По традиции вступительные аккорды совпали со скрипом метёлки: смычком виртуозу служила выщербленная ручка, струны заменяли деревянные половицы. Глеб Борисович выжимал из своего инструмента чуть ли не больше, чем исполнители концерта Рахманинова. Пассажи музыкантов и работника ведра да швабры не уступали друг другу в самоотдаче и пылком воодушевлении.

– Нет, ну так продолжаться не может, – соло чёрно-белых клавиш оборвалось. – Глеб Борисович, миленький, нельзя ли проявлять меньшее рвение? Фея музыки и фея чистоты, кажется, сейчас схлестнутся в жестокосердном бою. И боюсь, у дирижёрской палочки мало шансов против вашей метлы!

По рядам исполнителей пронёсся смешок. Зашелестели нотные листы. Музыканты задвигались, в минутной паузе разминая плечи и проверяя строй инструментов.

Крякнув, мужчина неспешно отправился за кулисы.

– И всё равно ботинками шаркает так, что себя с трудом слышу, – хихикнула молоденькая флейтистка, провожая взглядом грузную фигуру.

Старейший работник филармонии – хозяйственной её составляющей – Глеб Борисович слыл человеком угрюмым. Прекрасно зная о данной ему характеристике, он регулярно сдабривал образ нелюдимого поломойки убойной дозой вредности.

Складывалось впечатление, будто музыку тот терпеть не мог. Всеми швабрами души ненавидел, принимаясь за работу исключительно в часы репетиций и производя невыносимый шум. Тяжёлые вздохи, кряхтение, стук пыльных ботинок и скрип инвентаря – точно всё существо его являло собой абсолютный диссонанс, противореча духу учреждения.

Музыканты посмеивались над стариком, даже в периоды раздражения не воспринимая всерьёз – так, во всяком случае, полагал сам Глеб Борисович. Ежели за столько лет не принесла птичка счастья увольнительной записки из директората, значит, так тому и быть. Какое дело прославленным городским музыкантишкам до брюзги-уборщика? Несносность характера диктовала мужчине и дальше устраивать какофонию, а армейская выдержка – не задавать лишних вопросов: ни окружающим, ни собственной совести.

Глеб Борисович прошаркал в карман сцены, втихаря оглянув собравшихся. Зал филармонии продолжал жить своей жизнью: отгремело вступление, эстафету переняли струнные и кларнеты. Звучно кашлянув под аккорды верхних и средних регистров, уборщик скрылся в тени коридоров. Безошибочно отсчитывая повороты, нашёл дверку технического помещения – петли коморки нещадно заскрипели. И в ту же минуту раздался грохот: ворох метёлок вместе со стойкой обрушились на мужчину. Репетиция концерта Рахманинова была прервана во второй раз...

 

Щёлкнуло колёсико зажигалки. Хватило одной затяжки, чтобы старик закашлялся и потушил сигарету. Даже искусством курения он в полной мере так и не смог овладеть.

Глеба Борисовича отнюдь не удивило желание начальства сослать его на пару внеурочных выходных. Не каждый день старейшего работника городской филармонии находят погребённым под грудой щёток и совков, да ещё и с отпечатком алюминиевого ведра на голове. И не застопорится работа в колыбели музыкальных дарований без вздорного подметалы – разве что забьются пылью раструбы или пианист расчихается в самый неподходящий момент... Но это уже не его забота.

Удивляло другое – сам Глеб Борисович не находил себе места. Ворчал сверх положенного, вздыхал, срывался на жене и глуховатой кошке. Дома ему не сиделось, ночами не спалось, а бесцельные брожения по протоптанным дорожкам скверов только усиливали хандру.

«Фальшивит, что сил нет слушать, а всё туда же! – хмыкнул мужчина, проталкиваясь сквозь толпу слушателей близ уличного музыканта. – Этим смычком в аккурат не по струнам водить, а уши отпилить тому благодетелю, кто так играть учит...»

