Леонид ЕФРЕМОВ. Дежавю
Савелий Николаевич, проснувшись, потянулся, встал с постели и, набросив халат, направился в ванную. Приняв утренние процедуры, он проследовал в кухню и, приготовив незатейливую яичницу с колбасой и тёртым сыром, сел завтракать. Когда с яичницей было покончено, он сложил посуду в умывальник и приступил к процессу заваривания кофе. Для него это был ритуал, которому не мог помешать даже всемирный потоп или звонок в дверь приземлившихся во дворе инопланетян.
Наслаждаясь ароматом, разносившимся по кухне, Савелий достал из лежащей на столе пачки дорогую длинную сигарету. И тут взгляд его упал на стоявшую рядом с конфетницей фотографию. Прошло уже семь лет, а сердце всё равно щемит. На фотке рядом с ним сидела симпатичная девчушка с огромным бантом на голове и, крепко обнимая его, счастливо улыбалась. Это была Викуся, его дочка. Как много он отдал бы за то, чтобы вновь увидеться с ней!
С женой они развелись по большей части по его вине, но по её инициативе. Это произошло в те «злые девяностые», как он их называл, когда полстраны оказалось не у дел. Когда статус человека определялся по тому, у кого знакомые бандиты круче. Когда «ботать по фене» было престижнее, чем прочитать наизусть целую главу из энциклопедии. Когда зайти в кафе вместе с симпатичной девушкой было сродни подвигу. Кому тогда нужна была его музыка? Жена постоянно пилила, что сосед Васька с двумя классами образования торгует на рынке презервативами, и семья его при этом как сыр в масле катается, даже «семёрку» купил. А он, Савелий, — полный лох и лузер, интеллигенция вшивая! Кроме как смычком по струнам водить, ни хрена толкового и делать не может! Куда только через знакомых ни пыталась она его пристроить!
Он — впрочем, как и все музыканты, бывая в редких гастролях на Западе, — конечно, пытался, экономя на всём, на чём только можно, покупать за полученные валютные гроши кассеты, колготки и прочую ерунду для продажи дома. Экономия в поездках доходила до абсурда. Однажды все музыканты симфонического оркестра, будучи на гастролях в Риме, решили, заселившись вечером в гостиницу, экономно поужинать. Кто попить чайку, а кто — и сварить в биде пакетный супчик. И когда в восемнадцати номерах включились одновременно минимум по паре кипятильников российского производства, около шести улиц «вечного города» надолго погрузились в кромешную темноту. И всё это приходилось проделывать музыкантам-профессионалам, которым аплодировали во многих странах мира!
У Савелия коммерческой жилки никогда не наблюдалось, и все его попытки на поприще бизнеса не принесли никакого результата. Да он и на самом деле ничего, кроме игры на скрипке и фортепиано, особо не умел. А если до конца быть честным — и не хотел. И потому он стал выпивать, а вернее, как говорят в народе, «запивать». На работе его терпели, сколько могли. Конечно, он был лучший, но у нас в России, как известно, незаменимых нет. А с учётом его свободолюбивого характера и полной неприязни к любому диктату со стороны начальства судьба его была предрешена. И вот, после очередного падения в оркестровую яму во время антракта на гастролях в Венской опере, он был с треском выгнан из оркестра. Как, впрочем, и из двух последующих, в которых он имел честь потом работать.
Жена его долго такую ситуацию терпеть не стала, а будучи женщиной практичной и беспринципной, быстро подсуетилась и, захомутав немолодого бизнесмена из далёкой Аргентины, выскочила за него замуж. С Савелием она развелась быстро, объяснив ему перед судом, что тут ничего личного, а только желание позаботиться о будущем их Викуси. А аргумент, что лучше для неё — жить в этом дерьме или получить достойную жизнь «за бугром», — оказался решающим и бесспорным. Обещание со стороны супруги, что дочь всегда будет с ним общаться по телефону и в письмах, естественно, выполнено не было. Более того, через полгода от неё пришло письмо, что дочь поняла, какой её отец конченый человек! Что она очень любит нового папу, а с ним больше общаться не хочет. Это был удар ниже пояса — и Савелий ударился «во все тяжкие».
И вот, когда до полного краха оставался один шаг и он докатился уже до игры в подземном переходе, однажды, придя домой в надежде найти хоть какую-то вещицу, за которую можно было бы выручить бутылку, он стал рыться в старых вещах. Всё более или менее ценное уже давно было продано и пропито. И тут неожиданно в одной из холщовых сумок он обнаружил детские игрушки дочери. Савелий присел на пол и стал аккуратно перебирать их. Слёзы градом покатились по давно не бритым щекам. Раскрыв детскую косметичку, привезённую ей в подарок из Франции, он увидел аккуратно свёрнутый листок бумаги. Савелий дрожащими, немытыми пальцами развернул листок. До боли знакомым детским корявым почерком на нём было написано: «Папа, я тебя очень люблю, я обязательно к тебе приеду! Постарайся дождаться! Твоя Вика». Его бросило в пот. Как он не нашёл это раньше?! Он должен дождаться, он должен найти свою дочь, он должен стать тем, кем был!
