Мы нашли разную звезду.

Не всегда музыка одна.

Если я в жизни упаду,

Подберёт музыка меня.

         А. Вознесенский

Таджикистан, девяностые, смутные и проблемные годы в стране. После развала СССР в республике происходит борьба за власть, сопровождающаяся разрухой, голодом, неразберихой. Клановые и религиозные разногласия привели страну к жестоким стычкам и военным действиям. Началась гражданская война, которая продлится ещё шесть лет, приведёт к развалу экономики и обнищанию населения и ещё долго будет аукаться и отдаваться гулким, слёзным эхом от полыхающих городов до маленьких кишлаков. Пока верхи делили власть, народ пытался как-то выживать, растить детей и добывать пропитание, подстраиваясь под военное время.

                                  

***

Восьмидесятилетняя бабушка Бахор умирала от вновь настигнувшего инфаркта. Внутреннее чувство подсказывало, что на этот раз ей не выкарабкаться, поэтому призвала к себе своего сына и внука.

- Сынок, Анзур, отец твой нынче мне приснился, ждёт меня, сердится, что ты не выполнил его наказ, – её сморщенная ладонь нашла маленькую ручонку внука и притянула к себе. – Отдай Рузи на музыку. Ведь в городе живём, найди ему учителя музыки. Отец твой на всех инструментах играл, хотя не получил никакого образования. Пообещай мне, что он станет музыкантом. У него талант от деда, – увидев, как сын прикрыл глаза и кивнул головой, продолжила. – Ох, сынок, времена нехорошие, страшные. Будет ещё много горя и потерь. Предчувствия меня никогда не обманывают. Не растеряйтесь, держитесь вместе с родственниками. Видение мне было: музыка звучит, звучит, что оглохнуть можно и вдруг, высокой волной оборотилась, подхватила Рузи и понесла через огненную пропасть. Музыка – его спасение, сон говорит.

 

Глава первая. РУЗИ

Рузи уже в тринадцать лет виртуозно играл на фортепьяно –  от классики до современных произведений. Ему прочили золотые лавры, и он уже познал сладость славы. Деловито, по-взрослому разглядывал афиши со своим портретом и приглашения выступить на концертах принимал как должное. На пике славы суровая действительность выдергивает его из привычной жизни. Всё рушится не только у него, но и у всего народа. Потеряв работу, и не имея средств к дальнейшему существованию, большая семья Рузи решается на переезд в горный кишлак к родственникам, в царство снега и камня, где местное население в основном занимается овцеводством.

Рузи забрасывает музыку и пасёт овец. В девятнадцать лет пошёл работать в мастерскую дяди на огранку камней, чтобы как-то помочь семье, где подрастают ещё три сестрёнки. Иногда он играет на праздниках и свадьбах на национальном струнном инструменте комузе, подбирая мелодию на слух. Он мог бы стать комузчи, то есть мастером, но считал этот инструмент с тремя струнами несерьёзным, хотя комуз имел очень мелодичное звучание. Далеко не каждый мог добиться звания мастера, в этом случае нужно было обладать стопроцентным слухом.

Рузи влюбляется в местную девушку Лайло (Темноглазая), и эти трудные времена скрашиваются музыкой любви. Горы, горы, горы – со всех четырех сторон горы. Потом –  лошади, водопады, чистые озера, ледники … – вот его музыка, наполненная суровым очарованием, не хватает только фортепиано, о котором он даже не смеет мечтать в этом богом забытом кишлаке. Годы прошли, его музыкальный талант замуровался в камне, в огранке, иногда в декоративных безделушках, которые дядя возил в город на базар.

Рузи вместе с Лайло тайком убегали в горы, спрятав за пазухой пару лепешек. Здесь была их вселенная: туманно-голубая бездна, просматриваемая с высоты отвесных скал, ослепительно-белые пиковые шапки на сочной синеве неба, и полная космическая свобода от всего людского.

Иногда влюблённые встречали ночи под многозвёздным покровом, сверкающим жемчужным светом, как и их чистые души, а сердца, что рубины, загорались ярким пламенем и кипели нетерпеливым пожаром. В любви весь мир прекрасен и полон очарования – сама природа была благосклонна им, и казалось, что нет на земле лучше и прекраснее этого места. Вечно смеющееся солнце, живые тюльпанные ковры, град из ягод и орехов, огневые гранаты с алой мякотью, чистые хрустальные горные ручьи и трели птиц, взывающих к любви – ну разве не рай для влюблённых!

В такие минуты, когда в природе пробуждался океан ночных звуков, Рузи брал в руки таджикский комуз, садился на отвесный выступ скалы и затягивал народную мелодию под аккорды трёх струн, громко, мелодично, растягивая гласные звуки насколько хватало воздуха в лёгких. Затем выкрикивал слова как заклинания, будто вёл разговор с горными духами, и вторило ему эхо, жившее в глубоком ущелье, куда даже местные жители побаивались заходить. Сила звукового тембра, перекликаясь с ветром, с журчанием ручья, с треском угасающего костра, принимала вызов небесных сфер, создавая гармонию человека с природой.

Ночью, расстелив брезент, влюблённые смотрели на звёздное небо. Рузи рассказывал о музыке, а Лайло гордилась, что у неё такой умный и талантливый парень, а душа у него, казалось, с рождения соткана из музыкальных нот.

- Расскажи ещё что-нибудь, Рузи. Я так люблю слушать, когда ты говоришь, - просила Лайло. И он начинал – вдохновенно и романтично, устремив свой внутренний взор в тот мир, который видел только он.

- Что ты знаешь о нотах?

-До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля, Си – села кошка она такси, - слетело с её губ. И она засмеялась.

- Ты знаешь, музыка – это самое прекрасное, что есть на земле и даже во вселенной. Буквально всё ей пропитано, только надо прислушаться. Музыка – это ключ к мирозданью, она говорит с нами звуками, а мы можем записать её при помощи нот. Она поёт «До» - это нота Господа: всё вокруг пропитывается его дыханием, даже земля дышит, потому что следом следует нота «Ре» - это материя, она зарождается, она крутится спиралью, создавая этот звук, и даже эти горы вторят вселенной, растут ввысь, чтобы петь вместе с ней. Ты не устала слушать меня? – вдруг спохватился Рузи.

- Нет-нет, всё так интересно, продолжай, - Лайло зачарованно слушала его, положив голову ему на плечо.

- «Ми», дорогая моя Лайло, это чудо. Это чудо, что мы живём, существуем, и ждём такое же чудо от высших сил. Разве не чудо, что мы видим эти звёзды сейчас, а днём – солнце? Огонь, свет, энергия – это тоже чудо, которое переходит в новое звучание ноты «Фа». И звучит она во всей солнечной системе, и перекликаются мелодично планеты, поют друг другу дифирамбы языком сфер и слышится во вселенной: Фа-а-а-а… Солнце откликается, поёт: «Соль», льёт живительный поток на землю, он действительно, как «соль» Земли. Затем начинается ля-ля-ля! Нота «Ля» живёт в Млечном пути, и мчится она по Вселенной весело, не унывая, вечно созидающая что-то новое, а потому – вечное. Мы лишь можем догадываться, что там происходит в их сверкающих точках на небесах. А небо звучит по-своему, звонко, дерзко –  «Си», и разносится гласной буквой по всей сфере, и мы поднимаем глаза в небеса, потому, что слышим её пронзительный нотный зов: С-и-и-и! …А ты говоришь, села на такси!

