было то, где он был весь, и вся душа его оставалась в клавишах. Жаль, что мама не слышала, как он импровизирует в зале, она, может быть, поверила бы тогда, что у него есть будущее, связанное с музыкой.

Но она была абсолютно уверена в своей правоте, и сдвинуть её с позиции человека, «который побольше тебя повидал в жизни», было всё равно что вручную толкать отставший вагон.

И самое страшное, что после таких вот разговоров он и сам некоторое время понимал её правоту, но очень скоро она растворялась в нём, оставляя только неприятное ощущение от вечера и нервную опустошенность на следующее утро.

 

III

Время несётся с бешеной скоростью. Казалось, только вчера были бесконечные терзания, нервы и скандалы, и вот – странное ощущение свободы. В конце концов, 9 лет школы – это немало! Это почти полжизни, даже больше её половины.

Свобода. Какое сладкое слово. Да, экзамены прошли не то чтобы успешно. Но главное, что все позади, и он точно знал, что не будет скучать по школьным будням.

Теперь он может всецело предаться музыке.  Какое же это было блаженство! Прямо с утра идти в музыкальную школу и заниматься до посинения, играть и играть уже выученные произведения, отрабатывать мелкие моменты, а в основном наслаждаться тем, как руки порхают над клавишами, как пальцы сами по себе рисуют прекрасные звуки, а ты даже не смотришь, ты весь – музыка.

Но и здесь экзамены приближались неотвратимо. Он не переживал по поводу того, что не сдаст их, его скорее огорчало, что, когда они пройдут, он больше не сможет здесь оставаться. И впереди что-то совсем пустое, как конец асфальтовой дороги. Ведь нельзя же просто закончить учебное заведение и прийти домой. Сесть с облегчением, и сказать – ну, наконец-то, здравствуй, свобода!

Нет, так нельзя. Надо куда-то поступать, даже если это поступление не сулит тебе хоть сколько-нибудь приличной профессии и заработка в будущем, даже если ты вообще не понимаешь, зачем тебе это странное среднее техническое образование. Сергей был с этим категорически не согласен. Последние несколько разговоров с мамой были посвящены тому, что он и так «угробил полжизни на никому не нужную школу, из которой он не вынес ничего, кроме острой неприязни к обществу его сверстников и ненависти к системе государственного образования, в которой обрубают все сучки, отличающие тебя от стаи инкубаторских желторотиков-птенцов». В итоге, он, по-мужски стукнув кулаком по столу, заявил, что он поступит только в музыкальное высшее заведение и займётся, наконец, в жизни тем, чем ему действительно хочется. Мама долго пыталась ему что-то внушить, говорила о совести и эгоизме, о будущем скудном заработке и тому подобное, но, если честно, он не очень хорошо слушал. В основном потому, что мысли его витали в консерватории с высокими потолками и большими светлыми окнами, где льется музыка и днём, и ночью. Это как музыкальная школа, только больше похоже на музей или концертный зал, это так прекрасно и кажется, что даже необъятные каменные колонны, поддерживающие свод в холле, пропитаны музыкой и тихо излучают ее по ночам. Он правда верил в это. Некогда в детстве ему рассказали историю о стенах какого-то общественного заведения, где каждый день в течение многих десятков лет находилась куча народу, и вот, по ночам охранник сходил с ума от того, что слышал, как стены источают гул толпы. Примерно то же он представлял себе, только по-другому, красиво и романтично. Но, конечно, не только поющие стены привлекали его…

Изредка он задумывался о своем будущем. Для него важно было иметь хоть какую-то призрачную цель, ради которой он делает всё это. И на пороге новой гонки он должен был точно знать, что ждёт его впереди.

У Сергея была мечта. И он ее свято оберегал от посторонних умов и ушей. В те моменты, когда вдохновение волной накрывало его, он представлял себе бесконечное число чистых нотных листов. Он очень любил эти пять строчек, которые словно по дороге вели его от одного края страницы до другого. Он хотел написать музыку свободы. Музыку того момента, когда сознание будто вынули из души и оно витает, витает где-то там, где ему вздумается. Это бывало не так часто, но порой случалось: в напряженные моменты он приходил к своему роялю в музыкальной школе и играл до того, что руки болели, подушечки пальцев немного припухали, а запястья, тонкие и слабые, отказывались двигаться еще некоторое время. Колени подкашивались и слабели, в блаженном восторге всё кружилось и звучало. Момент свободы, сладкий, словно утренний сон, этот короткий миг почти смерти – он был неповторим.

