У меня есть место на земле, куда меня всегда тянуло и тянет до сих пор, как магнитом. Это в Крыму, в Севастополе. Херсонес. Небольшой полуостров, скорее, даже мыс с высоким обрывистым, рыжего ракушечника берегом. Главная примета мыса – пепельного цвета развалины, останки древнегреческого города. Два основных цвета здесь: пепельно-серый – старого камня давних-давних стен, и гипнотически-синий – вечного моря. Был бы я живописцем, полжизни потратил бы на то, чтобы передать эти два цвета холсту. Еще ни один художник их не одолел, хотя Херсонес писали многие.

Херсонес я открыл для себя случайно, потом, присмотревшись, полюбил, после стало меня тянуть туда как магнитом, и стал он даже мне сниться - видя во сне синие бухты, был я каждый раз несказанно счастлив.

И столь сильной сделалась эта любовь к мысу с древними развалинами, что начала походить на мистику, и однажды я попросил объяснить это мое состояние заезжую, знаменитую в ту пору экстрасенсшу. Она очень внушительно показывала в моей компании свои возможности, и я ей доверился. Отведя в свою комнату, рассказал загадку.

Экстрасенсша посмотрела на меня как на младенца.

-Господи, да ничего тут загадочного нет! Просто вы в этом городе когда-то жили! – она встала и ушла к компании, оставив меня - младенца! - одного.

В меня как из пушки выпалили.

Та часть сознания, которая верила в чудо – она есть, по-моему, у каждого человека – эта часть сознания воспылала и зажгла всё.

Я там жил...

Когда? Нет, нет, не тогда, когда там был уже славянский Корсунь, я это знаю точно, – раньше. Раньше! Когда там носили туники до колен и сандалии, когда надевали праздничные красные тоги, отороченные белой каймой, когда в небольшой гавани за полуостровом раскачивались мачты парусно-весельных галер, когда гончары обжигали в огромных печах, расположенных за границей города, черепицу, кухонную посуду, полутораметровые пифосы и амфоры для засолки в них рыбы, для вина и масла...

Когда там жила молодая темноволосая короткокудрявая женщина – белая туника, обнаженные загорелые руки с тонкими запястьями и целым набором браслетов на них, были даже супермодные, стеклянные, быстрый взгляд ярко-коричневых глаз, нетерпеливые пальцы на деревянных перилах лестницы, ведущей на второй, женский этаж... – женщина по имени Понтия.

Конечно, я там жил! Я был там влюблен, я недолюбил, может быть, я – моя теперешняя душа находилась тогда в теле молодого грека, моряка, владельца галеры, торговца, бродяги – может быть, «я» погиб в море во время шторма, а душа моя чайкой вознеслась над тонущим кораблем к блещущему молниями косматому небу. Вознеслась, чтобы вдоволь помотаться потом по белу свету... Она поселится в кого-то еще, еще, еще (хотел бы я знать их!)... и наконец, полная незабываемых, чудесных воспоминаний об одной только Понтии, ее доме, перилах лестницы, ведущей на второй, женский, этаж, – эта душа станет моей. 

Вот и отгадка моей странной, необъяснимой любви к Херсонесу, к его пепельно-серым, нагретым солнцем камням, к которым я прикладываю ладони и подолгу не отпускаю, к россыпям красно-глиняных обломков кувшинов и амфор на галечном берегу, которые я люблю перебирать под неназойливый звон прибойной волны и шелест песка.

Отгадка – в легко рождающейся на этом берегу радостной и радужной фантазии.

 ...Даже кажется порой: стоит приложить один из красных древних черепков к уху, как теперь прикладывают к уху мобильник, и услышишь записанные глиной голоса – сперва гончаров, задвигающих кувшин в печь для обжига, а потом хозяев, наливающих вино из кувшина в чашу гостя...

 

***

Куда бы я ни уехал, Херсонес догонит меня. Чего-то я о нем важного еще не сказал. Он догоняет меня и спрашивает: «Где эти строчки? Мне их недостает».