Лайло вдохновенно выдыхает:

- Ты божественно говоришь! Как же красива твоя душа!

 

***

 - Хочешь, я покажу тебе, где был военный городок в советские времена, - спросила как-то Лайло у Рузи, при очередной вылазке в горы. Тот вскинул в недоумении свои густые изогнутые брови, а каштановые большие глаза напротив, выражали любопытство.

- Зачем. Там наверняка всё разрушено, запущено, только змеи да скорпионы… - возразил он.

- Хочу увидеть, откуда мой дед украл мою бабушку. Я там ни разу не была. По дороге расскажу, пошли, - сказала деловито Лайло, и, перекидывая длинные смоляные косы за плечи, направилась вверх по тропинке.

Дорога шла через перевал, далее, чуть заметная тропинка в гору, потом спуск к ровному плато, где ещё сохранились какие-то полуразрушенные здания. По дороге Лайло рассказывала, как дед в юном возрасте приехал в село к родственникам (в те времена кишлак был богатым селом). Жёны офицеров часто навещали местный рынок, вот там он и заприметил Катерину. Ладная, пышная, русоволосая. Иногда одаривала парня улыбкой. Он сразу влюбился в неё. Эх, молодой, горячий! Хотел увести её от мужа. Родственники были в шоке: и мораль читали ему, и Коран, и угрожали, что проклянут, но упрямым был дед.

- И как – увёл? – полюбопытствовал Рузи.

- Да. Только через год. Когда узнал, что её муж погиб, сразу приехал сюда. Взял коня, пробрался тайно ночью через часовых и похитил её. Со временем родственники смирились, – закончила рассказ Лайло и добавила уже не без энтузиазма. - Денег у нас на свадьбу нет, может, похитишь меня?

- Сейчас не то время, Темноглазая! Свадьба нужна родителям, а мы бы и без неё обошлись, но насчёт похищения подумаю! Я романтик в душе!

Вроде бы разговор забылся, но безденежье удручало парня. Ему уже перевалило за двадцать, а он всё с камешками играет. Музыкой здесь не заработаешь. Он ломал голову, где взять деньги и, поддавшись общему ажиотажу среди местного населения, решил ехать в Россию на заработки. В то время многие мужчины покинули семьи ради какой-нибудь работы, чтобы высылать деньги родным. Многие возвращались обратно, кто-то приезжал на побывку, затем снова уезжал. Каждый крутился и выживал, как мог.

  

Глава вторая. ЛАЙЛО

Лайло в интересном положении. Её жених уехал в Россию на заработки, спустя два месяца перестал отвечать на звонки. Девушке грозит позор на весь их маленький кишлак, затерявшийся в долине гор, где жизнь текла по законам предков, как и сто лет назад. Она часто убегала в каменные укромные места, которые они с Рузи облюбовали, и отдавалась своей печали, выплакивая горечь позора, но от этого ей не становилось легче.

Её мать умерла два года назад, и отец женился повторно, взяв в жены её подругу и одноклассницу, рослую, крепко сбитую Айше. Они остались подругами, несмотря на то, что Айше стала ей мачехой, и только с ней она могла посоветоваться о своем затруднительным положением. Они были молоды, наивны, даже глупы в иных вопросах, и им ничего лучшего на ум не пришло, как сделать подпольный аборт.

Айше собиралась к гадалке, а Лайло пошла с ней за компанию. УАйше серьёзные проблемы: она никак не может родить своему престарелому мужу наследника и ей необходимо знать, в чём дело.

Гадалка, старая сморщенная старуха, нагадав Айше скорую беременность, вдруг перевела взгляд на Лайло, а затем увела её в угол комнаты, нашептав на ухо:

 - У вас в семье есть кто-то другой веры?

- Да, бабушка из русских была. Дед украл её и привёз в кишлак. Но она давно умерла, – ответила Лайло.

- Ох! – вздохнула тяжко гадалка. - Тут бабка твоя плачет, хочет, чтобы ты девочку оставила – не губила зря дитя. Говорит, оберегать тебя будет, и Христом бога просит не делать аборт. Говорит, что девочка будет – чистый алмаз и принесёт тебе счастье!

Лайло вскинула свои испуганные чёрные глаза на гадалку, перевела взгляд в угол комнаты, куда та смотрела, будто могла кого-то увидеть. Девушкой овладел страх не от слов гадалки, а оттого, что есть теперь ещё один человек, который знает о её позоре. Лайло выскочила на улицу с рёвом и бегом – до дому, Айше только поспевала за ней.

 Лайло решается тоже бежать в Россию. Будет работать, как все гастарбайтеры, а там, может быть, и своего жениха найдёт, а – нет, так родит. Аллах не оставит, и, быть может, выживет.

Этой же ночью с небольшой суммой денег она покидает родной кишлак на попутной машине, а в городе пересаживается на поезд, идущий в город Саратов.

 

***

 Грустила осень по недавнему теплу, безропотно покоряясь, ранним зимним заморозкам и плакала проливными дождями вперемешку со снегом, и завывала с ветром смертную тоску. «Странная тут осень – холодная, снежная – будто северный полюс!» - подумалось Лайло. Ведь знала, что в России холодно, но чтобы настолько рано зима вклинивалась в осенние месяцы, даже не предполагала. Морозная белизна первоснежья сначала зачаровывала, влюбляла, а после кусала руки и лицо, проникая холодом сквозь её тонкое осеннее пальто, и было уже не до восхищений.

Лайло сторонилась своих земляков, боялась, что увидят её беременной и обязательно сообщат в родной кишлак. В вокзальном киоске Лайло решила купить газету с объявлениями и подыскать недорогое жильё, а уж потом найти Рузи. Обзвонив дюжину номеров, поняла, что её тощий кошелёк не потянет отдельной квартиры. Её мысли прервал голос неопрятного молодого мужчины, который сидел напротив и допивал бутылку какого-то алкоголя: видно развязался язык, а поговорить не с кем.

- Выпьешь? – обратился он к ней, указывая на бутылку, и его заросшее щетиной лицо расплылось в улыбке, а свободная рука вдруг стала приглаживать засаленные волосы, будто это сделает его более привлекательным.

Лайло лишь грозно, исподлобья взглянула на него, несдержанно усмехнулась и отвернулась, продолжая читать объявления в газете.

- Ой, а глазищи-то, глазищи, прямо стреляют! Того гляди и убьют! – продолжил разговор мужчина, ярко демонстрируя театральную мимику на лице, и вдруг запел, мелодично отбивая дробь пальцами по подлокотникам: - «Чёрные глаза, чёрные глаза… сведут меня с ума…»

- Перестаньте паясничать! Я не хочу с вами разговаривать, - огрызнулась девушка через плечо, и снова окунулась в печатный мир газеты.

- Брезгуешь? Типа алкаш, бомжара… Да ладно, я не обижаюсь, может, ты и права… А что одна-то? Не замужем, черноглазая? В наше время нельзя без мужика! Тем более такой красотке. Какой-никакой, а муж должен быть… Это я тебе как старший товарищ советую… – его пьяный язык заплетался, но почесать его – святое дело.

- Упаси боже иметь такого товарища, а мужа-алкаша – тем более, уж лучше одной, – заметила ему Лайло.

- Вот вы все такие, современные девки! А какого, вам надо? Бабла побольше, да красивой жизни?! - Ну вот, моя бывшая нашла себе какого надо и умотала в Берлин. И ты туда же давай – там найдёшь кого надо. А тут одни алкаши, как ты выразилась, – не унимался болтун, подсаживаясь ближе.

