Вениамину Яковлевичу Москалёву, музыканту, композитору

Золотая осень смело вступала в права, расцвечивая улицы небольшого городка ржаво-пурпурно-жёлтым. Неделю назад, когда здесь шли бои, деревья упрямо зеленели, не желая сдаваться на милость неумолимой стужи,  и вот уже порывы холодного ветра безжалостно треплют пёстрые листья. вызывая шуршащие каскады. Ночной морозец, как и стремительное наступление советских войск, резко изменил привычную расстановку сил. Артиллерийский полк расположился в этом типичном восточно-прусском городке на кратковременный отдых. Фронт откатился на десятки километров, и забытая за годы войны тишина почти что оглушала. Зато сердца и души воинов переполняла пьянящая радость: наконец-то! Наконец ненавистный враг изгнан, теперь они сами уверенной походкой победителей шагают по дорогам, помнящим ещё железную поступь рыцарей.

Городок казался опустевшим. Местные жители старались лишний раз не появляться на улице, со страхом ожидая своей участи. А солдаты группами бродили по мощённым  ребристой брусчаткой улицам, дивились непривычной островерхости крытых черепицей домов, аккуратной и рациональной обустроенности дворов. Любовались устремлённой в небо готикой ратуши. Красиво, очень красиво… Но – чужое.

А что русскому человеку для отдыха нужно? Выспался всласть, наполнил желудок, чем Бог послал, и душа просит песни. Умеешь на гармошке пиликать – ты уже первый парень на деревне. А артиллеристам повезло, у них гармонисты так гармонисты! Капитан Николай Крюков и старший лейтенант Вениамин Москалёв играли, сменяя друг друга, до поздней ночи. И не только на трёхрядке коленца разные выдавали, на трофейном аккордеоне такое творили… Но, как говорится, делу время, потехе – час. У каждого есть свои обязанности, которые и на отдыхе никто не отменял. Ночь показалась мгновением, а едва взошло солнце – все по местам. Но музыкантам командир приказал отдыхать.

Тихое туманное утро вскоре обещало перейти в тёплый солнечный день, а пока ещё было свежо. Николай и Вениамин сидели рядышком на ступеньках парадного и молча курили. Вдруг пушечным выстрелом грохнула входная дверь, и мимо, как ошпаренный, промчался маленький растрёпанный повар Илюшка, на ходу вытирая мокрые руки о несвежий передник и чертыхаясь сквозь зубы. Мужики усмехнулись в усы: снова что-то не поделил с кухаркой Мартой, грузной благообразной полячкой, которая гранитной глыбой встала на пути тщедушного хоть и повара, но солдатика, упрямо не пуская его в святая святых, на кухню, где царили абсолютнейшие чистота и порядок, а у каждой вещи было своё место. Что оставалось делать бедолаге Илье? Только ругаться себе под нос. На все его законные требования командир, сам большой аккуратист, только качал головой.

– Учись, Илюха, как жить нужно! Это тебе не деревня лапотная – Европа. И не обостряй отношения с местным населением, помни: ты освободитель, а не варвар фашистский. Но какая смелая женщина эта Марта…

Где-то в глубине дома тихо заиграла губная гармошка, старательно выводя мелодию «Катюши», но вскоре стыдливо смолкла. Николай, склонив кудрявую голову набок, дёрнул себя за ухо.

– А не фальшивит…

– Не фальшивит, – согласился Вениамин и восхищённо вздохнул. – Девчушке лет шесть, не больше, и едва ли она слышала песню раньше.

– Да, абсолютный слух… А ты, Венька, молодец! На аккордеоне играешь – душу рвёшь, а на гармошке – ноги сами в пляс просятся. Слышал разговоры, на трубе умеешь и даже на рояле. Ну, труба понятно – война… А рояль? Ты же вроде деревенский?

– Да, владимирские мы, из села я… Но отец и брат в Москву на заработки уезжали, портные они.

– И где же у вас рояль был? В клубе?