Сергей часто думал, где же находилась его душа в этот момент. То ли она вылетала через руки куда-то вверх, то ли ее поглощали клавиши, и она вибрировала на струнах, и скорее всего это было так.

И он так хотел поймать этот миг, словно синюю птицу в клетку, усадить на пять жердочек и представить ее обществу гордо и вдохновенно.

 

IV

Но, как известно, в семнадцать лет случается такая вещь, которая выбивает тебя из колеи и становится важнее всего в жизни, даже если ты музыкант и любишь рояль больше, чем родную мать.

Это – первая любовь. Вот как она прошла у Сергея. Как видно, он был парень странный, поэтому и любовь получилась у него необычная.

До поступления в колледж (выяснилось, что в консерваторию сразу после школы так просто не поступить) оставалось меньше месяца, жаркий август плавил всё вокруг, и душа нежилась в его гуашевой желтизне.

Он играл в зале «Девушка с волосами цвета льна». Медленно и рассеяно, для своего удовольствия, впрочем, как и всегда. Задумчиво глядя в окно, где ветер слегка шевелил насыщено зеленые листья, он задумался о чем-то, что не смог бы четко сформулировать. Из этих размышлений его вырвал робкий голос.

-Простите… Я здесь посижу, вы не против?

Сергей испуганно повернулся и увидел маленькую девочку. Так ему показалось с первого взгляда. На самом деле она была просто небольшого роста и очень хрупкая. Волосы у нее были такие тонкие и длинные, что казалось, они живут сами по себе, волнуясь от каждого её движения.  Но самым удивительным в ней были глаза. Испуганные и магнетические одновременно, такие, что невозможно было смотреть в них больше трёх секунд, чтобы не потерять сознание.

-Ээ… Гмх… Ээ... да, конечно.

Он совсем растерялся, как внезапно выброшенный на дорогу жук. Неловко потирая руки, он так и не понял, что делать дальше – играть или сидеть, смотреть или что-то говорить.

Она тихонько присела на второй ряд и уставилась на него любопытным и выжидающим взглядом. В итоге он собрался, повернулся к ней и спросил:

-Так вы поиграть…пришли?

-Нет, - несколько смущаясь, сказала она. - Я просто услышала знакомую музыку из-за двери и зашла послушать. Вы играйте, пожалуйста.

Сергей играл перед многими людьми, но, чтобы устраивать концерты для одного человека, да ещё и девушки, – такого ещё не было. Но он был в своей среде, это не в футбол гонять.

И он решил сыграть Шопена, ноктюрн №3. Он был не таким сложным и очень чувственным, и Сергей любил исполнять его перед публикой.

А она слушала и смотрела на его руки.

Доиграв, он, уже слегка приободрённый, снова повернулся.

- А ты…вы не играете?

- Очень плохо, только для себя. А ты учишься, в каком классе?

-Я уже окончил.

- Окончил? - восхищенно переспросила она. – Первый раз вижу парня, который окончил 7 классов музыкальной школы! – она смотрела на него, как на редкий экспонат. Было такое ощущение, что она сейчас попросит повернуться его другим боком или, ещё хуже, дать автограф. Это было, с одной стороны, приятно, с другой – несколько странно. Она вообще была очень и очень странной.

-Ещё сыграть? - сначала спросил, а потом подумал и смутился Сергей.

-Да, да, пожалуйста, - живо ответила девушка.

Он сыграл ещё. Потом решил, что больше уже неприлично, и развернулся на стуле к ней лицом. Повисла неловкая пауза. Она без смущения, прямо сказать, таращилась на его руки, медленно переводя немигающий взгляд до локтя и обратно, а он в это время рассматривал её лицо и эти странные глаза. В какой-то момент она подняла взгляд и посмотрела ему чуть ли не в самую душу.  И вот тут свершилось то самое, что запоминаешь на всю жизнь.

Удар по голове был чем-то настолько сильным, что перед глазами всё поплыло, и на секунду повисла белая пелена. Сердце точно так, как пишут в книжках, пропустило один удар и понеслось, как тридцать вторые доли.  Выступил пот, губы и руки похолодели. Он не знал, почувствовала ли она то же самое, но судя по ее сбившемуся дыханию можно было догадаться, что что-то точно произошло.