- Пьянь… Иди домой, проспись, - напоследок бросила Лайло, скользнув по нему равнодушным взглядом, и поспешила выйти на заснеженную улицу.

 

***

Блуждая по улицам незнакомого города, Лайло подыскивала объявления с дешёвым жильём, читая на столбах и остановках, трепыхавшиеся на ветру, исписанные клочки бумаги, наклеенные друг на друга. Её внимание привлекла женщина с метлой, которая искоса поглядывала в её сторону. Дворники иногда больше знают, чем какие-либо агентства, могут и подсказать какие-никакие варианты, а именно, где можно снять дёшево комнату.

Лайло несмело подошла к женщине лет сорока, одетую в мужские штаны и рабочую куртку, и обратилась к ней со своей просьбой.

- Добрый день. Мне комната нужна… недорогая…

Та достаточно долго испытывала её терпение, изучая девушку своими цепкими глазами, так что Лайло непроизвольно опустила руки на живот. Наконец, женщина покачала головой и спросила:

- Поэтому к своим не пошла? – указала взглядом на живот. - Регистрации нет?

Лайло покачала головой. Задав ещё пару вопросов и удовлетворившись ответами, предложила жить у неё. У Лайло не было выбора, да и женщина с царским именем Тамара, была вроде бы порядочная, строгая, но это и к лучшему.

Хозяйка полуподвального помещения сразу предупредила: мужиков не водить, еда – вскладчину, не вестись на уборку квартир, так как извращенцев в этом доме хватает, можно вляпаться в нехорошую историю. Как увидят новую хорошенькую мордашку, так и клеятся, заманивают деньгами, а потом ни денег, ни репутации. Говорила, ссылаясь на свой опыт. Советовала сторониться бабок и дедулей: здесь они ушлые – пообещают, но не заплатят за услуги, сошлются на плохую память, да и ещё обвинят в вымогательстве.

Тамара, на первую пору, пообещала квартирантке подсобить с работой: отдаст мыть свои подъезды, только уборку делать в пять часов утра – такой тут график. На её наставления Лайло положительно кивала головой – разве у неё был выбор. Да и начинать нужно было с чего-то, пусть даже с мытья подъездов. Тамара же работала по квартирам: где-то мыла, где-то готовила, где-то ублажала тайных поклонников, а по утрам мела улицу, чтобы иметь эту полуподвальную берлогу. Единственным счастьем её был большой тёплый рыжий котяра Барсик, с которым она разговаривала, а он понятливо в ответ громко мурлыкал. Когда она отсутствовала, то он привыкший к общению, ходил за Лайло по пятам. Барсик чудесным образом разряжал нервную обстановку и способствовал дружескому единению этих двух таких разных женщин.

 

***

Лайло надеялась отыскать своего Рузи, а, чтобы найти его след, пришлось обратиться к землякам, чьи номера телефонов были в её записной книжке. Наконец, свет пролил на поиски один из его друзей, Сархат. Он с Рузи работал на стройке, а вечерами они вместе гуляли по городу. Среди женщин неопределенного возраста они пользовались успехом и были не против поджениться, чтобы иметь приличное жильё и как-то скрасить свою холостяцкую жизнь. Рузи быстро прибрала к рукам роскошная блондинка – женщина бальзаковского возраста с соблазнительной фигурой и со звучным именем Инга. Ещё бы! Статный, высокий красавец с каштановой гривой волос и такими же глазами. Он всегда нравился женщинам.

В тот последний день, как всегда вечером после работы, Рузи должен был пойти к Инге, но ни на следующий день, ни в последующие дни на работу не вышел. Через три дня земляки написали заявление в полицию. Ингу допросили, но к ней он так и не дошёл. Закончив этот немногословный разговор, Сархат, как-то виновато опустил глаза в пол, и у Лайло сложилось ощущение, что он что-то не договаривает, но она не стала допытываться, о чём потом пожалеет.

 Лайло узнала у него адрес этой самой Инги и решила наведаться к ней: может, она что знает? Но тут её ждало разочарование. Да, он жил у неё какое-то время, но потом пропал. Она подумала, что, может быть, он переметнулся к другой, ведь парень-то симпатичный нарасхват, поискала пару дней по знакомым, обиделась и плюнула на него. Вскоре завела другого, более покладистого и работящего. Лайло слушала её и непроизвольно кивала головой, как послушная школьница. Не кричала, не ругалась, а только кусала губы от обиды и дрожащими пальцами поправляла спадавший шерстяной платок. Она думала, что нужно держать себя в руках, иначе расклеится, падёт духом, а ей нельзя в её положении.

Возвращаясь в свою конуру, девушка брела, еле передвигая ноги, как побитая собака. Неровное биение её сердца совпадало с музыкой, невесть откуда взявшейся в её голове, щемящей и грустной, которую Рузи играл в последний день перед расставанием. Солнце, проглядывающее сквозь снежную завесу холодным, белым пятном, совсем не грело, а она была одета слишком легко для этого климата. Её бил озноб, тело сжимало холодом, а посиневшие губы шептали: «Где же ты, Рузи?» До этого дня думы о нём были чистые, как ясный месяц, но теперь ревнивая обида жгла всё её нутро, а мокрый снег лепил в лицо и таял, смешиваясь со слезами. Холодные снежинки не заморозят, не убаюкают боль от потери любимого, от его измены, от его нелюбви.

 

***

Часто в полном бессилии Лайло смотрела в низкое оконце, выходившее на сторону мусорных баков, и ощущала себя отбросом общества: без жилья, без нормальных человеческих условий, без шансов выкарабкаться из этой помойки… И пока она заслуживает этот вид на малоприятный пейзаж.

Обычно рано утром она наблюдала из своего маленького окна, как бомжи идут на штурм помойных баков. А эти ноги – грязные, в засаленных джинсах и потрепанных кроссовках, хотя на улице уже чувствовался морозец – вот уже как несколько дней по утрам маячили перед её взором за окном. Слишком низкое окно не давало возможности увидеть самого обладателя этих ужасных старых джинсов и разбитой вдрызг обуви. Ноги просто стояли на месте, наверное, их обладатель облюбовывал содержимое баков, но так и не притронулся ни к чему, только низкорослая серая собачонка иногда маячила у его ног.

Напрашивался вопрос: зачем тогда он ходит сюда? Привыкает? Никак не решится зачерпнуть горсть отходов? «Странный тип, похоже, новичок, - подумала Лайло. – Наверное, обнищал и стал бомжом». И уже вслух произносила: «Чур меня… чур меня…»

Не такой жизни она хотела, но понимала, что недалеко ушла от этого бомжа.

 

- Герасим, опять брезгуешь? Помрёшь, не ровен час! Ты хоть Муму покорми… - послышался хриплый, пропитый окрик из-за соседнего мусорного бака.

Герасим волочил ноги, загребая снег, и протяжно ворчал простуженным голосом:

- Сколько раз говорить: не Муму, а Друг. Его имя – Друг!

 

***

Как-то Лайло испекла таджикские лепёшки и, завидев знакомые ноги бездомного, крикнула в приоткрытое окно:

- Эй! Как там тебя – Герасим! Возьми, покушай…

Появились подранные джинсы, облезлые кроссовки потоптались скромно на месте, вскоре на их фоне появилась протянутая рука в грязной перчатке с дырками на пальцах, и где-то в уголочке окна мелькнул заросший щетиной подбородок. Он взял пакет. Ничего не сказал и ушёл.