Так случилось и на этот раз. Таинственный полуостров догнал меня на пути из канадского Ванкувера на Аляску на 11-палубном лайнере. Вечером мы с женой пошли на шоу в театральном зале, где сиденья расположены амфитеатром и где мы устроились наверху. На сцене внизу танцевали и пели девушки в миниюбках и модно одетые парни – шел веселый и шумный молодежный мюзикл; можно было смотреть, но можно было без какой-либо потери уйти. 

И вдруг!

И вдруг вместо корабельного сплошь бархатного зала и многоцветной, в мигающих огнях, громыхающей сцены я увидел каменный серый амфитеатр Херсонеса и сцену внизу, давно уже открытую туристам, небольшую овальную сцену, на которой стояла стройная женщина в черном платье до пола. 

Вот запела...

В этом древнем, отреставрированном строителями амфитеатре действительно бывают концерты и ставятся небольшие спектакли. Усилители доносят голоса до самого верхнего яруса, а над ним – асфальт дороги для машин и пешеходный неширокий тротуар. В центре полуострова стоит – на месте когдатошнего белоколонного храма Херсонеса со статуей внутри него богини Девы – восстановленный после бомбежек и обстрелов войны Свято-Владимирский собор, построенный в честь воцарения на Руси православия. 

 ...Песня женщины в черном была удивительной, похоже, она пелась ею не столько для зрителей, сколько для себя, она, скорее, была мольбой, молитвой в трагическом одиночестве – и я, уже не видя и не слыша яркого и шумного шоу, понял, что мой Херсонес снова догнал меня. Отыскал в людном зале и решительно заменил разноцветный и шумный карнавал на сцене нужной ему картиной. 

Женская песня всегда о любви. Эта была о любви без надежды на встречу. О моряке, ушедшем в море и не вернувшемся. 

Я наклонился, сидя в кресле, напрягся, стараясь не пропустить ни слова песни. 

Что, что я здесь? Печали черный столбик –

Известие меня окаменило, 

Я – голос, мечущийся чайкой

Под черной тучей, над волнами в пене, 

Ведь нет меня – ни губ, ни рук, ни тела,

Исчезло всё, что было сердцем – мной. 

И я теперь – лишь голос, что над морем

Зовет того, кого уж не отыщешь,

Всё море в волнах, каждая, как насыпь,

Где, под какой искать мою любовь? 

Быть может, мне подскажет острый луч,

Что на мгновенье выглянул из тучи?

Стремлюсь туда, где он пронзил волну...

Голос смолк, женщина, чуть еще постояв, опустив руки, без единого движения – на самом деле превратившись в печали черный столбик – медленно уходит. Серый каменный амфитеатр молчит. Весь Херсонес знает об этой трагедии, моряки, рыбаки, купцы, гончары, земледельцы, что снабжают полуостров и купцов оливковым маслом, виноградом и вином, только растирают натруженные ладони, глядя на опустевшую сцену.

-Тебе нравится? – прервал молчание шепот жены. 

-Что?

-Это шоу. Или ты о чем-то своем думал? – разноцветная сцена снова загремела, всё на ней пришло в движение. 

-Я, пожалуй, уйду.

-Ладно, а я досмотрю. 

-Я на палубу. Хочу подышать свежим воздухом. Буду сразу слева после выхода.

Планширь  был мокрый, он приятно холодил руки; в темноте за бортом, далеко, пробивался сквозь туман чей-то небольшой топовый огонек; волна, отброшенная корпусом судна, распластывалась по черной воде узорчатой белой шалью.

-Понтия, – произнес я самим собой придуманное имя женщины в древнем Херсонесе. - Пусть это будет Понтия. Это была Понтия...

 

 

Вадим ЧИРКОВ

Родился на Вятке, среднюю школу окончил в Черновцах, служил на флоте в Севастополе, учился в Педагогическом институте в Одессе, работал в двух газетах в Кишиневе. Там же вышли первые книжки. Переехал (перелетел) – беженец из Молдавии – в Нью Йорк, где и живет. Детский, в основном, писатель; книги: фантастические повести, рассказы, сказки. Сказок много. Член Союза писателей СССР. Лауреат там и сям, «Серебряное и Золотое перо Руси», Крымского фестиваля и т.д.