Непальская земля состоит из растерянных, неприкаянных равнин, равнодушных гор и подъемов в эти горы, наполненных и пропитанных человеческими мечтами. Она не знает морских волн. Откуда же это имя для моря – Самундра? В нем и бурление, и шторм, но и штиль, и величие темного водного мира.

Узнала я это слово от музыкантов.

Ты сидишь под лампой дневного света, за окном истошно ревет нескончаемый поток машин, а ты опускаешь руки на клавиатуру – так кто-то садится за музыкальный инструмент, а кто-то за прялку или ткацкий станок, а кто-то к гончарному кругу – и не знаешь, почему из-под твоих пальцев появляются краски и звуки, люди и события, которых никогда не было и не могло быть на земле. Волшебник, художник, музыкант, путник – откуда они взялись и что хотят сказать мне и через меня? О том, что путь жизни – тоже творчество, тоже музыка, тоже полотно, каждой своей минутой? О том, что в мире должен быть кто-то, кто будет об этом говорить? О том, что это похоже на принадлежность к касте: ты обречен делать это всю жизнь, не можешь не делать?

Можно слагать буквы в фантазийные миры в темной комнате. А можно выйти и отправиться туда, где – действительно – живут такие люди. Каста музыкантов, которые могут только творить музыкальные инструменты и играть на них, путешествуя из селения в селение. Они имеют за свой прекрасный труд лишь горстку риса и жалкий грош, который они немедленно переправляют голодной семье – но как-то прошли, протянулись караваном сквозь века, как сквозь родные для себя горные вершины. С инструментами вместо скарба в руках, прежде всего с четырехструнным sarangi, знаком их касты. Выжили. И дошли до нас. И до меня.

В мелодии наших лет, на которые сбегаются туристы, им стоит вплести несколько горных нот – и пошлый шлягер чужой земли зазвучит темой ветра. А пока бедный путешественник хлопает белесыми ресницами, пытаясь понять, что это было, музыканты переглядываются и играют свое, веками родное. «Пляску яка», например, – как странно ее, с ее хрустом снега, скрипом валяной обуви и стоном холодного ветра, слышать на равнине, где, пугая торговцев, едет по узкой улице раскаленный автомобиль. По тому ли, за что больше заплатят, выбирают они иноземные песни? Одна – развеселит того, кто плачет. Другая – заставит задуматься того, кто смеется от сытости и довольства. Размышляла ли я, о чем песня, услышанная мною на минуту в японском фильме? Да нет, просто популярная песенка тех лет… «Человек в этой песне идет и смотрит в небо, чтобы не плакать», - объясняют мне люди, у которых вместо грамоты – мастерство слышать и петь. И я замираю. «Мы помогаем улыбнуться тем, кто грустит, и вдохновляем плакать тех, кто смеется», - говорят они.

«Пискахом вам и не плясасте, плакахом вам и не рыдасте», - протягивает ниточку мой сын. Но сейчас мы и плачем, и смеемся, и радуемся, и даже пляшем. Потому что в этом море есть все. Море, самундра – так назвали себя эти люди, эти шесть человек, обреченные – по принадлежности к касте – дарить красоту. Потому что как в море текут гималайские воды – так, поясняют они, пусть и музыка гор течет и наполняет море людское. Чтобы плакать и смотреть в небо. Чтобы смеяться и хлопать в такт. Всем вместе.

И они играют. И останавливаются подыграть другие музыканты, и замедляют движение велосипедные рикши. И меркнут перед этими звуками все наскоро, на продажу придуманные, пестрые и крикливые поверья этой земли.

 

 

Юлия Аркадьевна КУЛАКОВА

Живу в г. Нью-Дели, Индия. Пишу стихи и прозу. Есть книга сказок «Драгоценные ветви», вышла в издательстве «Перископ» в 2021 году.