Теперь у Лайлы прибавилось хлопот. Проникшись жалостью к этому бомжу, она каждый день вешала на гвоздик оконной рамы пакет с едой – нашла, чем отвлечь себя от горестных дум.

 

***

При следующей нечаянной встрече с земляками в супермаркете Сархат был более обходителен с Лайло, даже приобнял её за талию и предложил жить с ними вместе в бараке, где ютились гастарбайтеры, а некоторые даже семьями. В тесноте да не в обиде. И работу предлагал у них на стройке, но у Лайло были другие планы, а главное – держаться от них подальше, да и Сархат ей был неприятен ещё со школьных лет.

С работой она уладила: хозяйка предложила ей мыть подъезды в нескольких домах, так как девушке нужно купить зимние вещи, без которых она не высунет носа на улицу. Конечно, сейчас тяжело, но зима не вечна, глядишь, там легче будет.

Однажды на рынке Лайло столкнулась с Ингой, ей хотелось затеряться в толпе, настолько встреча была неприятной для неё. Инга узнала девушку и спешно подошла к ней. Взяла её под руку и увела от посторонних глаз в закуток, Лайло даже воспротивиться не успела, но та, вдруг быстро заговорила:

- Ты всё ещё ищешь Рузи? – девушка кивнула, а Инга торопливо продолжила. - Ясно! Так вот, попытай Сархата, он не всё тебе сказал. Я слышала, что у Рузи в тот день был конфликт с работодателем. Таджики месяц пахали как проклятые, а он копейки заплатил. Возмущаться побоялись, а Рузи потребовал зарплату. Так его до смерти отмутузила хозяйская охрана, дальше, ничего не знаю. Только договоримся: я тебе ничего не говорила. Да, ещё хочу кое-что тебе сказать. Мне это тоже важно, - в её голосе было что-то отчаянное, с толикой вины, отдающей грустью. – Я ношу ребёнка Рузи…

Как только Инга покинула закуток, Лайло бросило в жар, потом в дрожь, она растерялась от такого откровения и не знала, как себя вести. Лезли чудовищные мысли: «Вдруг Рузи разлюбил, а я бегаю, пороги обиваю. А может быть, врёт эта Инга? Она многих гастарбайтеров привечала. Откуда такая уверенность, что это его ребёнок? Господи, о чём я думаю! Он изменял мне, и этого достаточно! Может быть, все вокруг врут! Я должна его найти. Иначе зачем я здесь?

Он был таким чистым, душевным, и музыка его также чиста и божественно прекрасна – не мог он забыть свою Лайло, не мог заставить меня страдать и плакать!» 

Лайло, испытывая чувство отчаяния и унижения, словно плевок в душу, кинулась срочно звонить Сархату и назначила встречу. Он подъехал вечером на бригадной машине. Был навеселе. Пригласил землячку в салон, где Лайло увидела ещё одного земляка с женщиной лёгкого поведения и с горечью подумала: «Так вот как они тут развлекаются, пока их жёны в поле с кетменями корячатся».

Лайло, накрученная последними новостями, сразу наехала на Сархата и потребовала, чтобы он всё рассказал. Сархат, вальяжно устроившийся на заднем сидении с баночкой пива, повёл себя развязно: распускал руки, лез обниматься, вспоминал школьные обиды, когда он был влюблён в неё, а она выбрала этого городского стилягу. А чем он хуже?

Но её вопрос висел в воздухе и требовал ответа. Земляк, сидевший за рулём, уже выехал за город, но вдруг остановил машину. Затем повернулся к Сархату, помедлил немного, видно, раздумывал: сказать или нет. Но, всё же решился.

- Короче, Сархат, прекрати дурака валять! Скажи ей всё!

А Лайло тем временем, колотила сумкой своего земляка и истерично кричала:

- Скажи, скотина, скажи! Что ты скрываешь?

Тот лишь уворачивался от тумаков, выкрикивая ругательства на родном языке, а земляк продолжил:

- Нет больше Рузи, Лайло. Возвращайся домой. Его убили парни из охраны. Если бы он не сопротивлялся, этого бы не произошло, но он поджёг стройку, на которой мы месяц вкалывали. Теперь ты знаешь всё.

- Как же так? А почему в полицию не заявили? Побоялись? Трусы! Правильно вас обманывают, не можете за себя постоять… - возмутилась Лайло, отшвырнув от себя Сархата.

Ещё что-то нелицеприятное сказала в их сторону и, поддавшись начинающейся нервной истерике, рыдая, выскочила из машины.

Она не знала, куда несут её ноги и ей, наверное, было всё равно. Рузи умер, погиб, пропал без вести… Она ощущала почти физическую боль в душе. Это были самые чёрные дни в этом светлом белом царстве русской зимы.

Лайло шла по запорошенной снегом обочине дороги. Проносящиеся мимо машины обдавали её пальто мокрой снежной жижей, но она будто не замечала, перед глазами вырисовывалась линия городских построек, до которых ещё нужно было добраться, а это  более часа времени. Ветер не жалел её и, кажется, продувал насквозь, распахивая осеннее пальтишко и залепляя глаза и мысли порошей.

Невзрачный серый «жигуль» пронёсся было мимо, затем сдал назад и остановился напротив девушки. Дверца приоткрылась, и мужской голос окликнул её.

- Эй, чудачка! Ну-ка быстро в машину, пока не околела!

Затем хозяин машины высунулся наполовину и, заметив, что девушка проигнорировала его слова, уже громче прикрикнул:

- Да не бойся, на дороге страшнее… давай, детка, садись, до города подброшу, хоть согреешься пару минут…

Лайло, в какой-то момент, под гнётом нависших проблем ощутила бесполезность своего существования, и ей стало всё равно, куда занесёт её судьба и что с ней сделает. Она приняла предложение незнакомца и села на заднее сидение. Согревшись, стянула с головы платок, обтирая им мокрое лицо.

- «Чёрные очи, чёрные очи…» - пропел водитель, рассматривая девушку в зеркале, и продолжил в игривом настроении. - Где-то я видел эти глаза цвета ночи? О-о-о! Мадам! Не вы ли меня посылали, куда подальше однажды на вокзале?

Лайло смутилась. Только сейчас она разглядела этого мужчину, которого тогда приняла за барыгу и грубо отшила. Сейчас он был прилично одетым, и лицо свежее, даже симпатичное, только длинные до плеч волнистые светлые волосы небрежно падали на лоб. Светловолосый, но с чёрными бровями и чёрной окантовкой длинных ресниц вокруг светло-серых глаз, что придавало какую-то дисгармонию: и притягивало, и в тоже время отталкивало.

- Простите, я была не в настроении. Сорвала на вас злость, – нехотя ответила она.

- Да ладно, проехали. Я сам себя в моменты падения ненавижу. Я еду в центр. Где высадить Черноглазую? – спросил он.

- Где хотите… Мне всё равно… Я хочу пройтись пешком, – последовал равнодушный ответ.

- Ого, тоже падение? Что вас занесло на загородный пустырь? Не хотите говорить? Правильно. Зачем рассказывать первому встречному, нет, уже второму, ведь мы второй раз встречаемся? Совпадение, конечно. Но если будет и третий, то стоит тогда задуматься, – забалтывал её водитель.

- А в прочем, здесь остановите… - Лайло перебила его, у неё не было настроения выслушивать словесную мешанину, её душа требовала уединения, а сердце – выплакать скорбные слёзы.