Всю ночь Савелий проспал, крепко зажав в кулаке заветную записку. А когда утром он начал приводить квартиру в порядок и обнаружил ещё такую желанную вчера бутылку недопитой водки, сжал в кулак все остатки воли и, зайдя в туалет, вылил содержимое бутылки в унитаз. Он чётко понял смысл своей дальнейшей жизни. У него была цель. Он начинал новую жизнь.
Савелий очнулся от воспоминаний и понял, что разминаемая пальцами сигарета превратилась в труху, а кофе уже успел остыть. Он посмотрел на часы. Время до выхода ещё было. Заново заварив кофе, Савелий включил вытяжку над плитой и закурил, пытаясь отвлечься от грустных мыслей. Но прошлое нахлынуло с новой силой.
Ведь сделав почти невозможное, начав, по существу, жизнь с нуля и восстановившись на прежней работе в симфоническом оркестре, Савелий постоянно думал о Вике, но так и не смог ничего узнать о дочери. Он миллион раз прокручивал в голове, как он встретится с ней. Как попросит прощения. Как расскажет ей о том, что это она помогла ему вновь стать человеком, а не сдохнуть где-то у мусорного бачка в пьяном угаре. Он найдёт, что ей сказать. Только бы найти её, только бы увидеть! Но пока ни помощь знакомых, ни запросы через различные консульства не смогли дать положительного результата. Информация, поступавшая к нему, была противоречивой. То ли его бывшая жена развелась и, снова выйдя замуж, уехала в какую-то провинцию, то ли сбежала от мужа в Европу, то ли сменила фамилию… В общем, как ни пытался Савелий, не считая денег, выйти на след дочери, ничего не получалось. Но есть на свете справедливость! Через три недели они впервые летят на гастроли в Аргентину. Уж там-то, на месте, он сможет узнать всё о своей дочери! Осталось ждать совсем недолго. Всего одна репетиция с некой малолетней вундеркиндшей из Канады, а затем пара концертов в Питере и Москве — и он полетит туда, где у него есть огромные шансы разыскать свою дочь.
Кофе закончился одновременно с сигаретой. «Ладно, — подумал Савелий, — пора собираться». Опаздывать было не в его правилах.
Вдруг раздался телефонный звонок. От неожиданности кружка выскользнула из его пальцев и разлетелась вдребезги, упав на пол. Звонил сослуживец, живший на соседней улице, с просьбой подбросить его до филармонии. Савелий, конечно же, согласился и, взяв швабру, попытался было собрать осколки. Но с пола на него смотрела симпатичная рожица. Пара осколков была похожа на глаза, ручка от кружки была как нос, а разлитые остатки кофе создавали иллюзию улыбки. Не Дали, но что-то в этом было. «А ведь посуда бьётся на счастье», — подумал Савелий. А поскольку времени на сборы уже было впритык, да и вспомнилась примета, что то ли соль рассыпанную нельзя собирать во избежание неприятностей, то ли посуду разбитую, чтобы счастье мимо не пролетело, он решил оставить уборку на вечер.
— Покажем канадской выскочке, как надо играть на скрипке! — сказал он вслух, спускаясь по лестнице.
Пробок практически не было, и Савелий с Володей добрались до работы буквально за двадцать минут.
Когда он вышел на сцену и, поприветствовав всех музыкантов, сел на своё место, оркестр был почти в сборе. Скрипачки из Канады, однако, не было видно. У Савелия почему-то уже заранее выработалось к ней чувство неприязни. А то, что он уже целых пятнадцать минут сидит со скрипкой в руках, дирижёр за пультом раскладывает партитуру, а этой двенадцати- или четырнадцатилетней пигалицы ещё нет, только усугубило его неприязнь к ней. Он представлял её некрасивой рыжей девчонкой, усыпанной веснушками, в огромных очках и старомодной чёрной юбке до пят. И почему-то с двумя маленькими косичками. Почему в Канаде живут рыжие девчонки, да ещё усыпанные веснушками, он объяснить не мог, но твёрдо был уверен, что она именно так и выглядит. И вот, когда всё было готово к началу репетиции и среди музыкантов пошёл шумок неудовольствия, появилась она. Дирижёр постучал палочкой, прося тишины. И громким голосом представил подошедшую девушку:
— Госпожа Вия Строгман! Прошу любить и жаловать! — И, галантно поцеловав смутившейся и даже немного покрасневшей скрипачке руку, провёл её на место рядом с Савелием.