– Почему в клубе? – хитро усмехнулся Вениамин. – Дома рояль был. Не веришь? Не ты первый. Брат Михаил однажды всё село насмешил: деньги на мотоцикл копил, перед девушками хотел покрасоваться, но вместо него привёз из города рояль. Односельчане долго веселились: у этой штуки тоже колёса есть, жаль, далеко не уедешь. Изба у нас большая, нашли, куда пристроить покупку. Я тогда ещё маленьким был, брат много старше. Музыку в семье любили, песни пели, голоса у всех звонкие. Нот мы не знаем, но по слуху подбирали всё, что угодно. А мне больше труба нравится: звонко, за душу берёт. На связиста в Муроме учился, есть такой городок километрах в трёхстах от Москвы…

– Что-то слышал…

– Представь картину: утро, солнце только всходит, ещё белёсое от тумана. Казарма на берегу реки. Берег высокий, крутой, как гора. Внизу Ока, серо-серебристая, широкая, не каждый переплывёт. На другом берегу в низине – луга в синеватой дымке. Тишина полусонная, благодать… И вдруг… Та-та-та! Та-та-та! Та-та-та! Труба! Всё сразу оживает, кровь в жилах веселее бежит. А ты? Ты – москвич, значит, в музыкальной школе учился?

– Ха… Музыкальная школа… Бери выше! Бабушка когда-то была довольно известной пианисткой, а дед преподавал в консерватории. Зато их дети… Музыку они любили… Но тётя стала врачом, а мой отец и вовсе овца заблудшая – шеф-повар крупного ресторана. Так что все надежды стариков были связаны со мною. Спали и видели, как их внучек играет с известнейшими симфоническими оркестрами. А я хотел играть в футбол. Когда минутка свободная выпадала, бежал во двор мячик с мальчишками погонять. Бабушка всё боялась, что руки испорчу. А потом… Дед умер в тридцать восьмом, неожиданно, почти не болея. Его смерть потрясла меня до глубины души. С глаз словно пелена спала, понял, моё настоящее призвание – музыка. Засел за рояль, часами играл и всё думал: деду бы это понравилось? А это? Где-то за неделю до смерти он вдруг вспомнил, как ещё до революции путешествовал по Германии, чтобы поиграть на органах. Орган был его любимым инструментом. Я тоже играл на нём, но позже, в сороковом, в Латвии. А потом эта война… Не быть мне теперь пианистом, не играть на органе… Рука после ранения срослась неровно, болит, зараза…

– Орган, – мечтательно проговорил Вениамин, – Посмотреть бы одним глазком, какой он из себя. Чай большой? Столько о нём читал!

Мужчина аккуратно загасил окурок, вскинул светлые глаза на собеседника. Николай поднялся, с нарочитой небрежностью швырнул ещё тлеющую «козью ножку» на чисто метёное крыльцо, раздавил носком тяжёлого солдатского сапога и таинственно произнёс:

– Всё может быть… Городок зажиточный, сплошные буржуа… И кирха здесь есть.

– А церковь причём? – удивился Вениамин и тоже поднялся.

– Чудак ты, Венька. Немцы органы в кирхах устанавливают, принято у них так. Не во всех, конечно… Надо у пани Марты спросить.

Вениамин понимающе улыбнулся. В отличие от Ильи дамский угодник Колька подобрал-таки ключик к неприступной полячке. Оказалось, пани не прочь побаловать себя стаканчиком-другим горячительного напитка, а пьянея, становилась сентиментальной. Разбавленный спирт и чувствительная польская песенка, исполненная красивым музыкантом – и вот уже льдинки в глазах пани Марты растаяли, слёзы бурным весенним потоком потекли по пухлым румяным щекам. А потом развязался и язычок. По-русски пани с акцентом, но говорила, и вскоре постояльцы узнали не только о злоключениях бедной, всеми обиженной женщины, но и её хозяйки, фрау Берг.