Машина припарковалась к обочине. Лайло вышла, услышав вслед:

- Зовут-то тебя как, Черноглазая?

- Так и зовут… - бросила она коротко и растаяла за завесой снежной пелены.

                                

***

Несмотря на позднее время, Лайло не хотелось спать, и, удобно устроившись на старом диванчике, она настроила старый приёмник на музыкальную волну, уставившись невидящим взглядом на мерцающую шкалу старого чёрного ящика, а мозг думал, думал, прокручивая события последних дней.

 Рузи больше нет! Значит, у её ребёнка не будет отца. Кто посмел поднять руку на гения, отмеченного богом? Кто лишил его жизни, обрекая близких на страдания и скорбь? Этот кто-то, сродни дьяволу, чувствует себя безнаказанным, живёт и радуется, когда близкие льют слёзы по убиенной душе.

Странные мысли вдруг посетили Лайло: найти убийцу, наказать, или даже убить; найти могилу Рузи и выплакаться вволю. И тут на ум пришла дерзкая мысль: Рузи хотел поджечь стройку… Безусловно, это было рискованное решение, но не для неё…

Лайло засунула свою гордость куда подальше и на следующий день появилась у Инги, чтобы узнать адрес стройки, где работал Рузи. Та написала на обрывке бумаги и предостерегла девушку:

- Вот куда суёшься? Чего добиваешься? Только наломаешь дров! Уже ничего не исправить и не доказать. Да, кстати, возьми мой номер телефона, может быть, будешь в безвыходной ситуации. Помогу, чем смогу.

 

Глава третья. МЕСТЬ

Лайло вышла из рейсового автобуса ещё засветло и двинулась в направлении рабочего посёлка, бережно неся пару пластиковых бутылок с бензином, аккуратно уложенных в пакет. Она внимательно всматривалась в загородную панораму, чтобы запомнить местность на случай побега.

Уже издали Лайло заметила новостройку: большой дом с навесами и гаражами, окруженный высоким железным профильным забором. Дом выпячивался деревянной пристройкой, сломав ровный порядок улицы, и стоял особняком, будто земли ему мало, хоть метр, но урвал. Усадьба смотрела из-за деревьев так мирно, словно в ней ничего страшного никогда не происходило. Она сверила адрес. Это и есть то место, где убили Рузи. Она обошла дом – за ним берёзовые посадки, загоны для скотины и широкая тропа ко второму входу.

Неяркое осенне-зимнее солнце слегка прогревало морозный воздух; снег на тропинках оседал, наливаясь тяжёлой влагой. Сапоги тонули в мягкой снежной кашице, не оставляя следов. Лайло была уверена, что её никто не видит, поэтому не спеша обследовала новый недостроенный особняк и рядом стоящие пристройки. Она обнаружила почерневший деревянный угол дома, вероятно, именно тут Рузи пытался поджечь. Где-то слышались мужские разговоры и звяканье железа, но это не остановило её.

Лайло метнулась в сараи. Схватив охапку соломы, обложила почерневший угол постройки. Вот и всё: сейчас она обольёт бензином и подожжёт его – это её месть убийцам. То, что не сделал Рузи, сделает она.

 Лайло облегчённо вздохнула, сбросив груз своей мести, в этот огонь правосудия.

Пламя уже лизало стены. Дым заполнял помещение и просачивался через окна, когда она, присев на корточки, вдруг увидела перед собой чёрные резиновые сапоги, облепленные грязью. Лайло подняла глаза. Перед ней стоял неприятный мужик, по всем признакам настоящий бандит с большим ножом за ремнём, в грязной серой фуфайке нараспашку, из-под которой торчал засаленный свитер. Высокий ворот слегка прикрывал его чёрную щетину и резкие, глубокие морщины, лишь грубой щёткой торчали рыжеватые усы из-под длинного кончика носа. Он гневно метнул яростный, почти садистский взгляд на девушку и пробормотал под нос непристойную брань, затем выплеснул воду из ведра на зачатки пожара. Посмотрев на расстроенную поджигательницу, расхохотался, залился громким неприятным, петушиным смехом, показав всю свою широкую глотку – он явно был доволен собой, своей бдительностью и хваткостью.

Схватив её за ворот пальто, подталкивая локтём в спину, потащил в жилой дом, откуда слышался весёлый мужской гогот.

Лайло обдавало то жаром, то холодом, но страха не было, и она, рьяно отбиваясь от бандита, угрожающе выкрикивала: «Отпусти, скотина! Убийца! Всё равно всё тут сожгу…»

В старом небольшом доме жарко натоплено. Лысый, сгорбленный старик и два бугая средних лет сидели за столом, о чём-то споря. Вмиг замолчали, когда рыжий усач впихнул в комнату девушку, как нашкодившую собачонку. Пальто нараспашку, платок болтался на шее, бабушкин пучок на голове растрепался, и волосы в беспорядке падали на лицо.

Все трое молча разглядывали непрошенную гостью и слушали рассказ бандита вперемешку с его бранью. Затем старик подошёл к девушке очень близко и, учтиво наклонив голову, спросил:

- Давай, дева красная, рассказывай, сама додумалась или кто научил?

Девушка промолчала, опустив голову.

- Батя, давай в подвал её… пусть мозги освежатся! – подал голос более молодой мужчина.

 Старик небрежно махнул рыжеусому рукой, и тот увёл девушку.

Грубо втолкнув поджигательницу в подвал деревянной постройки, рыжеусый усмехнулся:

- Эй, если будет скучно – стучи. Я умею укрощать тоску.

 

***

Продрогнув в холодном подвале до позднего вечера, девушка стала более разговорчивой, и всё рассказала, как на духу. «Старый», как все называли хозяина, оказался не таким уж кровожадным. Он уверил девушку, что Рузи пропал. Да, его избили охранники и бросили одного в лесу, но на следующий день его и след простыл.

 Лайло, конечно, в эти россказни не поверила, решила потихоньку расследовать исчезновение Рузи, а пока она должна отработать за нанесённый ущерб – так решил хозяин. Работа на скотном дворе: кормёжка животных и чистка сараев; на кухне: мытьё кухонной утвари; по дому: уборка, глажка, стирка. В общем, это называется рабством. За побег – физическое наказание. За всеми работниками следил Борис – главный управляющий, сорокапятилетний сын хозяина, любивший разыгрывать роль барина, вершивший свои законы, порой граничащие с убийством, и чувствующий себя при этом безнаказанно.

Чисто выбритые лицо и череп придавали ему приторный блеск леденца, и чувствовалось в нём что-то скользкое, неприятное и порочное. А выезжая в город, он трансформировался в загадочного мужчину, облачаясь в широкополую чёрную шляпу, длинный тёмный плащ, а из обуви предпочитал модельные лакированные туфли в тон одежды. Мрачно-притягательная внешность! Почти как Дракула!

 

***

На заснеженных городских улицах, после крепкого морозца вовсю трудятся дворники, посыпая дорожки песком и солью. Тамара смирилась с пропажей квартирантки: мало ли, где её носит, может, к своим ушла, но посетовала в сердцах, что могла бы и предупредить, как-никак телефон-то есть.

Герасим вот уже как неделю не находит пакета с едой, а главное – с его любимой лепёшкой. Пробовал присесть и заглянуть в низкое оконце, будто мог кого-то увидеть, но молчат тёмные окна. Печальные думы завладевают им. Что за прекрасная пери подкармливала его? Увидеть бы её одним глазком. Но проходит месяц, второй, скоро весна, а он всё приходит к этому окошку, не понимая, зачем, а, может быть, потому что рядом находились мусорные баки.