И всё же он остановился. Привалился к фонарному столбу, хрипло дыша и смахивая капли пота со лба. Взглядом вперился в тонкие, хрупкие пальчики юного скрипача – тот с нервной дрожью обхватывал ими гриф, в мимолётном забвении вскидывая и вновь опуская голову вслед за смычком, – и скосил глаза на собственные руки. Грубые, покрытые трещинками руки с короткими пальцами и обломанными ногтями; такими впору только метлу держать.

Мелодия зрела неспешно, мало-помалу раскрываясь в более сложных штрихах; несовершенная в своём исполнении, она трогала безропотной самоотдачей музыканта, той чувственностью, с которой он уходил в хитросплетения нот. Покорялся и растворялся в ней, не играя, а живя музыкой.

Глеб Борисович дёрнулся. Язвительные комментарии в голове не утихали, но вместе с тем он ощущал... успокоение. Дыхание сделалось ровным, колики сердца будто бы утратили привычную болезненность. Только зуд под ногтями усилился: пустота в руках стала вдруг осязаемой.

Он никогда не был частью их мира. Отождествлять, воображать из себя невесть что? Нет, только противопоставлять – он сделан из другого теста; таким родился, таким и сгодится. И зачем теперь стоять здесь, зачем тратить время на эту бессмыслицу?!...

– Под звуки музыки и дышится легче, не правда ли? – щупленький старичок разбил волны негатива Глеба Борисовича, с добродушной улыбкой взирая на мальчика со скрипкой.

Пальцы мужчины сами собой сжались в кулаки.

– Да... – щёлкнул челюстью уборщик. – Да, так и есть.

– Не составите мне партию в шахматы?

– Отчего же...

Они развернули поле битвы на ближайшей скамейке. Игра началась. Первые партии Глеб Борисович с треском продул. Сказывался недостаток внимания: мужчина то и дело впадал в задумчивость, после вздрагивая и начиная поносить паренька-музыканта за малейшие погрешности исполнения, яростно сжимая и разжимая пальцы. Его оппонент только хитро улыбался, с умиротворённой размеренностью двигая фигуры по квадратам чёрно-белой доски.

Вскоре между ними завязался незамысловатый разговор. Игра пошла на лад. Шахматная баталия завладела Глебом Борисовичем: под скрипичное стаккато он яростно парировал манёврам противника, преисполненный воодушевлением. На эмоциональном подъёме, граничащем с эйфорией, работник тряпки и ведра праздновал победу и созвучно с легато травил байки о годах беспечной молодости...

Так пролетели часы, настал вечер. Партии были отыграны, истории пересказаны. Одна за другой фигуры последовали в шахматную коробку, мужчины поднялись, пожимая друг другу руки.

– Спасибо, что составили компанию. Давненько я с таким азартом не пропускал партейку-другую!

– Не стоит, – Глеб Борисович довольно крякнул, – я и сам не ожидал.

Умасленный, он лениво повернулся на пятках и застыл, словно молнией пригвождённый. Глаза уборщика округлились до размера пятирублёвых монет.

– Хотел бы представить вам моего внука Павлушу, – недавний соперник потрепал по плечу взлохмаченного паренька с футляром для скрипки в руках. Минуту назад он подошёл, а сейчас неуклюже топтался за спинкой скамьи. – Вот он, аккомпаниатор нашего вечера.

«Тот самый?!» – моргнул Глеб Борисович. И действительно, с последним эндшпилем стихли и звуки скрипки. Закуток уличного исполнителя пустовал.

– А это твой самый ревностный слушатель, явный ценитель всевозможных музыкальных форм, – улыбнулся внуку старик. – Никогда прежде не встречал человека, который бы так страстно отстаивал верность мелодических строф, так вторил бы своим настроением каждому штриху. Видимо, музыка глубоко поселилась в вашем сердце, если вы столь тонко чувствуете малейшее посягательство на её непогрешимый образ.