Неловкая пауза не обошлась без катастрофы. Больше она глаз не поднимала. Прерывисто выдохнув, причина его шокового состояния неловко встала, и, пробормотав что-то типа: «Ээ, спасибо большое, ну, я пойду», она быстро, почти бегом вышла из зала.

Сергей в полном остолбенении повернулся к клавишам. Он водил взглядом по ним вправо и влево, пытаясь понять, что за убийственные глаза он только что видел, и что вообще произошло.

«Что это? Что это было? Как она это сделала?» - была единственная фраза, вертевшаяся, как пропеллер, у него в голове. Через несколько минут он решил, что лучше сейчас поиграть, и все пройдёт. Но ему не игралось. Пальцы сделались, словно обледеневшие, и не могли без сотрясения сыграть даже гаммы.

Тогда, несчастный, он в самом деле испугался. То, что не давало ему играть, чтобы это ни было, вредно, это зло. «Порчу навела…» - пронеслось в голове, и он сам усмехнулся этой глупой мысли.

Потом посмотрел на часы и решил, что лучше всего сейчас пойти домой, поспать, а с утра всё встанет на свои места.

«Просто слишком впечатлительный. Что поделать, творческая моя душа, черт бы её побрал».

 

V

Но на свои места такие вещи сами не становятся. Неведомой силой они сносят сердце с привычной траектории, и это сердце уже не может спокойно и размеренно работать. При любой встрече с похожей девушкой оно бешено стучит, и невозможно скрыть в глазах страх и панику. Никакого удовольствия это не приносило. И даже влюбленностью это назвать было трудно. Это было что-то наподобие болезни, нервной аллергии на ее образ, потому что даже от воспоминания о ней ему становилось дурно.

Он боялся, боялся до ужаса встретить её. Ему казалось, что если даже смутно напоминающие её девушки выводят его из равновесия, то при встрече с ней он точно потеряет сознание.

Дни проходили, он не ходил играть в зал, занимаясь дома. Мама недоумевала и пыталась дознаться, что же такое происходит. Он отговаривался тем, что там занято, что ему и здесь хорошо, что его там отвлекают. На самом деле он ругал себя за малодушие и элементарную трусость, но ничего не мог с собой поделать. Возможность встречи с ней приравнивалась походу к стоматологу или чему похуже. Самое ужасное было то, что она ни на минуту не выходила из головы. Он отвлекался, только когда удавалось сосредоточиться на игре, но потом всё снова возвращалось. Он вздыхал и снова вздыхал, пытался вылить всё это в музыку, выливал, но оно не проходило, и в итоге он просто отчаялся избавиться от этого безумия.

А время неслось всё так же, и неотвратимые экзамены маячили уже на следующей неделе. Материал был готов и отработан, но всё равно он волновался своей сверхчувствительной, подвергшейся совсем недавно такому серьезному потрясению, музыкальной душой.

И вот, настал «судный день». Нервно потирая запястья и длинные бледные пальцы, он стоял перед тяжёлыми дверями в зал, куда его пригласят исполнять подготовленные произведения. Там должно было пройти первое для него по-настоящему серьезное испытание. Он пытался расслабиться, потому что знал, что всё получается, когда относишься к этому с большей долей равнодушия. Но это получалось слабо, и он уже ощущал, как неприятно где-то в животе сворачивается холодная паника.

В голове звучала «Фантазия фа минор» Шопена, когда его пригласили.

Он зашёл в зал и неуверенными шагами, гладя прямо перед собой, двинулся вдоль рядов, поднялся, как положено, по ступенькам, подошёл к инструменту, забыв поклониться, сразу же сел и, придвинув стул, выдохнул и начал.

Он сыграл плохо. Он и сам это понимал, ему казалось, что он просто тонет. Он запинался, забывал убирать педаль, в общем, валил всё, что только можно было завалить.

Второе произведение пошло лучше, но только вначале. На третье он уже вошёл в раж, и попытался отыграться за первые два, но волнение дало о себе знать, и он колотил по клавишам, словно желая их вовсе выбить.

Наконец он снял руки, судорожно вздохнул и встал.  Повернулся к залу и упёрся взглядом в те самые глаза. Её бесконечные, как чёрная дыра, зрачки, были последним, что он видел в этом зале.