 

***

Лайло батрачила на хозяина вот уже как второй месяц. Заметно округлился её животик, который она всячески прикрывала от посторонних глаз. В доме командовала домработница Маша, гражданская жена рыжего усача Доса, такая же, как и он грубая, ругающаяся матом, но жалевшая молчаливую Лайло. Если кто-нибудь из работников приставал к девушке, домработница не скупилась на крепкие словечки и мигом отшивала желающих позабавиться.

 

***

Что Лайло узнала за эти месяцы? Немного. Поговорив с работниками, которые неохотно выдавали ей тайны «Мадридского дворца», она поняла, что на доверии их не проймёшь. Денег нет, чтобы подкупить, а вот, «хорошей жрачкой» заинтересовать – это прокатит. Потихоньку запаслась батонами колбасы, консервами и закатками – и начала отслеживать тех работников, которые имели прямое или косвенное отношение к убийству Рузи. Все категорически настаивали на убийстве, но двое гастарбайтеров из Узбекистана заспорили. Оба видели и слышали, как Борис приказал охране взять мешок и упаковать тело. Те взяли чёрный полиэтиленовый мешок и ушли. Дальше их мнения расходятся. Один говорит, что они вернулись пустыми, другой – что с этим же мешком пришли обратно. И оба – клянутся. Так жив или мёртв Рузи?

Лайло попросила Мурата - одного из свидетелей, показать место происшествия. Когда Борис со своими приспешниками был в отъезде, они исследовали место убийства. Всё давно затекло грязью и спряталось в сухой траве. Но Лайло заинтересовалась бороздкой, уходящей далеко лес, где скопился мокрый снег, и, расшвыривая его ногами, пошла по ней, внимательно осматривая местность. Ей подумалось: «Если бы я была на его месте, то обязательно поползла бы в ту сторону и именно по этой борозде, потому что она ровная без кустарников и камней. А для раненного человека это бы облегчило передвижение. Дальше лес. Хорошее укрытие. Может быть, там есть какой-нибудь шалаш или землянка, где можно было перекантоваться».

- Мурат, можешь пойти со мной в лес, а то страшновато одной? – попросила его Лайло.

- Только недолго, землячка. Хватятся меня, сдадут свои же, – забеспокоился узбек.

- Мы заткнём им рты колбасой. Не переживай, я за тебя отвечаю, – успокоила его девушка и решительно двинулась в лес.

В лесу не так грязно и мокро. Здесь в тени голых стволов осин и зеленых ёлок уже лежали сугробы и ноги утопали в снегу по щиколотку. Все её мысли были там, в прошлом, когда раненное тело, по её мнению, искало укрытия.

- Нет нигде никаких шалашей, даже старых построек, - с досады произнесла Лайло. Вдруг её глаз упал на низкие ветви ели. – Мурат! А можно под ними спрятаться? Чтобы не замерзнуть и пережить пару дней?

- Думаю, можно. Там сухо и дренаж мягкий. Впрочем, давай посмотрим, – отозвался Мурат и услужливо полез под первую ель.

- Хорошо, я посмотрю под другими. На этой тропе смотрим под каждой ёлкой! – приказала Лайло и нырнула под следующую зелёную завесу.

- Лайло! – позвал её Мурат. – Смотри, что нашёл. Может это ничего не значит, но бог его знает… - Он вылез из-под ёлки, держа в руках ботинок.

- Это его? Ты не знаешь? – спросила она, внимательно рассматривая, даже подняла стельку.

- Нее, у всех такие. Нам выдают для работы, – протянул узбек.

- Знаешь, Мурат! Это глупая затея. Чтобы мы ни нашли, мы не сможем доказать, что это вещь Рузи. Возможно этот ботинок его. И что из этого? Может быть он и жив, а может быть сгинул где-нибудь в лесу, если его не убили. – Лайло разочаровалась в своём расследовании. Время упущено. Если бы сразу да по горячим следам… А она мстить ринулась. Поджигать. А надо было обследовать место убийства.

Они вернулись в имение и больше не предпринимали такие вылазки. В душе Лайло поселилась обречённость. Но надежда не ушла. У неё возникли новые мысли: «Если он жив, то наверняка обращался в больницу, а если умер, то об этом знает морг».

Лишний раз расспрашивать хозяина об этом деле она не рискнула. Он и так орал на неё без надобности. От одного его крика она сжимала плечи и испуганной овцой семенила куда подальше – с глаз долой.

Рассматривая как-то на стене множество маленьких чёрно-белых снимков в большой резной деревянной рамке, Лайло заинтересовалась одной старой фотографией: мальчика и девочки.

- Хозяин, какая интересная фотография. А что за дети на ней? – однажды, набравшись храбрости, спросила она у старика, которого, как все работники, называла просто Хозяин.

- Не твоего ума дела… Зубы не заговаривай… Иди, работай! – нагрубил он, даже не посмотрев в её сторону.

- Я уже видела такую фотку, – тихо сказала она, пожав плечами. И прошмыгнула на улицу.

 

***

Как-то хозяин, сидя за обеденным столом, советовался с Машей, что дальше делать с беременной работницей. Вошла Лайло и села напротив, ожидая его решения, непроизвольно, как всегда, разглядывая фотографии на стене. Хозяин уловил её взгляд и вдруг, что-то вспомнив, спросил:

- Девочка, ты что-то спрашивала про какую-то фотку?

- Про – ту… Ну, которая первая с краю: мальчик и девочка… - промямлила она, указывая подбородком в сторону рамки.

- Ну, и где ты её видела? – кивнул он на фото.

- Дома… в бабушкиной комнате…

- Какой бабушки, что ты говоришь, девчонка?! Знаешь, кто на фото? Я и моя сестра! Отвечай, в каком доме ты видела эту фотку? – вышел из себя старик.

Лайло вздрогнула, испугалась своих мыслей: «Кто меня за язык дёргал? Неужели этот грубый старик – брат моей бабушки? Лучше всё рассказать, как есть, в подвал больше не хочется!»

- Я с Таджикистана. Мою бабушку звали Катерина. Дедушка женился на ней, когда её муж, военный, погиб. Я ничего не знала о её родственниках, только знала, что родители её прокляли за то, что вышла замуж за мусульманина. Вот и всё.

Хозяин опустил голову, задумался, качая головой, затем встал, достал со шкафа сигареты, закурил и впервые внимательно посмотрел на девушку.

- Значит, ты её внучка? – заключил он и обратился к домохозяйке. – Машка, глянь, родственница нарисовалась! А я с ней как со скотиной обращался. Катенька оттуда, - он поднял палец вверх, - смотрит и, наверное, ненавидит меня… Ну, что будем делать? Мужа твоего я не нашёл. Мои парни искали его – пропал, как в воду канул. Может «ваши» постарались? А вот что с тобой делать? Ума не приложу.

- Девка на сносях. Родит, потом, что-нибудь придумаем, - предложила Маша. – Как-никак правнук будет. Твой Борька вряд ли порадует тебя внуком.

Старик задумался – лицо по-доброму осветилось. Лайло впервые увидела на его губах улыбку.

- Теперь расскажи, девонька, где и у кого остановилась в городе? – спросил он.