Девушка оказалась полной противоположностью его представлений. У неё были красивые длинные волосы и стройная фигура. Надеты на скрипачке были футболка размера на три больше, чем ей полагалось, облегающие джинсы и белые кроссовки. Всё в её одежде и поведении показывало свободу и непринуждённость. И что-то было в ней очень ему знакомое. Он покопался в памяти и вспомнил. Точно! Он видел её фото в журнале «Вестник культуры». Там была статья про подающую надежды скрипачку из Канады. К сожалению, на тот момент ему было это неинтересно, и он пролистнул эти страницы, не читая. Но фотографию запомнил.
«А девочка-то не так проста!» — подумал Савелий и непроизвольно сделал то, что ставило в тупик многих музыкантов-выскочек ещё со времён его учёбы в консерватории. Это был сложнейший по исполнению этюд или, скорее, музыкальная зарисовка, им придуманная. И когда идеальное по исполнению произведение было закончено, среди оркестрантов раздались восторженные возгласы и ироничные хлопки в ладоши. А Витёк — ударник — даже выдал короткое туше на литаврах. Савелий встал и картинно поклонился восторженной публике, якобы сидевшей в зале, тем самым подыграв оркестрантам. Все взгляды, включая дирижёра, обратились на Вию Строгман. Девушка спокойно присела на стул. Провела смычком по струнам. Подстроила нижнюю струну и без всякой паузы, ничуть не хуже Савелия, сыграла то, что услышала несколько минут назад. Теперь уже все взгляды обратились к Савелию. Он был удивлён, вернее сказать, был в шоке. Но он умел достойно проигрывать и постучал смычком по грифу скрипки, выражая этим свой восторг по поводу услышанного. Все музыканты проделали то же самое, а Витёк выдал негромкую дробь на литаврах.
Дирижёр с ехидной улыбкой на лице похлопал палочками по пюпитру и сказал:
— Я надеюсь, что знакомство первой скрипки нашего заслуженного оркестра, господина Савелия Николаевича Остроумова, и представительницы Государственного оркестра Канады госпожи Вии Строгман состоялось. И поэтому прошу всех сконцентрировать своё внимание на исполнении произведений не менее мною многоуважаемого господина Иоганна Себастьяна Баха и приступить к репетиции.
Опасения дирижёра о том, что перед концертом была запланирована лишь одна репетиция, вскоре были рассеяны. Всё было сыграно идеально или почти идеально. За исключением того, что один раз «слажали» валторны, опоздав со вступлением на четверть такта из-за рассказанного сидящим рядом тромбонистом анекдота. Репетиция закончилась быстро, и довольный дирижёр, поблагодарив всех музыкантов и отдельно Савелия и Вию Строгман, стал собирать партитуру.
Девчонка играла превосходно! И Савелий, чтобы сгладить неловкость от своего поступка, положил на стул скрипку и подошёл к девушке, готовый к примирению. На английском языке (правда, с новгородским акцентом) он попытался извиниться и поблагодарить её за прекрасную игру. Савелий взял в руку её маленькую кисть и, наклонившись, поцеловал.
Нежные музыкальные пальчики девушки были холодны и немного тряслись.
«А девочка-то переволновалась! А я, старый дурак, вместо того, чтобы успокоить и приободрить, экзамены ей устроил. Ну, какой же я кретин!»
И, решив ещё раз извиниться, он, продолжая держать её ладонь в своей руке, выпрямился и обомлел. В её огромных голубых, как бездонное небо, глазах стояли слёзы, а губы почти беззвучно и почему-то по-русски шептали: «ПАПА! ПАПА! Как долго я тебя искала!» И Савелий вдруг понял, где он видел эти глаза, эти волосы! «Вестник культуры» здесь был не при чём. Просто это была Вика! Это была его Вика! И он крепко сжал её в своих объятьях. Он был не очень сентиментален, но слёзы радости застилали глаза. И Савелий первый раз в жизни не стеснялся их.
Музыканты и дирижёр замерли, не понимая произошедшей перемены в отношениях Савелия и молодой скрипачки. А они, не замечая ничего вокруг и взявшись за руки, покинули сцену с неподдельным выражением необъятного счастья на лицах. А затем были поездка за вещами Вики в гостиницу и ночной Питер с его разведёнными мостами и неповторимыми видами Петропавловки и Исаакия в озарении великолепных подсветок.