Очнулся он в другой, незнакомой комнате, в окружении каких-то людей, ему дали воды, пришла мама, испуганная и до крайности встревоженная.

- Серёженька, ну что же ты, зачем же настолько переживать! Ну как же…Ты как себя сейчас чувствуешь?

Он был убит. Такого падения в своей жизни он ещё не испытывал. Ему хотелось закрыться в какой-нибудь тёмной коробке без дыр и щелей и пролежать там ровно столько, сколько ему понадобится, чтобы он смог побороть в себе желание найти и убить эту девушку, которая сломала ему жизнь.

-Тут к тебе пришла какая-то девушка, наверно твоя подруга, да? - сказала мама, и он резко сел на диване. Открылась дверь, и зашла она. Мама озадаченно посмотрела на них и молча вышла.

-Как...я… ты... - мямлила девочка, ещё больше распаляя его чувства.

-Как хоть тебя зовут? - грубо и почти с ненавистью спросил Сергей.

-Анна.

-Анна! - возмущенно повторил он, - знаешь что, Анна. Тебе с такими глазами наёмным убийцей быть!

Он зло посмотрел на неё и отвернулся.

Она присела рядом. Его душила обида, стыд и злость. Обидно было, что после этого фееричного падения всё будто рукой сняло, вот она – ближе некуда, но он ничегошеньки не чувствует! Ведьма!

-Это из-за меня? Я думала, что ты просто переволновался… Прости, зря я пришла, я просто ещё раз послушать хотела, ты очень хорошо играл тогда, и больше не приходил, хотя я потом ещё ждала тебя, - она смущённо запнулась.

-Ну вот, сегодня послушала. Правда, играл я отвратительно. Объявили уже результаты?

-Да.

-Ну и что, ты слышала?

-Там список повесили… - ушла от прямого ответа она, но все стало понятно, - А пересдачи нет?

Сергей промолчал.

Вот теперь жизнь точно потеряла смысл.

 

VI

С тех пор прошло пять лет, а он так и остался на той минуте. Мечты в руинах, руки бессильно лежат, как сувениры на полке, и ненависть ко всему женскому полу в одном лице.  Они, правда, больше не виделись, но он всё равно продолжал ненавидеть её, обвиняя во всех смертных грехах и его гибели, в частности.

Жил он с совершеннолетия отдельно от матери, зарабатывал мелкими уроками и настройкой, но чаще грузчиком музыкальных инструментов на заводе фортепиано. Так как никаких практических умений и знаний, кроме игры на уровне семи классов музыкальной школы он не имел, то и путей особых у него не было. И даже та элементарная работа, которой он пытался прокормиться, была ему тяжела, так как физически он был слаб, руки были худые и тонкие, запястья больше походили на женские, и многие его друзья на заводе замечали это. Одни подшучивали, другие восхищались, третьи молча делали его работу сами, беспокоясь, как бы он не сломался пополам –  настолько стройный и хрупкий. На вопросы, как он попал сюда именно на должность грузчика, он не отвечал, потому что рассказывать о том, что он завалил экзамены в колледж из-за того, что потерял сознание, ему было до чертиков стыдно. Где-то в глубине души он понимал, что потеря сознания тут немного не при чём, дело в его отвратительном выступлении, но всё-таки, приятнее и проще было свалить всё на эту несчастную девушку, которая в его сознании была виновата абсолютно во всех бедах, произошедших с ним, начиная с начала августа того года, когда ему только исполнилось семнадцать лет.

А время шло, а жизнь не менялась. И вот, ему уже 27.

Через столько лет работы он свыкся с мыслью, что всё так и будет, что его почти всё устраивает. И нет смысла что-либо менять. Отношения с матерью не ладились, потому что она постоянно пилила его за бесхребетность, и все разговоры сводились к взаимным обвинениям. Об отношениях с девушками не стоило и говорить. Первая и последняя его встреча с противоположным полом оставила на его нежной душе такое неизгладимое впечатление, что он был уверен, что ему хватит надолго. Он всячески избегал их общества, чем вызывал недоумение в лучшем и насмешки и подозрения в худшем случае.