                               

Глава четвёртая. ЛАЙЛА

С этого дня подобрел «Старый» к девушке и стал называть её по имени, только не Лайло, а Лайла с ударением на первый слог. Так и приклеилось это имя, что и она сама стала называть себя не иначе как Лайла. Подсознательно проникнувшись родством к этому человеку, она называла «Старого» не по имени и отчеству (Игнат Петрович), а ласково, по-родственному – дедушка, чем растопила его загрубевшее сердце. Он всё чаще беседовал с ней по душам, мечтал, что летом они поедут вместе в Таджикистан навестить её отца, а ещё – сходят на могилу его сестры. Он хотел, чтобы после родов внучка поступила в институт, так как сын проигнорировал его желание и мечту. Дед выделил в доме комнату для неё, накупив всяких детских штучек для будущего ребёнка и начал решать вопрос о гражданстве, подключая нужных людей. Лайла почувствовала себя членом семьи, пусть не идеальным, но уж какой есть – к сожалению, родственников не выбирают.

Чрезмерный интерес деда к внезапно свалившейся на голову родственнице вызвал некоторую ревность со стороны сына Бориса. Не только из-за того, что придётся делиться с ней наследством, а ещё потому что ему совсем не импонировал «добрый дед», так как усадьбу нужно было держать в строгости и жестокости. Работники побаивались Бориса. Уж больно вёл себя как барин, или ещё того хуже, как рабовладелец. Лайла сама была свидетелем его истязаний: он мог беспричинно, просто в плохом настроении подойти и пнуть работника, придраться к любой мелочи, а его верные накаченные «псы» старательно выполняли все приказы. Участковый был подкуплен и частенько пировал у них в доме, покрывая гастарбайтеров без регистрации, находящихся на положении рабов. Лайла частенько носила работникам еду в ведрах, спускаясь в полуподвальное, сырое помещение барачного типа, и виновато прикрывала лицо косынкой. Что она могла для них сделать? Ничего! Она сама на птичьих правах.

 

***

- Лайло! – окликнул её Мурат и поманил рукой, указывая на сарай.

Лайла оглянулась по сторонам – темно и ни души – и быстро юркнула в проём двери.

- Ну, что? – прошептала заговорщицки она.

Он приставил палец к своим губам:

- Тсс! Идём, – и повёл её к помещению охраны. Затем заставил присесть под открытым окном, откуда слышались мужские голоса и летели окурки сигарет.

- Слушай, Борис, на кой чёрт нам нужен этот Рузи? Задолбались его искать, – кто-то упрекал Бориса.

- Не мне. Отцу, видите ли, понадобилось. Ради этой прошмандовки старается. Старый хрыч! Родню, блин, заимел!

- Мы ведь его бросили в кузов и выгрузили на обрыве. Его там уж звери поди почикали. Чего искать-то? Кости?

- Труп видели? Нет! Ищем и рот не открываем. У стоматолога открывать будете! – рявкнул Борис.

Мурат потянул Лайло обратно, посчитал, что всё, что им надо они услышали и пора уносить ноги.

Лайла поручила Мурату узнать, где всё-таки находится тот обрыв, куда могли сбросить тело Рузи, хотя, если там поработали охранники Бориса, то делать уже нечего. Но почему-то ей очень хотелось увидеть это место, казалось, что она могла бы что-то почувствовать… присутствие жизни или смерти.

Лайла слишком увлеклась своим расследованием, толкая узбекского парнишку на рискованные поступки. Но надо было отдать должное парню: он, смелый и понятливый, ни в чём ей не отказывал и был её ушами и глазами во всём этом «рабовладельческом царстве». Мурат не раз предупреждал Лайлу, что Борис что-то задумал, что нужно быть с ним начеку, не спускать с него глаз, но девушка считала, что дед, не даст её в обиду, и пряталась за его благородство.

Перед самым Новым годом Борис устроил показательное наказание узбекского гастарбайтера, которого выловили на круче того самого обрыва, откуда был сброшен Рузи. Борис был вне себя от злости, что какой-то рабочий, почти раб, вынюхивает его тайны. Один из охранников, бывший тяжёловесный боксёр, должен был нокаутировать провинившегося раба. Устроив ринг в середине двора под нежным предпраздничным снегопадом, Борис тешил себя первобытным зрелищем.

Мурату выдали потрёпанные боксёрские перчатки и вытолкнули в круг позора. Кто-то в толпе подхалимно захлопал в ладоши, кто-то проронил: ну, что, Мурат допрыгался? Но большинство с отвращением смотрели на этот цирк. Полураздетый охранник – амбал с могучими ручищами, оскалив зубы в предвкушении лёгкой добычи, решил не мочить сразу бедного узбека, а поиграть с ним, как с мышкой, повеселить хозяина и народ.

Лайла не сразу вникла в происходящее, пока Маша не проронила: ох и достанется парню, лишь бы не покалечили…

Каким-то внутренним чутьём Лайла почувствовала неладное и, накинув полушубок, выскочила на улицу. Растолкав рабочих, она увидела окровавленного Мурата на снегу и амбала, сидевшего на нём и старательно сминавшего его лицо в кровавое месиво. Лайла никогда наперёд не думала: сначала эмоции, чувства, действия, лишь потом – осознание случившегося. И теперь она кинулась амбалу на спину, вцепившись ему в волосы, оттягивая голову назад, кричала до хрипоты:

- Попробуй, ударь беременную женщину! Хозяин не пощадит ни тебя, ни твоего заступника! – и уже очутившись на снегу, боксёр в недоумении смерил её вопросительно-обалдевающим взглядом, затем перевёл его на Бориса. Тот хохотал своим заливистым петушиным смехом, хлопая в ладоши. Такого шоу он не ожидал. Борис явно был доволен сегодняшним вечером. Поэтому махнул рукой боксёру и крикнул в перешёптывающуюся толпу, чтобы все убирались, представление окончено. Сам, галантно улыбаясь, подал Лайле руку, такую горячую и неприятно-липкую, что, встав с колен, она быстро выдернула свою маленькую ладошку, при этом, проводив взглядом рабочих, которые уносили раненного Мурата. Борис учтиво наклонился к её уху и гадко прошептал охрипшим с перепоя голосом:

- Защищаешь сообщника? Небось, по твоему указанию действовал? – затем подтолкнул её в спину и прорычал как зажравшийся шакал. - Запомни, девонька, это мои рабочие, и не смей ими распоряжаться. Хочешь – купи у меня парочку рабов. Продам за хорошую цену. А, впрочем, по-родственному – сбавлю наполовину…

- Шёл бы ты, родственничек… лес рубить, а то возомнил себя пупом земли, а сам из себя ничего не представляешь! – был смелый ироничный ответ девушки.

Лайла оттолкнула Бориса, подобрала с земли тюбетейку узбека и решительно пошла в дом, думая о том, чтобы взять аптечку и отнести в барак к Мурату, который пострадал из-за неё.

Узбек – так все называли Мурата, не только потому что он носил тюбетейку, вышитую национальным узором, а ещё потому что он был олицетворением настоящего аксакала: смугл, черен волосами, как ворон, с густыми усами и ярко-карими глазами. Белки его глаз на смуглом лице казались ещё белее и ярче, особенно когда он завывал узбекскую мелодию под домбру, которую привёз с собой. Азиатские мелодии западали в душу, и сердце Лайлы разрывалось от тоски по родным, по любимому, по его песням. Мурат стал близким её другом, наверное, оттого, что был той нечаянной ниточкой, связывающей её с Родиной.