На кухне Марты не оказалось, куда-то ушла. Разочарованные мужчины вновь вышли на улицу, походили взад-вперёд по ровной песчаной дорожке, полюбовались домом. Просторный, добротный, строгий – без внешних излишеств, он был неожиданно красив и удобен. Одним словом, достойное жилище не стеснённых в средствах горожан. И ещё: дом чем-то напоминал хозяйку, хотя фрау Берг постояльцы видели лишь несколько раз. Высокая сухопарая дама под шестьдесят в чёрном шуршащем платье, без кровинки на лице, со скорбно и чуть презрительно поджатыми губами, она казалась холодной и неприступной, как отвесная скала, и даже внушала некий суеверный трепет. Отгородившись от назойливости незваных гостей, они с внучкой обосновались в комнатушке на втором этаже и без крайней нужды оттуда не выходили.

Из рассказов Марты артиллеристы знали, что весною дочь и зять фрау, оставив маленькую Анхен на попечение бабушки, по каким-то торговым делам отправились в Берлин и погибли там во время очередного налёта союзной авиации. А летом в Югославии был убит единственный внук, двадцатилетний мальчишка, одурманенный страстными речами фюрера и мечтами о мести за смерть родителей. Был, был у хозяйки повод не любить нежеланных гостей.

В глубине дома снова заиграла губная гармошка, старательно выпевая мелодию «Синего платочка».

– Хм… – в раздумье проговорил Николай. – А ведь об органе можно узнать и у хозяйки.

– Она же по-русски ни слова не знает, – засомневался Вениамин.

– Зато я говорю по-немецки. Пошли!

А гармошка всё пела и пела. Мужчины, не желая спугнуть музыкантшу, поднимались по лестнице тихо, почти бесшумно. Но когда подошли к двери, гармошка неожиданно смолкла, послышался звонкий детский голосок, а затем приглушённый назидательный голос женщины. Николай собрался постучать, да так и замер с поднятой рукой: из-за двери вдруг грянул бравурный фашистский марш. От неожиданности мужчина неловко дёрнулся, толкнул дверь, и она открылась.

Девочка сидела на стуле у окна и самозабвенно дула в нехитрый инструмент. Её бабушка расположилась в кресле чуть поодаль и что-то искала в изящной корзинке для рукоделия. Увидев в дверном проёме солдат, женщина вскочила и взъерошенной чёрной вороной метнулась к девочке, закрывая её своим тощим телом. Корзинка полетела на пол, её содержимое раскатилось по всей комнате.

– Найн! Найн! Дас ист кинд! – хрипло закричала фрау Берг и вытянула вперёд дрожащие руки, словно пыталась удержать противников на расстоянии.

Преодолев мгновенное остолбенение, Николай что-то торопливо сказал женщине. Та облегчённо перевела дыхание, чуть расслабилась и заговорила, помогая себе руками. Пока они объяснялись, Вениамин наблюдал за девочкой. Её круглая розовая мордашка нет-нет да выглядывала из-за бабушкиной спины. В круглых же голубых глазёнках испуг соседствовал с любопытством, а маленькая ручка крепко, как бесценное сокровище, сжимала гармошку. Но поняв, что непосредственная опасность ей не угрожает, девочка осмелела и уже во все глаза рассматривала неожиданных визитёров. Девчушка как девчушка, худенькая, белобрысая. Если бы не подчёркнутая опрятность одежды и не туго плетёные, волосок к волоску, косички, малышка ничем бы не отличалась от деревенских девчушек, односельчанок Вениамина, таких же любопытных и проказливых. Словно наяву молодой человек услышал их хихиканье, весёлую возню и задорную песенку… Что-то оборвалось внутри. Вдруг подумалось: как бы здорово было учить тех девчушек музыке…

Очнулся он от чувствительного толчка в бок.

– Венька, заснул, что ли? Пойдём в кирху, есть там орган, как я и думал. Только починить его нужно. В кирху, оказывается, снаряд попал, дел натворил… Ладно, посмотрим, что да как…

Весть о том, что русские намерены отремонтировать орган, с быстротой молнии облетела округу. Сначала горожане не поверили: с чего бы такая благотворительность? Потом кое-кто, осмелев, потянулся в кирху. Осторожно, как бы невзначай, подсказывали, как должно быть и что нужно сделать. Удивительно, но пробоину в стене уже кто-то заделал и мусор убрал. Будто не было никаких разрушений. И только раненый орган хрипел простуженным стариком. Общими усилиями и его «подлечили».