А мечты так просто не проходят. Это не первая любовь и не ветрянка. Это не экзамены и удары судьбы. Это мечты, они на самом деле не твои и не чьи-то. Они просто летают в эфире, и когда ты способен принять их, когда душа твоя находится не на месте, оставляя пустым своё вместилище, туда может поселиться всё, что угодно. Даже гениальные идеи. И они уже никуда не денутся. Они будут преследовать тебя и не дадут тебе покоя, пока ты не осуществишь их именно так, как того хочет мечта.

И на самом деле это было единственное, что удерживало его здесь. Мечта. Безумная и несбыточная.

 

VII

«Комната. Маленькая и пыльная, без окон и считай без дверей. Вместо двери проём, даже без коробки. В комнате стоит стол, на котором очень просто поймать занозу, на столе почти полная бутылка коньяка.

За столом на стуле сижу я. Я положил руки на стол и смотрю на них. Они красивые… Но бесполезные… Руки. Зачем вы мне? Уйдите…

Смотрю на стену. Она белого цвета, как листы в тетради. Листы в тетради, нотной, так где же нотный стан?  Ах, вот он. Поплыл слева направо.

Мне больно видеть тебя, друг, уйди и ты.

Я не хочу ничего видеть, я хочу закрыть глаза и умереть».

И тут он услышал это. Мурашки на его руках, они первые уловили дуновение новой жизни, ветер гениальности.

Рядом в зале раритетных инструментов кто-то играл второй концерт Рахманинова, первую часть. Играл так божественно, что казалось, это не человеческое исполнение. Но это только технически, на самом деле ни одна воспроизводящая машина не смогла бы передать столько чувств, столько страсти, столько мольбы, столько жизни…

Казалось, звуки наполняют все, и зал, и все выходящие из него коридорчики, и те самые потайные уголки, темные и отчаявшиеся. И души в них, готовые к отлёту.

Сергей открыл глаза, он плакал. Он встал и вышел в зал. Здесь звук был громче, и он пронизал его весь, словно солнечные лучи на восходе. Играл мужчина, играл увлечённо и самозабвенно, и так легко, будто он только для этого и родился, и вся его сущность заключается в воспроизведении этой музыки.

Когда он заметил, что рядом стоит Сергей, он, не отрываясь, посмотрел в его глаза, пьяные, но такие несчастные, молящие о спасении, и продолжил играть.

А музыка делала своё великое дело.

Звуки проникали в запачканную, растрёпанную, деградирующую душу и оживляли всё, что было в ней, начиная с рождения. Детские обиды и неудачи, юношеский бунт и жажду свободы, ярость и страсть, мечты и желания. Мечты и желания, вот что она искала, и она их нашла.

Сергей смотрел на руки музыканта и чувствовал, что теперь он никогда не сможет жить, как раньше.

А мужчина всё играл и играл, одну часть за другой, и великий Рахманинов присутствовал рядом с ними, смотрел строгим и терпеливым взглядом, и под этим светом нельзя было просто сидеть и ничего не чувствовать.

 

«Музыка. Ты – всё!» - подумал Сергей.

А потом добавил сквозь слёзы: «Спасибо».

 

VIII

Через год они сидели в гостиной, жарким летним вечером занимаясь каждый своим делом, и в то же время чувствуя важность и необходимость присутствия друг друга.

Сергей сидел за столом и что-то корректировал в нотной тетради. Его Учитель сидел на диване, читая музыкальный журнал и изредка бросая в его сторону любопытные взгляды. Он помог ему год назад, восстановив навыки игры, и теперь Сергей с легкостью сдал вступительные экзамены.

-Послушай! Мне надо кое-что тебе показать.

-Да, конечно, давай, - с готовность отозвался Учитель.

Сергей сел за чёрный рояль, стоявший посередине комнаты, как самый важный предмет дома, открыл тетрадь, разложил листы и взволнованно посмотрел на друга. Тот ободряюще улыбнулся, переводя взгляд на листы.

-Помнишь, тогда, я рассказал тебе о своей мечте?

-Да, я помню. Музыка свободы… или танец муз. Это она?

-Да. Я посвящаю это тебе.

И он начал играть. И пока звучала музыка, он понял, что все эти тридцать лет он жил только ради этого момента.

 

 

 

Анастасия Андреевна КЛИМИНА

Родилась в 1994 году, живет в г. Усть-Лабинске Краснодарского края. Сотрудник Некрасовской сельской библиотеки-филиала МБУК «ЦРБ МО Усть-Лабинский район».