 

***

Когда мучительно от воспоминаний, время идёт медленно, а в работе да в предстоящих хлопотах пролетает быстро – то со снегом, то с дождями, а там уж и до весны рукой подать. Лайла никуда не выезжала из рабочего посёлка, казалось, она добровольно заточилась в этой тюрьме, и пока жив дед, она ощущала себя в безопасности. Проблемы были только со стороны Бориса. Он частенько затыкал ей рот бранью, чтобы не пудрила мозги отцу, чтобы убиралась по добру по здорову. Напивался после каждой удачной сделки и неудачной тоже, затем устраивал дебош до отключки. В этом случае, «Старый» приказывал своим людям запирать его в сарае.

Дед жаловался Лайле, что сын – это боль и крест его, который, когда-нибудь придавит его к земле. Предчувствовал, наверное. Лайла посочувствовала дедушке и пришла к заключению, что Борис – жертва проклятия родителей.

- Дедушка, а ты не думаешь, что Борис отрабатывает родовое проклятие? Уж больно много на нём негатива. Произнесённые слова проклятия ваших родителей в адрес твоей сестры в итоге ложатся на весь род. Они обладают мощнейшей силой, никого не щадят. Бабушка это испытала на себе. Из пятерых её детей выжил только мой отец, унаследовав крепкие гены прадедов-таджиков. Она считала, что проклятие матери – самое мощное и постоянно молилась, чтобы оно пало на неё, а не на детей. Умерла она, угорев в бане. А как умерли твои родители?

Дед сначала усмехнулся при слове «проклятие», но с интересом выслушал мудрую внучку, потом задумался, вспоминая родителей.

- Ты будешь удивлена, но они тоже угорели, отравились угарным газом в машине. Они заночевали зимой во время бури по пути домой. Дорогу занесло, а москвич не потянул. Утром их нашли усопшими. Скажешь – карма? Ничего не скажу. Я тоже был трудным ребёнком: любил подраться, выпить, жена ушла, мальца своего Борьку я отсудил. Теперь, думаю, что это было ошибкой. Может быть, с матерью он вырос бы более мягким и добрым. Оставшись одна, моя жена Даша пустилась во все тяжкие, но недолго: её сбил грузовик. Промучившись пару месяцев, отдала богу душу. Может быть, ты в какой-то степени нашла причину наших несчастий, но я не могу осуждать родителей. Сам часто думаю, какую смерть мне готовит судьба? Какая будет расплата?

- Говорят, что нельзя называть ребёнка именем родственника, умершего насильственной смертью. А ведь Борю назвали в честь деда, - сказала Лайла, но увидев, как дедушка совсем поник с мрачным выражением лица, поняла, что доконает его своими умозаключениями и предложила как-нибудь сходить на могилу его родителей.

Этот разговор у обоих вызвал неприятные ощущения, как напоминание о роке, как о грозе, которая, всё равно когда-нибудь громыхнет тёмной ночью или днём.

О её последствиях можно только догадываться, но предугадать невозможно: когда-нибудь настанет такой не ожидавшийся, внезапный миг надвигающейся беды.

В один из таких «чёрных дней», пьяный Борис устроил концерт всему двору. Рабочие в такие моменты молниеносно сматывались с глаз долой, зная, что молодого хозяина в любую минуту понесёт под «откос». Видимо его оскорблённая гордость, достигнув апогея, вылилась в злой поток бранных слов в адрес новоявленной родственницы. Оскорбительные непристойности приправлялись ультиматумом: если Лайла не уберётся сию же минуту, то он подожжёт всё, до чего дотянется его рука. Он нервно выхаживал, как по арене вокруг нескольких канистр с бензином и резко жестикулировал, тыча на них пальцем, всем своим видом показывая, что ему не до шуток.

Отец не выдержал, вышел. Лайла видела из окна, как он долго, чего-то доказывая, разговаривал с сыном, а потом махнул раздражённо рукой и ушёл в дом, бормоча под нос ругательства.

Вошёл Игнат Петрович озабоченным и задумчивым и, даже не взглянув на Лайлу, направился в кабинет.

 Лайла понимала его состояние, поэтому не лезла на глаза деду. В сердцах сказала: «Да что ж такое? Все хотят спалить усадьбу, будто Рузи заклял её».

Уже, перед тем как лечь спать, она услышала шум подъехавшей машины, затем кто-то быстрыми шагами прошёл в кабинет. Сквозь щель приоткрытой двери Лайла увидела этого человека: он частенько приезжал к хозяину и, кажется, имел юридическое образование. Девушка не придала значения этому тайному визиту и поспешила в кровать, отбыть в сладостный мир царства Морфея.

 

***

Лайла проснулась от кошмарного сна и поняла, что задыхается. Нечем дышать, лёгкие разрываются от кашля, боль во всем теле. Она ничего не понимает, ничего не видит – кругом дым и темнота. Усилием воли она подползла к двери – не открывается, кто-то запер её снаружи. Она решается разбить окно: за ним темнота и холод. Кое-как протиснув свой живот, она выбирается наружу, в весеннюю слякоть и бежит в подвал к гастарбайтерам. Уже оттуда она увидела, как разрастающееся пламя охватывало весь дом. Машка выла, как сирена, и бегала по двору, бессильна чего-либо сделать. Рабочие, муравьиной вереницей выползли из своих нор и просто глазели, как разбушевавшийся огонь накрыл весь дом. Он небольшой: саман, обложенный кирпичом с деревянной отделкой – самая что ни на есть любимая пища огня.

Приехали две пожарные машины и полиция. Тушить почти нечего. Всё утро полиция допрашивала тех, кто остался в имении. Гастарбайтеры волшебным образом исчезли, будто их и не было. «Старого» тоже не было. Пожарники нашли останки сгоревшего тела, предположительно принадлежавшие хозяину Игнату Петровичу. Для Лайлы это было ударом и концом родственных отношений. Она проплакала весь день, представляя мучительную смерть дедушки, связывая её с проклятием, скорее всего он тоже задохнулся, как и все его умершие родственники. Дым и огонь преследует их род. К вечеру девушке стало плохо, но она стойко переносила усиливающие боли.

Борис попросил Машу принести беременной какую-нибудь тёплую одежонку, затем отвёз девушку, несмотря на её неважное самочувствие, в город. Она не противилась, молча подчинилась, знала, что теперь это имение – самое страшное место для неё. Высаживая её на первой попавшей улице, Борис предупредил по-хорошему, чтобы она больше не показывалась ему на глаза и забыла дорогу в рабочий посёлок.

Пошатываясь, впадая в обморочное состояние, Лайла брела по сырой весенней дороге, готовая вот-вот завалиться на грязную обочину. Совсем не пахнет весной: промозглый, сырой воздух впитывается в одежду, проникая в тело, заставляя его дрожать как осиновые листья. А какие вёсны на родине Лайлы! Яркие, солнечные, цветущие. И летели её мысли белыми лебедями в тёплые края. И лёгкий, ласковый ветерок доносил медовую свежесть с цветущих полей. А она лежит на зелёном ковре клевера и смотрит в небо, где высоко планирует, расправив крылья сокол, удаляясь тёмной точкой вверх, в вечность. И она летит вслед за ним.

[Конец фрагмента]

 

 

 

Рената РОСТОВА (Наталья Вадимовна Кадырова)

Родилась в 1960 г. Живет в ст. Тенгинской Усть-Лабинского района Краснодарского края.