Они просидели на кухне в его квартире всю ночь, забыв про сон. И были разговоры, разговоры, разговоры... Ведь они не виделись, казалось, целую вечность — бесконечных семь лет! Савелий так и не убрал осколки разбитой чашки с пола, полагая, что именно это и было началом приобретённого сегодня счастья. Он боялся отойти в другую комнату и хоть на миг покинуть свою дочь. Ведь всё происходившее с ним он видел, как в прекрасном сне, и боялся, что потеряет дочку из виду, ибо сон может закончиться.
И был с его стороны честный рассказ о его «падении». О том, как её детская записка перевернула его жизнь. Как трудно ему было начинать всё сначала и выбираться из той пропасти, в которую он себя загнал. Как огромная любовь — любовь к ней, к Вике, — и мечта, что он разыщет её, помогли ему преодолеть все эти трудности.
И был нелёгкий рассказ с её стороны, как после двух разводов мать собрала вещи и, захватив дочь, уехала в Канаду с новым любимым — преуспевающим и благородным бизнесменом Дэниэлом Монсом. Но добродушный Дэниэл Монс по кличке Мон оказался содержателем пары притонов в окрестностях Оттавы и через некоторое время, подсадив её мать на иглу, сделал из неё обычную проститутку. И когда однажды мать не проснулась от передозировки, а жирные похотливые пальцы Мона стали всё чаще подбираться к ней, Вика, несмотря на страх, спустилась со второго этажа на связанных простынях, прихватив с собой только скрипку — подарок отца, с которым она никогда не расставалась, — и совершила побег. Неделю она скиталась по маленьким городкам, а пару раз даже ночевала в лесу.
И вот однажды, бредя рано утром по пустынным улицам маленького городка, Вика забрела в церковь. Хотя двери были открыты, внутри никого не было. Она присела на скамейку и, рассматривая огромные своды церкви, ощутила себя такой маленькой, никому не нужной в этом большом и злом мире, что слёзы непроизвольно потекли из маленьких детских глаз. Тогда она открыла футляр и достала скрипку. Вика вспомнила всё, что происходило с ней за последние годы. И жирного похотливого Мона, и захолустную комнатёнку с разбросанными шприцами, и мать, которая в ужасных ломках кричала, что ненавидит и её саму, и её отца, который из-за своей любви к музыке предал и бросил их на произвол судьбы. И ей так стало жалко и себя, и мать, и папу, что она ударила смычком по струнам и заиграла, выплёскивая в музыке все свои чувства и переживания. Всё, чему она училась когда-то в музыкальной школе и чему учил её отец, вдруг вспыхнуло в ней с необъяснимой силой. И было в этой импровизации всё: и неподдельная боль, и ненависть, и любовь.
Но в церкви она оказалась не одна. Пастор, который вышел, услышав звуки рвущих душу струн скрипки, привёл девочку в свой дом, а затем устроил её в интернат для одарённых детей.
В интернате ей тоже было непросто. Там не было детей, хлебнувших такого горя, как она. И Вика жила обособленно от других воспитанников интерната, постоянно получая наказания за строптивость и дерзость. И вот, когда уже стал подниматься вопрос об отчислении из интерната, ей на глаза попалась статья в газете про триумфальные гастроли симфонического оркестра из Санкт-Петербурга по городам Канады. Она обратилась за помощью к пастору, который в своё время принял участие в её судьбе. Больше помощи ей ждать было неоткуда. И он снова помог ей, купив билет на концерт, даже не спрашивая, почему это ей так важно. Отца Вика узнала сразу. Играл он великолепно. Она смотрела на него восторженными глазами. Ей казалось, что человек с таким грустным взглядом не мог поступить с ними так, как внушала ей мать. После концерта Вика, дождавшись, когда музыканты выходили на улицу, рванулась было к отцу, но всё же не решилась подойти к нему. Кто она? И кто он? Нет, надо научиться играть, как отец! Надо стать таким же музыкантом как он! И добиться того, чтобы сыграть с ним вместе, чтобы он гордился ею! Она вернулась в интернат, и для неё тоже началась новая жизнь, преисполненная смыслом.
Так и проговорили они всю ночь, не смыкая глаз. А утром был концерт. И была божественная игра двух скрипок. И были аплодисменты. Нет, была продолжительная овация вставшей в знак признательности избирательной петербургской публики. И были восторженные утренние публикации в газетах о том, что вряд ли ранее стены филармонии слышали подобное исполнение произведений Иоганна Себастьяна Баха, как это сыграли на своих скрипках Савелий Остроумов и Вия Строгман!
И никому было невдомёк, что появиться такая музыка могла, только пройдя через биение сердец двух любящих людей — отца и дочери, — потерявших друг друга, но совсем недавно встретившихся вновь, чтобы теперь уже не расставаться никогда!
Леонид Иванович ЕФРЕМОВ
Родился в 1957 году в городе Ленинграде. В