Глеб Борисович поперхнулся воздухом.

– Я-я... не назвал бы себя ценителем. Даже любитель я с натяжкой!

– Вы скромничаете...

– Да как вам объяснить, что я музыку эту вашу... да почти терпеть ненавижу! – прогрохотал уборщик. Нахохлился, будто готовясь обороняться, и сцепил руки в замок: зуд под ногтями сделался невыносимым.

Дедушка и внук переглянулись; в глазах старика плясали смешинки.

– Если человек так отчаянно пытается убедить себя в чём-то... остаётся только согласиться.

Погладив юношу по волосам, он развернулся и не торопясь двинулся вниз по улице. С минуту паренёк глубокомысленно рассматривал носки кед и, наконец, не поднимая глаз, выдал:

– Музыка... она ведь пронизывает нашу жизнь: наполняет её, облегчает. Без неё не получается, никак.

Сказав это, он попрощался и кинулся догонять деда. Глеб Борисович остался один на наводнённой людьми улице. Грузно осев на скамью, мужчина уставился на свои руки: кончики пальцев заметно подрагивали.

Грубые, шершавые ладони. Короткие, покрытые трещинками пальцы с поломанными ногтями. Будто бы созданы для того, чтобы срастись с ручкой швабры, такой же твёрдой и бесхитростной.

«Но ведь...»

Он не лукавил и не шутил, искренне веря в правдивость произнесённых им слов. Однако кое-что не давало ему покоя. Всякий выходной день, проведённый вне стен филармонии, Глеб Борисович видел сны. Красочные, удушающе яркие, но очень тихие. Ровно до того момента, пока не начинала играть музыка. И автором этой музыки был он сам.

Во сне короткие и неказистые пальцы с лёгкостью бабочки порхали над клавишами фортепьяно. Руки, в действительности, цепко сжимавшие ручку метлы, под властью сновидения очерчивали колки и линии грифа, готовясь вывести причудливые фигуры занесённым над струнами смычком. Клапаны флейты податливо откликались на каждое прикосновение, мембрана барабана трепетала, дирижёрская палочка взметалась в вышину зала, и это всё волей одного только престарелого поломойки!...

Мужчина не знал причин, не видел смысла и не желал вдаваться в детали происходивших в его голове аномалий. Но только снами оставался жив он в дни, когда не скрипела из последних сил его швабра над полами городской филармонии.

 

Спустя положенный срок Глеб Борисович вернулся к обязанностям старейшего работника дома музыкальных искусств. Привычно шаркая ботинками и позвякивая алюминиевым ведёрком, он переступил порог арьерсцены, как его накрыло волной восторженных возгласов и приветственных импровизаций.

– О, вот и наша фея чистоты! Глеб Борисович, миленький, проходите скорее, без вас никак начать не можем!

– Словно талисман вернулся в команду! Глеб Борисович, больше не пугайте нас так. Никогда!

– Глеб Борисович, наконец-то вы с нами, – обвила ссутуленные плечи юная флейтистка. – Нам вас так не хватало! Верите или нет, а репетиции без скрипа вашей метёлки шли из рук вон плохо...

Спустя время радостные восклицания стихли. Музыканты заняли положенные места, ноты – стенды пюпитров. Репетиция началась. Глеб Борисович на секунду отвлёкся: обвёл взглядом зал, исполнителей и складки ткани кулис. Прислушался к первым отзвукам концертного предисловия, хмыкнул и снова принялся подметать деревянные половицы, то и дело раскатисто кашляя.

Любил ли он музыку – вопрос спорный. Но был неразрывно связан с нею, поскольку не знал без музыки спокойного существования.

 

 

Анна Владимировна РУМЯНЦЕВА

Родилась в 1998 году. Живет в г. Туле. В 2020 году с отличием окончила психологический факультет ТГПУ им. Л.Н. Толстого.