Было далеко за полдень, когда Николай с чувством исполнил несколько произведений Баха. Ему хлопали громко, от души. К тому времени церковь была битком забита народом. Советские солдаты, впервые увидевшие и услышавшие это чудо, были потрясены. Торжественная музыка великого немца наполнила сердца собравшихся каким-то неистовым восторгом.

– Ещё! Ещё! – кричали со всех сторон. Но Николай встал, прижав руку к груди, виновато проговорил:

– Извините, товарищи, не могу больше, руки совсем не чувствую… Пусть вот Вениамин попробует.

Тот испуганно отшатнулся:

– Я?! Да ты что? Я и музыки такой не знаю…

– Играй, что умеешь. «Катюшу», например. Ну, смелее!

Сердце глухо и часто стучало о грудную клетку, в голове шумело, руки слегка дрожали, когда впервые так прилюдно он прикоснулся к величественному инструменту. Но с каждой верной нотой росла уверенность в себе.

Потом заявки посыпались как из рога изобилия:

– «Синий платочек», «Валенки», «Дубинушку»! А частушки? Частушки на этой дуре сыграть сумеешь?

Темнело. Но кто-то принёс керосиновые фонари, и концерт продолжался. В неярком, колеблющемся от дыхания толпы свете вряд ли кто обратил внимание, как беззвучно стонали и плакали старые стены от «варварской какофонии». За многие десятилетия они привыкли к звукам торжественных гимнов и песнопений, а тут эти чужаки…

Но самое главное – местные жители. Они плотной кучкой сгруппировались вокруг фрау Берг и с просветлёнными лицами слушали ЭТО… Фрау Берг стояла прямая, как жердь, по её сморщенным щекам катились крупные слёзы. Она нервно комкала в руке кружевной платочек и не вытирала слёз. Маленькая Анхен вцепилась в бабушкину юбку и с интересом оглядывалась вокруг. Николай подошёл к ним, что-то спросил. Немка отрицательно покачала головой, а потом заговорила. Вениамин только что закончил очередную песню и, удивившись необычной тишине, оглянулся.

– Она говорит, – переводил Николай, – что раньше на органе играл её внук. Он мечтал стать известным музыкантом и совсем не хотел воевать. Веня, сыграй ещё раз «Катюшу», она просит… Уважь местное население.

Щемящая жалость оборванной струной зазвучала в душе Вениамина, разбудив какие-то потаённые, неведомые доселе чувства. И подчиняясь им, молодой человек вдохновенно играл, пока не появился командир полка и не приказал всем отправляться на отдых.

Ночью Вениамину снился странный сон. Вот он в тёплый погожий день стоит на берегу широкой реки, и это не речка, протекающая у их села, а Ока… Вокруг бегают и смеются ребятишки лет десяти-двенадцати, потом обступают его, о чём-то спрашивают. Затем все вместе поют «Катюшу», и их голосам вторит орган…

Утром рассказал сон Николаю, думал, посмеётся… Но тот дёрнул себя за ухо и задумчиво произнёс:

– Может, это знак? Будешь после войны учителем музыки, Венька. А что? Хорошее дело.

– Скажешь тоже! Мне самому учиться да учиться! – засмущался Вениамин. – Я даже нот не знаю…

– Лиха беда начало. Ты способный. А я вот решил: если выживу – стану дирижёром. Деду бы это понравилось. Только война пусть поскорее закончится…

Они не знали, да и никто не знал, что до Победы оставалось чуть больше полугода. А потом будет другая, мирная жизнь… И мечты молодых людей осуществятся. Но сколько военных дорог ещё предстояло пройти!

 

 

Ирина Александровна ЕРШОВА

Писатель, поэт, автор трёх книг, победитель, лауреат и финалист всероссийских и региональных конкурсов. Член Союза писателей России. На стихи И.А. Ершовой написано около 20 песен. В рассказе описан эпизод из жизни музыканта и композитора из Владимирской области В.Я. Москалёва.